— Куда я должен доставить эту сумму? — спросил Роже.
— В посольство, — ответила Сильвандир. — Спросите там любимую рабыню его превосходительства Мехмет-Риза-Бега, я сразу пойму, что это вы, и тотчас же выйду.
— А когда вы желаете получить деньги? — осведомился шевалье повторяя вопрос, который так и остался без ответа.
— Через два часа.
— Через два часа! — воскликнул Роже. — Да вы уж лучше потребуйте, чтобы я пустил себе пулю в лоб! Как, по-вашему, могу я достать сто тысяч экю за два часа?
— У вас есть бриллианты, продайте их; у вас есть друзья, пошарьте у них в кошельках. Мне очень жаль, что приходится быть такой требовательной, мой милый Роже, но мы спешно уезжаем. Его превосходительство Мехмет-Риза-Бег и задержался-то лишь по моей настойчивой просьбе: я просила его дождаться, пока сыграют вашу свадьбу.
— Через два часа! Через два часа! — опять вскричал шевалье. — Но это невозможно! Подождите хотя бы до утра.
— Я не стану ждать ни одной лишней минуты.
— Тогда поступайте так, как вам будет угодно.
— Как мне будет угодно? Господи, чего уж проще! Я войду в наш особняк, поднимусь к нам в спальню, лягу в постель и стану ждать вас. Ангола, — продолжала Сильвандир, повернувшись к негритенку и делая вид, будто собирается выйти из экипажа, — откройте дверцу, я хочу сойти.
Негритенок протянул было руку к дверце, но Роже остановил Сильвандир.
— Вы только подумайте о последствиях!
— О последствиях следует думать вам. Мехмет купил меня на Востоке как рабыню. Так вот, полагаю, что во Франции такая сделка не имеет силы и тут у него нет никаких прав на меня. А потом, ведь продали-то меня вы, и вам не к лицу упрекать меня за то, что произошло, пока я была во власти купившего меня человека.
— Однако, сударыня…
— Послушайте, — перебила Сильвандир, — я сказала, что даю вам два часа, а я никогда не меняю своих решений и по-прежнему настаиваю на этом сроке. Но если через два часа… слушайте меня внимательно…
— О, я ловлю каждое ваше слово, — со вздохом пробормотал шевалье.
— Если через два часа шестьсот тысяч ливров не будут доставлены в особняк посла…
— Что тогда? — с тревогой спросил шевалье.
— Тогда, мой милый Роже, — ответила Сильвандир, — ждите меня и приготовьтесь к тому, что ваш слуга доложит о приезде госпожи д’Ангилем, а вслед за тем появлюсь в гостиной и я сама.
Произнеся эти слова, Сильвандир с обворожительной улыбкой грациозно кивнула мужу, негритенок по знаку своей госпожи открыл дверцу экипажа и выпустил шевалье.
Карета тронулась и покатила к воротам; высунув голову из оконца, Сильвандир приветственно махала рукой д’Ангилему.
XXXО ТОМ, КАК МАРКИЗ ДЕ КРЕТТЕ УЛАЖИВАЛ ДЕЛА ШЕВАЛЬЕ Д’АНГИЛЕМА, И О ТОМ, КАК НАША ПОВЕСТЬ ПРИШЛА К СОВЕРШЕННО НЕОЖИДАННОЙ РАЗВЯЗКЕ
Кретте ждал своего друга на нижней ступеньке лестницы.
— Ну что? — спросил маркиз.
— Друг мой, это она! — воскликнул шевалье.
— Я так и думал. Чего она хочет? Чего требует?
— Невозможного.
— И все же?
— Требует, чтобы ей доставили шестьсот тысяч ливров через два часа.
— Шестьсот тысяч ливров? Через два часа? — переспросил маркиз. — Прекрасно!
— Прекрасно? Что ты такое говоришь? Но ведь у меня дома всего триста тысяч, а если через два часа я не достану остальных трехсот тысяч, что никак невозможно…
— Если ты не достанешь остальных трехсот тысяч, что она сделает?
— Она явится сюда и потребует, чтобы доложили о приезде госпожи д’Ангилем.
— Она этого не сделает.
— Почему?
— Сам не знаю, но только, если бы она могла это сделать, то уже давно бы сделала.
— Ах, друг мой!
— Послушай, Роже, она требует у тебя денег, но не настаивает на своих правах, она прячется, и это неспроста.
— Да она вовсе не прячется, друг мой: она ведь сказала, что через два часа явится сюда и потребует доложить о ней как о моей жене.
— Знаю, и это весьма тревожно.
— Друг мой, лучше уж я пойду в свою комнату и пущу себе пулю в лоб!
— Ну это ты всегда успеешь, дай-ка я сперва попытаюсь что-нибудь предпринять.
— А что ты собираешься сделать?
— Пока еще толком не знаю, но попробую спасти тебя.
— Ах, друг мой, мой единственный друг, дорогой мой Кретте!.. — воскликнул Роже, бросаясь в объятия маркиза.
— Полно, полно, я все понимаю, — отвечал Кретте. — Но нам нельзя терять ни минуты, сейчас не время для излияний.
— Что я должен сделать? Я всецело полагаюсь на тебя, приказывай — я повинуюсь.
— Удержи приглашенных в гостиной: сейчас только половина девятого, и это не так трудно; приободрись немного, правда, я не хочу требовать от тебя невозможного, мой бедный Роже. И смотри, чтобы никто не вошел в гостиную, минуя Бретона.
— Я поставлю его на страже у дверей.
— А теперь давай сюда триста тысяч ливров, они ведь у тебя в процентных бумагах. Неси сюда все драгоценности и все наличные деньги. Я поеду к своему нотариусу и вытрясу его кошелек. Черт побери, мы наскребем нужную сумму!
— Да, да, Кретте, собери эту сумму, продай все, только спаси меня!
Шевалье поднялся к себе в комнату вместе с маркизом и отдал ему процентные бумаги, потом они прошли в комнату Констанс, и Роже взял там бриллианты, которые подарил жене. После этого Кретте сел в свой экипаж — его уже успели заложить — и умчался во весь опор.
Роже вернулся в гостиную, по совету маркиза он старался держать себя как можно спокойнее и веселее.
Тем временем Кретте заехал домой и взял все деньги, какие там нашлись, — двадцать пять тысяч ливров; оттуда он направился к своему нотариусу, и тот дал ему еще пятьдесят тысяч. Эти деньги вместе с процентными бумагами и тридцатью тысячами ливров наличными, которые ему вручил Роже, а также с бриллиантами, стоившими по описи около двухсот тысяч, составили требуемую сумму в шестьсот тысяч ливров.
На все это ушло более полутора часов. Времени терять было нельзя.
Выйдя от нотариуса, Кретте приказал везти себя в особняк, где остановился персидский посол.
Пять минут спустя он уже был у дверей особняка.
Маркиз поднялся по лестнице. Часы приема были изменены, и навстречу ему спускались женщины.
Он увидел мадемуазель Пуссет: она только что побывала у посла и теперь шла к своей карете, громко смеясь.
Кретте хотел было уклониться от встречи с нею, боясь потерять драгоценные минуты. Но это ему не удалось, мадемуазель Пуссет сама заметила маркиза и бросилась к нему в объятия, захлебываясь от смеха.
— Что с вами? Что произошло? — спросил Кретте. — Почему вы смеетесь, душенька?
— Ах, дорогой маркиз! — воскликнула актриса. — Произошло нечто неслыханное, невероятное, неправдоподобное, непостижимое, немыслимое!..
«Господи Боже! — прошептал Кретте. — Не узнала ли она, часом, Сильвандир?»
— Такое бывает только в романах, в волшебных сказках или же в сказках «Тысячи и одной ночи». Если вам рассказать, вы даже не поверите.
— Поверю, поверю! — вскричал Кретте. — Непременно поверю. Только говорите поскорее, прелестница, я очень тороплюсь.
— Вы тоже идете к послу?
— Да.
— Тогда хорошенько вглядитесь в его лицо, смотрите на него в упор, как я сейчас смотрю на вас! Мысленно представьте его себе без бороды и без усов, а завтра утром приходите ко мне, сегодня я вам больше ничего не скажу. А еще лучше, любезный маркиз, приходите нынче вечером, если это вам больше по душе, — прибавила молодая женщина, выразительно пожимая ему руку и ласково улыбаясь.
— Как! — воскликнул Кретте. — Я должен внимательно вглядеться в лицо посла, смотреть на него в упор, мысленно представить его себе без бороды и без усов… Пуссет, душенька, моя обожаемая крошка, вы, часом, не знаете персидского посла?
— Знаю ли я его?! Да так же хорошо, как вас, как д’Эрбиньи, как Шастелю… как могла бы знать вашего друга д’Ангилема, если бы он не был таким букой…
— Пуссет, дитя мое! — взмолился маркиз. — Ты можешь спасти мне жизнь!..
— Спасти вам жизнь, маркиз?
— Нет, вернее сказать, не мне, а моему лучшему другу, но это одно и то же… Речь идет о д’Ангилеме.
— А что я должна для этого сделать?
— Кто он, этот посол? Как его зовут, Пуссет, как его зовут? Скажи, и я обещаю тебе двадцать тысяч ливров и благосклонность самого красивого дворянина в Париже! Я обещаю это тебе от его имени, а если он не заплатит, я сам заплачу. Пуссет, дружочек, как имя посла?
— Ах, как не стыдно! Вы полагаете, что льщусь на интересы, маркиз? Нет, вы заслуживаете…
— Пуссет, его имя! И я буду у тебя нынче в полночь с двадцатью тысячами ливров, жди меня!
— Ну ладно, только… только вы мне все равно не поверите.
— Да говори же, говори! Я всегда верю тому, что говорят мне женщины.
— Это…
— Ты меня уморишь, Пуссет!
— Так вот, это — Индиец.
— Какой еще индиец?
— Да вы его знаете: мой желтолицый любовник.
— Противник д’Ангалема? Тот, кто тягался с ним? Афгано?! — вскричал маркиз.
— Он самый.
— Пуссет, душенька, дай я тебя расцелую!
И маркиз сжал молодую женщину в своих объятиях, нимало не заботясь о том, что на них смотрят люди, которые продолжали выходить из покоев посла.
— А ты не ошибаешься? — спросил Кретте, ибо он все еще не мог поверить в такую удачу.
— Говорю вам, я сразу его узнала, хотя он отрастил бороду, покрасил зубы в черный цвет, а ногти — в красный и хоть он изо всех сил притворялся, будто не узнает меня… Вот чудовище!.. Ах, маркиз, маркиз, до чего ж все мужчины неблагодарны!
— Милая моя Пуссет, — отвечал Кретте. — Я докажу вам, что это не так. В полночь я буду у вас, так что, пожалуйста, не ужинайте без меня.
— А если приедет Шастелю?
— Скажите ему, что у вас разболелась голова.
— Как у вас все просто получается, любезный маркиз! — воскликнула мадемуазель Пуссет, изо всех сил стараясь покраснеть.
— Ну, не так ловко, как у вас, моя Венера! Я это отлично знаю и потому всецело полагаюсь на вашу сообразительность. До свидания, Пуссет, и если только вы сказали мне правду, то оказали такую услугу, о которой я в жизни не забуду.