Ох. Он, должно быть, шутит. Не может же быть, чтобы Рад-… А впрочем, Лексий вдруг посмотрел на него и отстранённо подумал: в самом деле, почему бы и нет? Это вполне в его характере. Радомир из тех людей, которые не останавливаются на малом: если служить в армии – то в командирах, если влюбляться – то в королев…
– Я, конечно, не обманываюсь на этот счёт, – сам себя осадил Рад. – Сам знаю, что дело безнадёжное.
– Ну, почему же? – возразил Лексий. – Сословные границы, конечно, штука серьёзная, но всё-таки-…
– Да дело даже не в них, – отмахнулся Рад. – Ты что, совсем ничего не слышал о Регине Локки? У неё сердце из лучшей стали, чем мой меч. Ей вообще никто не нужен, тем более – я. Но это ничего. Я всё равно намерен служить ей всем, чем только смогу. Даже если она никогда об этом не узнает, плевать, – он вдруг коротко рассмеялся. – Воображаю, как глупо моя поза выглядит со стороны! Мне и самому иногда смешно, но, чёрт побери, что мне делать с тем, что сердцу не прикажешь? Хотя, – Рад бросил на друга неожиданно лукавый взгляд прищуренных глаз, – тебе ведь и самому это известно, верно? Не думаешь же ты, что я забыл, какие кольца в этих краях носят на левой руке?..
Лексий почувствовал, как встрепенулось у него внутри потревоженное счастье. Он было позабыл о нём; теперь снова вспомнил, вот только оно вдруг отозвалось острой горчинкой вины.
– Признавайся, кто счастливица? – потребовал Рад. – Или нет, знаешь что, давай лучше с самого начала… В самом деле, хватит обо мне. Тебе ведь тоже есть о чём порассказать…
Лексий рассказал Раду обо всём важном и неважном, случившемся с ним за последние два года, и сам удивился тому, как это много. Получалось, будто бы и он прошёл за это время долгий путь… Вот только путь этот лежал по книжным страницам в уютной натопленной библиотеке. Пока одни таскали баржи в Степях, другие заучивали стихи под заботливым присмотром взрослых. Рассказывая о своей школе – о товарищах, о Бране, о Базилевсе, – Лексий всё яснее осознавал, что он всего этого не заслужил. Ему не пришлось ни бороться, ни преодолевать, чёрт возьми, у него даже не осталось шрама от той полной огня и ужаса ночи, когда Рада забрали, чтобы сделать рабом…
Рад слушал его, не прерывая – лишь иногда смеялся или удивлённо поднимал брови. Ккогда Лексий довёл свой рассказ до нынешних дня и часа, друг немного помолчал и задумчиво спросил:
– Так, значит, ты теперь будешь волшебником?
– Ну да, – Лексий передёрнул плечами. – Кажется, так. По крайней мере, до тех пор, пока не найду способ вернуться на Землю…
– А ты всё ещё его ищешь?
Этот вопрос застал его врасплох. Даже не сама суть, а тон, которым он был задан: самое искреннее удивление. Как будто Лексий сморозил невероятную глупость.
– Да, – ответил он. – А ты – нет?
Рад неопределённо повёл плечами:
– А зачем? Здесь у меня есть дело, которое мне удаётся, место, которое можно считать домом, и женщина, на которую я смотрю, как на статую богини… А там? Съёмная комната у чёрта на куличках и гордая профессия грузчика? Ну нет, спасибо. У тебя на Земле хотя бы родители, а у меня – никого, о ком стоило бы жалеть… – он явно подавил смешок. – Ты-то вон тоже здесь. Так что не обижайся, но я никак в толк не возьму, чего тебе не хватает…
Чего мне не хватает? Что ты, никаких обид… Я, если на то пошло, и сам не знаю. Думал, думал, да так и не понял…
Как-то раз один петербуржский университет в порыве необъяснимой щедрости отправил группу студентов на международную конференцию. Пробыв за границей всего неделю, второкурсник Алексей Кирин в первый раз испытал то самое чувство из набившего оскомину «в гостях хорошо, а дома лучше»; здесь, в другом мире, он не мог расстаться с ним ни на минуту. Время не лечило. Казалось бы, правда, чего ещё желать, когда Сильвана дала тебе всё, что нужно для счастья – вот только душа, необъяснимо и нелогично, всё равно была не на месте, как вывихнутый сустав. Спасительная сила привычки помогала на время забыть о боли, но одно неосторожное движение памяти – и вот опять…
Он подумал всё это про себя – и вслух не сказал ничего.
– Я тебя не упрекаю, – сказал Рад. – И в мыслях не было, честно. Просто, грешным делом, подумал было, что, раз уж ты обзавёлся прекрасной дамой… Ты, кстати, в чём-нибудь ей признавался?
Лексий покачал головой.
– Только в любви. Ох, не трави душу! Не спрашивай, пожалуйста, как же я собираюсь поступить, если придётся выбирать, возвращаться или нет. Сам не знаю. Сколько голову ни ломал, ответ всё не сходится, – он раздражённо передёрнул плечами, но мгновение внезапной злости на судьбу вдруг сменилось чувством странной усталости. – Хотя чего сейчас страдать? Заклинание-то я так и не нашёл…
– Знаешь что? – задумчиво сказал Рад. – Если – даже нет, не если, а когда ты его всё-таки отыщешь, дай мне знать. Я сам думаю остаться, но тебя без прощаний не отпущу.
