Царевна невольно сделала шаг к двери.
– Но з-зачем? – у неё к глазам подступили слёзы, и голос не слушался. – Зачем я вам нужна? Что вы собираетесь со мной сделать? Вы ведь волшебник моего отца! Вы не должны-…
– К моему безмерному счастью, я никогда не присягал вашему отцу, – прервал Чародей. – Это… несколько усложнило бы дело. Но прошу вас не падать в обморок от ужаса: вы здесь, потому что мне нужна ваша помощь с одним заклинанием, и когда я её получу, я постараюсь вернуть вас домой. Не бойтесь. Больно не будет.
– Но я не волшебница, – беспомощно пролепетала Царевна. – Я не умею колдовать!
Чародей вскинул брови и посмотрел на неё с чем-то вроде жалости.
– О, так вас не сочли нужным посвятить в вашу собственную маленькую тайну, – хмыкнул он. – Что ж, у меня для вас новости: вы особенная. Чары, которые убили бы меня на месте, отнимут от ваших сил только каплю. Не спрашивайте меня, почему. Суть в том, что без вас мне не заставить моё заклинание заработать… даже если я наконец его напишу.
Это всё было каким-то безумием. Страшным сном. Царевна не понимала, о чём он говорит. Папа не мог от неё ничего скрывать, он слишком её любит, это всё какая-то ошибка – какой-то бред…
– И что же это за заклинание? – фыркнула она, чувствуя, как страх на грани отчаяния на миг перерождается в гнев. – Нет, молчите! Не хочу знать! Что бы ни было, я в этом участвовать не стану!
Она злым движением перебросила за спину распущенные волосы и на каблуках развернулась к дверям. Сердце билось, будто во время болезни, когда начинаешь терять сознание от жара. Уйти. Просто уйти. Плевать, что бежать было некуда – она должна была сохранить остатки достоинства. Запереться у себя в комнате. Сбежать в горы и попытаться найти дорогу вниз. Если не получится, спрыгнуть. Неважно, что, неважно, куда, лишь бы не оставаться…
Уже взявшись за дверную ручку, Царевна услышала, как Чародей у неё за спиной опустился на стул и устало позвал:
– Амалия.
Она яростно закусила губу, потому что знала: он это нарочно. До этого дня, до этой минуты, он никогда не произносил ненавистного ей имени. Это было подло, низко, просто недостойно мужчины-…
– Я знаю, что вам не нравится ваше имя, – сказал Чародей. – Я бы с вами поменялся. Я своего не помню.
Его голос звучал иначе, чем минуту назад. Настолько иначе, что пальцы Царевны, стиснувшие ручку, разжались сами по себе.
– Как так? – спросила она растерянно. И страх, и гнев как-то разом схлынули, словно их и не было.
Она снова повернулась к Чародею и увидела, что тот сидит у стола, боком к ней, и смотрит в сторону.
– Кто-то сделал что-то с моей памятью, – сказал он отрешённо. – Я помню только последние несколько лет… не знаю, сколько именно, потому что из них тоже постоянно что-то ускользает. До этого – полный мрак. Ни одного связного воспоминания, только какие-то обрывки… сохранившиеся слова, привычки… и магия, – он горько усмехнулся. – Это всегда меня смешило: я помню десятки заклинаний, но понятия не имею, когда и где я родился. Настоящий волшебник. Мои учителя, кем бы они ни были, мной бы гордились…
Чародей помолчал, словно раздумывая.
– Это волшебство. Нет, я точно не знаю, быть может, мне стоило бы искать помощи у медицины, а не у магии, но это куда больше похоже на чары, чем на болезнь. И я даже думаю, что знаю, на какие. Только вот это знание всё равно ничего мне не даст…
Казалось, что он говорит не с Царевной, а с самим собой, но она всё равно ловила каждое слово, и у неё мучительно сжималось сердце. Так вот оно что! Она знала, с самого начала знала, что он – не злодей! Ну, может, на минутку поверила, и только…
– Кто же сделал это с вами? – взволнованно проговорила она.
Чародей передёрнул плечами.
– Откуда мне знать? Я ведь даже понятия не имею, кто я. Может быть, преступник, бежавший из тюрьмы, может быть, оттийский принц, чем пропасть не шутит!.. Я и друзей-то не помню, что уж говорить о врагах. Как знать, может быть, это вообще сделал я сам, потому что хотел забыть… Если так, то мне лучше вовсе не вспоминать дурака, которым я был. Любой приличный волшебник знает, что нельзя лезть человеку в голову!..
Царевна передумала убегать. Вместо этого она приблизилась к Чародею и села на пол у его ног. На столе горела лампа, в камине краснели уголья; из незашторенных окон в комнату заглядывали сумерки.
– Почему? – спросила она. – Я думала, волшебники могут всё…
Он слабо улыбнулся её наивности.
– Не совсем. Многое, но не всё. Мы можем обманывать законы природы и делать много чего с неживыми вещами… Но живые куда сложнее, особенно люди. Менять их тела, при этом не вредя, и то очень трудно, редкий волшебник решается быть врачом… А с нетелесным и того хуже. С душой, разумом, называйте как хотите – с тем, что делает человека собой. Если неосторожно их коснуться, можно случайно распустить разум по нитке. Все эти приворотные чары в детских сказках – полный бред: по-настоящему и рыцарь, и прекрасная дама скоро сошли бы с ума. Без вреда волшебство может разве что замутить мысли жертвы и что-нибудь ей внушить, но лишь на короткое время. Точно не на всю жизнь.
Царевна смотрела на него снизу вверх, и ей на ум не к месту и не ко времени пришло, какой же у него всё-таки красивый голос – тёмный бархатный баритон с непривычным выговором… Оттийским. Она поняла это только сейчас: так же говорил один знаменитый актёр, приезжавший в Урсул из Леокадии. Интересно, а сам Чародей знает?..
– Никакой магии, конечно, не создать человеческий разум. Это пока удалось только богам. Наши с вами слуги – не люди: они научены выполнять работу, но они не мыслят, по крайней мере, не так, как я или вы… – он вдруг поднял голову и посмотрел на неё. – Поэтому вы так мне необходимы. Потому, что разрушать проще, чем создавать. Чары, лишившие меня памяти, под силу одному человеку, а вот попытка её вернуть точно меня бы убила, даже будь у меня что тратить… О, я не сказал? Я сам – полный банкрот. Без вас я уже не сотворю никаких чудес. Разве что одно последнее, но, честно, мне бы не хотелось.
Он вдруг коротко рассмеялся.
– Но это всё совершенно неважно. Знаете, почему? Потому что нужного мне заклинания не существует. Это поправимо, то, чего нет в книгах, всегда можно написать самому, но у меня не выходит. Я бьюсь над ним уже целую вечность, но я не рискну испробовать его на себе, пока не буду уверен до конца… а я никогда не буду. Вы ведь понимаете: стоит мне допустить хоть одну крошечную ошибку – и я своими руками уничтожу то, что от меня ещё осталось. Порой мне начинает казаться, что это было бы… не худшим выходом, но, пропасть побери, я не готов. Может быть, ещё лет через десять… Но не теперь.
Царевна прижала руки к груди.
– Неужели нет другого пути?..
– Некоторые чары забвения разрушаются сами, если жертве удаётся вспомнить о себе хоть что-то, – Чародей неопределённо повёл плечом. – Иногда это правда случается, и что-нибудь самое важное всплывает в памяти… Но здесь почти никогда не обойтись без кого-то, кто хорошо тебя знал. Обшаривать весь мир в поисках близких и друзей, если я даже не знаю, где их искать – и есть ли они у меня? Нет уж, увольте. Тем более что очень может быть, что меня-прежнего не помню не только я. Если это то самое заклинание, о котором я думаю, меня сейчас не узнает даже мать или жена…
Царевна представила себе женщину, которая могла бы быть женой этого человека. Представила её в его объятиях, целующей его в губы – и с изумлением ощутила короткую, злую боль ревности. Она не отважилась себе в этом признаться, но, втайне от себя самой, ей отчаянно захотелось оказаться на месте выдуманной, но уже ненавистной соперницы…
– И это всё? – сказала она вслух. – Вспомнить? Это всё, чего вы хотите?
Чародей запрокинул голову и закрыл глаза.
– Хочу? О, я этого не хочу. Желания ничего не значат. Мне это нужно. Клянусь, я… больше так не могу. Ваше счастье, что вы понятия не имеете, на что это похоже. Знаете, иногда говорят, что человеку нужно побыть наедине с собой? Так вот, у меня нет этого «себя», с которым я мог бы быть. Если вы думаете, будто вам известно, что такое одиночество, поверьте, это не так. Одиночество – это когда у тебя нет даже тебя. Полная пустота. Весь мир – всё на свете, совершенно всё – полностью теряет смысл… Ох, боги, я молчу про то, что за все эти годы ни разу по-настоящему не разговаривал с живым человеком! Как я могу вести с кем-то беседы, если я не знаком с самим собой? Я могу придумать себе имя, могу лгать другим – но не себе, а если так, то какой вообще смысл воображать себе жизнь, которой нет? Какой вообще хоть в чём-то смысл?..
Царевна сидела на полу в ворохе своих пышных юбок и пыталась вообразить, что он чувствует. Ей всегда хватало быть просто Царевной – почему и он не мог быть просто Чародеем? Она видела: он страдал – страдал по-настоящему. Слёзы можно было подделать, но этот взгляд, эти сдержанные, против воли прорывающиеся в голосе ноты!..
– И только, – проговорила она, чувствуя себя странно пустой. – Конечно, я вам помогу. Конечно, я… Простите меня, я просто испугалась, что вы задумали что-то плохое…
Чародей устало прикрыл глаза.
– Милое ваше высочество, – сказал он, – что же ещё вы могли подумать, если я обманом выкрал вас из дома!..
Он встал, подошёл к окну и оперся обеими руками о подоконник. Царевна ещё ни разу не видела его таким. Сейчас он выглядел так, словно у него на плечах лежала невыносимая, непосильная тяжесть…
– Это очень больно? – тихо спросила она.
Чародей провёл ладонью по зачёсанным назад волосам и попытался улыбнуться, словно ему не было до всего этого дела.
– Иногда, – отозвался он, пытаясь звучать небрежно, но за этим коротким словом она ясно услышала: «Очень».
Царевна сама не заметила, как встала. Не заметила, как сделала шаг к окну… Она очнулась только тогда, когда оказалась с Чародеем совсем рядом – и порывисто его обняла. Это был первый раз, когда она обнимала кого-то – папа не в счёт; Царевна прижалась щекой к плечу Чародея, слушая тяжёлые, гулкие удары сердца и не понимая, чьё это сердце – его или её.