Лексий простоял на площади до тех самых пор, пока последний отзвук последней песни не замер, подхваченный эхом арок и улиц. Хоть что-то оставалось таким же, как прежде: будущее, туманное, как и три года назад, не прояснилось ни на йоту, да, наверное, оно и не могло…
Ничего.
Он хотя бы точно знал, что должен сделать сейчас. Пойти домой, поцеловать невесту и поздравить брата с днём их прихода в этот мир. А там – а там будет видно.
Он вернулся в дом на улице Водной Заставы, когда над Леокадией уже синели прозрачные звонкие сумерки. Свет в гостиной и столовой был потушен, но Лексий всегда издали слышал, дома ли хозяин. Сейчас Рад был у себя в кабинете, и Лексий с лёгкой душой поспешил наверх. Стоя перед дверью, он уже поднял было руку, чтобы постучать, но тут голос друга там, внутри, произнёс:
– …хорошо. Ладарина, так о чём же вы хотели со мной поговорить?
По совести, честный человек должен был бы постучать. Должен был бы кашлянуть, скрипнуть половицей – так или иначе дать им понять, что он здесь и их слышит. Лексий не знал, почему он этого не сделал – просто его сердце вдруг замерло, а костяшки пальцев застыли в сантиметре от двери, её не касаясь.
Он вовсе не хотел подслушивать. Всё вышло как-то само собой.
– Радмил, – сказала Лада голосом, звонким от волнения, – я не могу больше. Уже нет сил молчать. Вы… вы особенный. Вы, наверное, это и так знаете, но… Я никогда не встречала никого, похожего на вас. С самого первого дня здесь я всё думаю… пытаюсь перестать, но никак не могу… Айду!.. – она рассмеялась коротким нервным смешком, – Какая же я глупая, ужасно, правда?.. – пауза, будто она переводила дыхание, и снова её голос, решительный, как у человека, головой вниз бросающегося в омут, – Радмил, вы мне очень нравитесь! Н-не как друг. Хотя и это, конечно, тоже, но… последние дни втроём были чудесными, но я всё время… всё время вспоминаю те первые, когда мы с вами были одни…
Лексий стоял под дверью, и её слова были чудовищно далёкими, словно доносились сквозь туман или воду. Единственное, что сейчас можно было сделать – это уйти, просто развернуться и молча, тихо уйти, но он не мог двинуться с места. Он окаменел, и живым осталось одно только сердце, остервенело бьющееся об каменные рёбра. Его стук был таким оглушительно громким, что Лексий едва различил, как Рад сказал:
– Ладарина, прошу вас, не спешите делать то, о чём потом пожалеете. Вспомните, что вы обручены с человеком, которого любите и который очень любит вас. Больше всего на свете я желаю счастья вам обоим. Не позволяйте мимолётным чувствам всё разрушить…
Он говорил с ней мягко и рассудительно, как с ребёнком, который залез опасно высоко и может случайно упасть, если напугать его криком. Рад – его Рад – всегда спокойный, что бы ни случилось…
– Да, – потерянно отозвалась Лада, – Лексий… он очень хороший, правда, и, честное слово, я очень хочу его любить… но он всегда такой чужой! Я не жалуюсь на то, что он вечно пропадает из города, это всё-таки его работа, но он никогда не рассказывает мне ни о чём важном, и я иногда не понимаю, нужна ли я ему вообще, и… Верите или нет, мы уже год как обручены, а мне порой кажется, что я его совсем не знаю! Я… пыталась делать вид, что всё хорошо, что я всё так же счастлива, что я… и он, кажется, верит, но… С вами я знакома считанные дни, но, клянусь, я иногда чувствую себя ближе к вам, чем к нему. И с вами… так хорошо. Вы, наверное, думаете, я совсем не понимаю, что творится в мире, а я понимаю, и мне страшно. Только, когда вы здесь, я совсем ничего не боюсь…
Она снова замолчала, и, закрыв глаза, Лексий как наяву увидел, как Лада в отчаянии заламывает руки.
– Я совсем запуталась, – беспомощно сказала она. – Знаю только одно – я чувствую то, что чувствую. Честное слово, я пыталась перестать, но я – я не…
Скрип отодвинутого стула выдал, что Рад встал. Лексию показалось, что он сейчас выйдет из комнаты, но, должно быть, друг всего лишь шагнул к окну.
– Что же мы с вами будем делать? – негромко проговорил он, будто обращаясь больше к самому себе.
– Я н-не знаю, – ответила Лада и шмыгнула носом. – Я… не хочу делать Лексию больно, но не могу же я и дальше его обманывать…
Да. В этом она была права.
Лексий открыл дверь.
Заговорщики – сообщники – его самые близкие на свете люди застыли там, где стояли. Лада, белая, как полотно, прижала руки к губам, и безжалостная память напомнила: она точно так же вскинула их в день, когда Лексий просил её стать его женой…
Не отводя от неё взгляда, Лексий снял с пальца своё кольцо. Постоял, сжав его в подрагивающем кулаке, чувствуя, как ногти впиваются в ладонь… Буря, бушующая у него внутри, хотела бросить кольцо наотмашь, швырнуть на пол, чтобы оно зазвенело и покатилось, но затопившая комнату мёртвая тишина взяла верх, и Лексий просто аккуратно положил его на стол.
Потом, ни говоря ни слова, он развернулся и вышел.