Это был его выбор и его право выбирать, и Лексий честно не знал, почему на мгновение ему стало так горько.
Остаток ночи они болтали. Просто болтали о чём попало: обменивались историями, делились опытом жизни в параллельной реальности, со смехом вспоминали, как думали, что их ждёт судьба героев, призванных победить какое-нибудь великое зло… Да, зла в этом мире хватало. Его было не меньше и не больше, чем на Земле, и двое смертных парней, конечно, не могли его одолеть, но хотя бы сегодня оно осталось снаружи и не могло войти…
С тех пор, как Лексий покинул Землю, он повидал некоторые чудеса, но самым большим из них было просто сидеть с Радом в полутёмной палатке и пить цикорий. Никакого иного волшебства ему сейчас было не нужно.
Он отдал бы всё за то, чтобы ночь не кончалась, но она кончилась.
Когда последние капли вялого, уставшего лить дождя смыли с неба темноту, сильванам пора было выезжать в мглистое бесцветное утро. Так скоро расстаться с человеком, случайно снова подаренным тебе провидением после долгой разлуки, казалось чем-то немыслимым, но на сей раз они хотя бы знали, как снова друг друга найти. Бояться, что натренированная благодаря Брану память не сохранит названный Радом адрес, было незачем, но Лексий всё равно повторил его про себя, наслаждаясь самим звучанием слов: Леокадия, улица Водной Заставы, дом у Бронзового моста… Прямо как в какой-нибудь сказке. Да и вы сами, если на то пошло, звучите как два сказочных героя: сильванский волшебник, оттийский воин…
Когда чужой лагерь остался позади, Элиас потребовал:
– Пропасть тебя побери, ки-Рин, может быть, ты наконец соблаговолишь объяснить, что это вообще было такое?
– Не спрашивай, – попросил Лексий, оглядываясь на виднеющиеся вдалеке палатки. – Не сейчас, ладно?
Он ни минуты не спал ночью, он чувствовал слишком много всего, чтобы вот так сразу во всём разобраться, и у него не было сил придумывать, что им сейчас сказать.
Путь до Урсула предстоял долгий.
Часть вторая: Сеющие ветер
Глава первая: Гость
Этот вечер был таким же, как и тысячи до него.
Если бы Царевна захотела, она могла бы сосчитать, сколько раз она ложилась спать в объятиях этих стен. «Ваше высочество, напомните-ка мне, сколько вам лет? Хорошо. Теперь это число нужно умножить на триста шестьдесят пять да прибавить столько дней, сколько прошло с вашего прошлого дня рождения…» Когда она была маленькой, господин Хофф, её учитель, задавал ей такие задачки.
Он был таким глупым, этот господин Хофф. Никак не мог взять в толк, что математика не даётся ей не потому, что дурочка-Царевна её не понимает, а просто потому, что ей скучно. Как-то раз в детстве, после очередного нудного урока, Царевна спросила у отца, зачем ей всё это – ведь, она надеется, в жизни ей ничего не придётся считать самой. Папа со смехом пообещал, что не придётся, если она не захочет, но объяснил, что математика развивает ум. С тех пор единственным, почему Царевна вообще пыталась слушать учителя, было желание порадовать папу. Никого на этом свете она не любила сильнее, чем его.
Сегодня он не сдержал данное ещё на той декаде обещание и к ней не пришёл.
С самого утра она жила с радостным чувством, что нынешний день будет особенным. Завила волосы – Царевна с детства поднимала такой крик при виде ножниц, что в конце концов все вокруг перестали настаивать на короткой стрижке, и отливающие золотом локоны сейчас доходили ей до бёдер. Нарядилась в роскошное платье – новое, бежевое, с кружевами на лифе, папе бы точно понравилось… А вечером он прислал записку, в которой просил его извинить. Извинить! В последних строчках были какие-то глупости про неотложные и важные дела, но Царевна, не дочитав, скомкала листок, бросила его в камин и побежала плакать к себе в спальню. По пути её коварно подстерёг резной трёхногий столик – ей вообще никогда не нравилось, как он тут стоит. Красовавшаяся на нём фарфоровая ваза качнулась, не устояла рухнула; брызнули осколки, цветы из царских оранжерей разлетелись по ковру приёмной мёртвым веером, волна разлившейся воды забрызгала новенький шуршащий подол…
Из-за двери в комнату прислуги высунулась переполошённая горничная, открыла было рот, чтобы что-то вякнуть, но Царевна в бешенстве вскрикнула:
– Бросьте разговоры! Вас не просили разговаривать! Приберите здесь, немедленно!
И, хлопнув дверью, закрылась в спальне.
Она ненавидела всю Сильвану целиком за то, что та отбирает у неё отца. Это был не первый раз, когда папа отменил одно из их редких свиданий потому, что любит свою страну больше неё. Царевна привыкла получать то, что хочет, но здесь папа был глух и к её ревности, и к её печали. Он с детства учил её, что цари не всегда могут делать то, чего им на самом деле хочется. И иногда добавлял, что править – работа сложная и неблагодарная…
Как-то раз, ещё крошкой, Царевна с деловитой серьёзностью сказала на это:
– Так попроси расчёт!
Папа так смеялся, что она даже на него разозлилась. Она хотела сползти с его коленей, убежать и спрятаться, но он удержал её, поцеловал в макушку и вздохнул: