Танирэ пожал плечами.
– Царский указ, – сказал он.
Эдвин не ответил, глядя на громаду школы снизу вверх, как будто видел её впервые.
И тогда Танирэ вдруг сделал что-то, чего не ожидал от себя сам.
– Ты когда-нибудь бывал внутри?
Это «ты» получилось как-то само собой, наверное, потому, что они с Эдвином были ровесниками. Царевич едва ли заметил его случайную вольность.
– Нет, – отозвался он.
Танирэ вздохнул. Айду, господин Уту, что на тебя нашло?
– Хочешь зайти?
Взгляд голубых глаз оторвался от здания и устремился на него.
– А можно?
Это прозвучало так странно по-детски. Можно ли? На самом деле, наверное, нет. Внутрь редко водили посторонних. Эта школа была семейным очагом, крепостью, хранилищем тайн, и чужим в ней было не место…
Вот только Танирэ знал, что не сможет войти туда один.
Ему нужен был якорь. Человек, при котором стыдно будет сломаться. Кто-то… хоть кто-то. Лишь бы не входить в пустоту разорённого гнезда в одиночку.
Призраки прошлого сторонятся чужаков. Может быть, хоть так они оставят его в покое.
– Третий прут от угла можно вынуть, – сказал Танирэ. – Думаю, ты пролезешь. Только не забудь потом поставить его на место.
Шагая к дверям, он слышал, как Эдвин у него за спиной возится с оградой.
Этот прут когда-то был их тайной, но пора наконец было принять, что нет больше никаких «их».
Говорят, жизнь – это пир в высоком и шумном зале, где ты не выбираешь ни своё место за столом, ни соседей, ни музыку, которую играют с галереи…
Когда Танирэ поднимался на крыльцо, у него под ногами хрустели прошлогодние листья.
…и в один прекрасный день каждому придётся встать, стряхнуть крошки с одежды и выйти за сумеречный порог, и за ним не будет ничего, кроме тумана и дороги, которая, может быть, вовсе никуда не ведёт…
В эту дверь давным-давно не входили, но ключ повернулся в замке легко, словно этого ждал.
…рано или поздно этот день настанет для каждого, и для тебя тоже…
но ещё не сегодня.
И от этого тебе никуда не деться.
Пока ты жив, придётся жить дальше.
Танирэ открыл дверь и шагнул через порог.