Он не помнил, как спустился вниз, как покинул дом, куда пошёл дальше. На середине Бронзового моста он остановился, чтобы вдохнуть – кажется, впервые с тех пор, как услышал у Рада за дверью Ладин голос. Суми, текущей внизу, было всё равно. Её вода была тёмной и мутной, как дурной сон.
Почему? Почему это должно было случиться?! Ведь он был так счастлив! …Если вдуматься, настолько счастлив, что ни на миг не сомневался, что и Лада чувствует то же. Ничего не замечал, ничего не слышал – потому что был слишком занят собой. Айду, ему и в голову не могло прийти, что ей с ним плохо, что она…
Со стороны, с её слов, Лексий наконец взглянул на себя её глазами. Он не уделял ей внимания, которого она заслуживала. Он не доверял ей до конца – пусть у этого были причины, плевать! Он… принимал её как должное. Айду – господи, – какой же он идиот. Конечно, он сам виноват… Но почему она молчала?! Почему не могла заговорить о том, что её тревожит, не с Радом, а с ним? Про́пасть, да, он волшебник, но это, чёрт побери, не значит, что он может понимать людей без слов!..
Лексий шумно выходнул и тяжело опёрся на парапет. Он чувствовал себя так, словно его предали, и самое худшее, обидное, мерзкое было в том, что он это заслужил. Вот только от этого не становилось ни на йоту, ни на пылинку легче. Они с Ладой оба были виноваты, и, по сути, ни один из них не был виноват, но это ровным счётом ничего не меняло. Уже ничего.
– Алексей!
Рад возник рядом с ним, тяжело дыша. Бежал? Неужели боялся, что горе-влюблённый попытается прыгнуть с этого самого моста?..
– Всевидящие, вы двое друг друга сто́ите, – выдохнул Рад. – Оба ужасно торопитесь… Лёшка, она ведь просто барышня, воспитанная гувернанткой и книжками о любви. Мало ли, что может прийти ей в голову! Это вовсе не значит, что всё, что она себе напридумывала – правда. Вернись к ней. Поговорите. Ты не хуже меня знаешь, скольких бед можно избежать, если просто вовремя сесть и обсудить всё, как взрослые… Не верю, что того, что случилось, хватит, чтобы разлучить вас навсегда.
Знаю. Даже не будь сама суть такой правильной, тон Рада убедил бы кого угодно. Лексий понимал, что Лада просто сглупила, потому что больше не могла молчать. Что ей сейчас ещё больнее и паршивее, чем ему самому – что, на самом деле, если эта девушка действительно что-то для него значит, ему нужно сейчас пойти к ней. Обнять её – утешить её и пообещать, что он изменится, и у них всё будет хорошо…
– Я не могу, – тихо сказал Лексий.
Он правда не мог. Что-то хрупкое разбилось – порвалось, – и никакому желанию, никакому усилию воли было не под силу это исправить. Ты больше не сможешь быть с ней счастлив – зная, что она не счастлива с тобой. Ты больше никогда до конца ей не поверишь, потому что осознал, насколько мало ты её знаешь. Понял, насколько ты слеп.
И нет, ты не изменишься. Хотя бы себе не лги.
На открытое лицо Рада набежала тень.
– Я клянусь тебе чем хочешь, – твёрдо сказал он, – между нами ничего не было. Она впервые заговорила со мной об этом. Никогда, ни разу до сего дня она не давала мне повода подумать о ней плохо.
Лексий закусил губу и судорожным жестом запустил пальцы в волосы.
– Я знаю, – вздохнул он. Конечно, между вами ничего не было! Ведь Лада – прекрасная девушка из прекрасной семьи, не способная на низость, а ты – ты вообще всегда был рыцарем, принцем из сказки, каких не бывает взаправду. И вы меня любите. Я точно знаю, что любите. И я тоже люблю вас, люблю изо всех сил, какие у меня есть, вот только…
Слов было слишком много, обжигая, они клокотали в перехваченном спазмом горле, и Лексий не сумел сказать ни одного из них вслух. Смог только горько, мучительно рассмеяться.
– Господи, – выговорил он, – как же гадко! Если бы ты только знал!.. Честное слово, хоть обручи на сердце ставь…
Рад взял его за плечи, словно хотел встряхнуть – так крепко, что Лексию стало больно.
– Даже шутить так не смей, ты слышишь?!.. – друг сверкнул глазами, но тут же разжал руки и, вздохнув, сказал негромко:
– Не бывает непобедимого горя. Почти из любой беды есть выход, но даже если нет… время лечит. Ты поверь, уж я-то знаю, я проверял… Главное – пока всего больнее, не наделать глупостей, которые потом не исправить. Оно того не сто́ит…
Лексий провёл рукой по лицу, заставил себя глубоко вдохнуть речную сырость.
– Можешь сделать для меня одну вещь? – устало попросил он.
– Да?
– Отправь её, – Лексий не чувствовал в себе сил вслух назвать Ладу по имени, – домой. Как-нибудь… чтобы с ней ничего не случилось в пути.
Так смешно. Всего какой-нибудь час назад ты был уверен, что сам проводишь её до родительского порога…
Рад посмотрел на него долгим, тяжёлым взглядом, как будто хотел много чего сказать, но произнёс лишь:
– Хорошо.
Вот только ничего на самом деле не было хорошо.
Река равнодушно струилась между опор моста, и первая ночь нового года была холодной, как тень от крыла Огнептицы.