В. А. Теляковский. Воспоминания мои о Теляковском сложились двояко. Во-первых, как о подчиненном мне управляющем Московской конторой театров, на основании непосредственных личных впечатлений, по частым служебным сношениям. Во-вторых, как о директоре театров, оцениваемом по случайным обстоятельствам, а главным образом – по сведениям компетентных и достоверных свидетелей.
Владимир Аркадьевич Теляковский, полковник лейб-гвардии Конного полка, был в 1898 году назначен управляющим Московской конторой театров. Окончив ранее курс Академии Генерального штаба, он продолжал служить в полку и занимал должность заведывающего хозяйством. Карьерой своей в театральной службе он обязан был целому ряду обстоятельств. Он был близко известен бывшему командиру полка барону Фредериксу. Затем он был приятелем двух своих сослуживцев по полку, занимавших видные места в Министерстве двора, а именно управляющего Кабинетом Государя Рыдзевского и начальника канцелярии Министерства двора Мосолова. Но преимущественную протекцию доставила Теляковскому, как выяснилось впоследствии, жена министра двора баронесса Фредерикс – приятельница жены Теляковского, Гурли Логиновны, бывшей вдовы банкира барона Фелейзена, окончившего жизнь самоубийством.
Специальное образование Теляковского дало ему твердую репутацию хорошего офицера Генерального штаба. Но общим образованием он не мог похвастаться, что как-то не вязалось с академическим аттестатом. В переписке его можно найти много грамматических ошибок: так, например, он не дружил с буквой «ять» и писал «гардероп» и «гардеропный». Заметно невежественным он был в литературе, в особенности в русской драматической. Как-то в начале своей службы, в разговоре со мной о репертуаре московского Малого театра, он с приятным изумлением открыл Америку, узнав, что пьесу «Гроза» написал Островский. Для лица, правящего русским театральным делом, это было знаменательно. Теляковский был бойкий пианист с хорошей техникой и слыл ценным тапером[136] в высшем обществе. Но познания его в русской оперной литературе были незначительны. Вообще к театральному делу Владимир Аркадьевич особливого интереса не проявлял. Как рассказывали, он колебался в выборе театральной службы, имея возможность получить место начальника штаба дивизии. Нужно было много смелости и самоуверенности, чтобы с его познаниями занять ответственное место в театре. Такая самоуверенность, кстати сказать, считалась специфическим свойством прежних офицеров Генерального штаба, приучавшихся «ловить момент». Они получали зачастую должности по самым различным специальностям и иногда удачно справлялись с ними и в администрации, и в финансах, и в просвещении, и в путях сообщения. Такое явление многими отмечено; полагают, что почин ему был положен начальником Академии Генерального штаба Леонтьевым и поддержан М. И. Драгомировым, в преувеличении суворовского отвращения от «немогузнайства». Вероятно, есть основание предполагать, что Теляковского в решении принять должность в театре подкрепляло тяготение к искусству его супруги.
Самоуверенность и самомнение Теляковского соединялись с большим тщеславием, временами проявлявшимся весьма наивно. Так, например, в самом начале театральной службы Теляковского, при выходе моем с ним вместе с доклада барону Фредериксу, я услышал громко заданный им швейцару барона вопрос: «Скажи, пожалуйста, сегодня была у баронессы моя жена?»
Получив утвердительный ответ, Владимир Аркадьевич обратился уже ко мне, демонстративно с удовольствием подчеркнув: «Я так и думал!»
То же тщеславие дало Теляковскому повод на одном из докладов барону Фредериксу, в моем присутствии, просить у министра позволения занимать в театре постоянную ложу, рядом с директорской, хотя это могло при интересных спектаклях идти в ущерб сборам. Отвечая, как я рассказывал выше, отрицательно на вопрос Всеволожского, не стесняет ли Теляковского подчинение его Погожеву, Владимир Аркадьевич уклонился от истины. Несомненно, я его стеснял. Незадолго до этого разговора с директором он усиленно допрашивал меня о полномочиях моих и компетенции на должность управляющего делами Дирекции. Далее он неоднократно высказывал надежду, что в будущем он будет самостоятельно распоряжаться без моих указаний. Тем не менее по службе Теляковский всегда был корректен и исполнителен. Но при всяком приезде в Петербург, что бывало очень часто, он, не испрашивая разрешения ни моего, ни Всеволожского, ездил с докладом к Фредериксу. В распоряжениях моих, клонившихся к усовершенствованию московского управления, Теляковский никаких возражений и препятствий не ставил и хлопотал о выполнении моих указаний.
Теляковский не располагал желательными для него денежными средствами и не чуждался наполнять их игрой на бирже. В первое время по вступлении в должность Владимир Аркадьевич направлял и силы, и досуг преимущественно на устройство своей квартиры и довольно бесцеремонно торопил Пчельникова с освобождением ее.
Теляковский был человек семейный, имел жену и детей. Жену его, Гурли Логиновну, я видел всего один раз, посещая Теляковского при первом с ним знакомстве. Она произвела на меня впечатление женщины надменной и с большим апломбом. Гостиная в квартире была увешана большими писаными полотнами не особенно интересных и, как мне показалось, довольно грубых копий каких-то фресок. При этой встрече с Теляковской мы обменялись с нею несколькими совершенно незначительными фразами. Я успел заметить лишь властное отношение ее к мужу.
Переходя к очерку личности Теляковского как директора театров, я повторю оговорку, что я его как такового встречал очень редко и мало разговаривал с ним о театральных делах. В дальнейших строках сведения о Владимире Аркадьевиче большей частью представляют собой не непосредственные мои впечатления, а выводы из сообщений людей, достойных доверия, близко стоявших к деятельности Теляковского на посту директора.
Тип директора Теляковского, по указанным данным, представляется мне искаженным изданием его как управляющего конторой. Искажение это следует приписать дирижерской палочке жены его художницы Гурли Логиновны. Оно представляется мне систематичным определенным отрицанием многого из того, что насаждалось реформами Всеволожского, и тяготением к московским дореформенным порядкам, симпатия к которым пустила корни в мировоззрении Теляковского при первоначальном знакомстве с театральным делом. Но в системе последнего управления театрами явилось и нечто новое, своеобразное, ранее не знакомое театру. Эту новость представляла собой политика шпионажа и доносов. Значение художественного авторитета И. А. Всеволожского во многих случаях было демонстративно сведено к нулю. Принципы некоторых полезных мероприятий реформы либо были отвергнуты, либо недо оценены и исковерканы. Так, например, экономическое значение склада монтировочных материалов не было понято и свелось к нулю. Такая же участь постигла и учреждение издания журнала распоряжений по театрам – непрерывность услеживания жизни театров была признана излишней. Еще в начале своей службы в Москве Теляковский, узнав, что я лично для себя веду дневник моих дневных впечатлений, событий и встреч, сказал мне, что он тоже ведет дневник. И действительно, как мне говорили, вел дневник своих замечаний и аттестаций и оставлял его открытым для своих подчиненных. Конечно, такой документ был полезен, но он не имел значения исчерпывающего справочника по текущей истории театральной жизни. Признанные Всеволожским, годами создававшиеся высокие репутации художественных деятелей театра были при Теляковском значительно понижены в значении. Так, например, такие величины, как Э. Ф. Направник в опере, балетмейстер М. И. Петипа в балете, корифеи декорационного дела Бочаров, Иванов, Ламбин и другие сошли со своих командующих мест. Это смещение авторитетов останется упреком Владимиру Аркадьевичу.
Вторым существенным явлением в директорстве Теляковского следует отметить упомянутое уже значение жены Теляковского, как рассказывают очевидцы, диктовавшей Владимиру Аркадьевичу распоряжения и по административной, и по художественной части, в особенности по последней. Я не имел сведений о влиянии Гурли Логиновны на репертуар и на состав артистов, но значение пользования ею данными, получаемыми от специальных информаторов из среды служащих, по многим отзывам, неоспоримо. Что касается художественной стороны монтировочной части, то тут Гурли Логиновна, как сама художница, была полновластна. Особенно облюбовав двух действительно даровитых живописцев, Коровина и Головина, она передала под непосредственное их руководство не только декорационную специальность, но и бóльшую часть всей подготовки художественной обстановки пьес. За декорации и за рисунки костюмов уплачивались несообразно большие суммы. Расходный бюджет Дирекции доведен был в XX веке до размеров, незнакомых XIX веку.
Теляковский держал себя со всеми подчиненными доступно и пользовался любовью артистов. В среде же административных служащих система его управления осуждалась как руководимая пристрастными непроверенными сплетнями. В управлении личным составом артистов всех рангов Теляковский очень мало проявлял свою индивидуальность, предоставляя все дело режиссуре. В выборе репертуара он вел себя осторожно, применяясь к наличным течениям вкуса. Под влиянием ли жены или по непосредственному тяготению к оригинальности Теляковский впервые привел на правительственную сцену Мейерхольда с его новшествами. К заслугам Теляковского следует отнести привлечение на столичную сцену, хотя и на короткий срок, певца Шаляпина. С Шаляпиным Владимир Аркадьевич дружил, был с ним на «ты» и даже смотрел сквозь пальцы на его подчас дерзкие и самонадеянные выходки.
Общее мое впечатление о роли Теляковского в управлении всеми правительственными театрами таково. Несмотря на наличность в последнем директоре театров некоторых положительных качеств, на нем в истории театра остается упрек в том, что он обидно прервал переживавшуюся театрами добрую эволюцию небывалого ранее расцвета усовершенствования дела. В результате его управления оказались два эффекта. Во-первых, постановка всего театрального дела и в художественной области, и в администрации на шаткий путь невыверенных парадоксов. Во-вторых, непроизводительное расширение расходного бюджета театра до небывалых размеров.