. Появился Носатый, тоже сказал Борцу, чтобы не шумел, и так уже мы привлекаем внимание, вон, целая толпа собралась на нас поглазеть, что тут хорошего. Кажется, нам удалось убедить Борца, который меня отпустил, заметив, правда, что в луна-парке «Лотос» я лицо нежелательное.
— В другом месте бумажки свои меняй, Джек, — добавил он. — Чтобы больше здесь не показывался, а то я с тобой поработаю. У Носатого вон спроси, как я с такими работаю.
— Хорошо работает, — подтвердил Носатый. — Вам бы, мистер, дзю-до заняться, раз такое ремесло себе выбрали.
— Ха, дзю-до! — засмеялся Борец. — Точно, Джек, давай дзю-до научись, а потом опять к нам придешь.
— Дзю-до — это же настоящее искусство! — зашелся Носатый. — Видели бы, что эти япошки умеют, которые дзю-до выдумали!
Я их поблагодарил за советы и пошел в отель. Приняв ванну, позвонил в Лос-Анджелес мистеру Саммерсу. Там было только три часа, и мистер Саммерс еще не вернулся с обеда. Я сообщил его ослепительной секретарше — той, которая так здорово разбиралась в живописи Миро, — что нахожусь в Нью-Йорке, отель «Парк Шератон», угол Пятьдесят шестой и Седьмой авеню, что дела идут полным ходом, но было бы неплохо, если бы мистер Саммерс выделил дополнительную сумму на покрытие издержек. Она спросила, сколько именно, и я сказал, что это пусть мистер Саммерс решает, только передайте ему, что из прежней не осталось почти ни доллара.
Глава VII
С людьми ничего наперед не угадаешь. Я прождал миссис Аргона до семи и уже почти решил, что ничего не выйдет, а, значит, интуиция опять меня подвела, но тут зазвонил телефон — и вот она, пожалуйста. Сказала, что, если я правда собирался ее пригласить и серьезно намерен дать сто долларов, можем встретиться в ресторане «Колония» в восемь. На всякий случай предупредила меня, что ресторан не из дешевых и лучше бы мне надеть пиджак поприличнее, не тот, что был на мне, когда я приходил к ним в «Лотос». Кроме того, сто долларов она желает получить еще до нашего разговора. Она человек слова, за сто долларов выложит мне все, что ей известно, даже о собственной интимной жизни готова рассказать, если мне интересно.
Я позвонил в «Колонию». В восемь часов свободный столик вряд ли отыщется, но к десяти нас посадят непременно.
В восемь я ждал ее в ресторане. Она прибыла в восемь сорок пять, вся в черных шелках — сколько же материи на ее платье пошло! — приветствовала меня с величием королевы, протянула пухлую руку и не сочла нужным объяснить, отчего задержалась. Черные волосы уложены в высокую прическу, искусственные ресницы загибались над настоящими, а на веках лежали тяжелые слои теней и просто пуды румян на толстых ее щеках, и ослепительно алая помада на губах, сложенных бантиком.
— Проголодались поди, мой милый, а?
— Да уж конечно, — ответил я, и в сопровождении метрдотеля мы двинулись к столику. Да уж, когда ты вместе с такой дамой, как миссис Аргона, на тебя во все глаза пялятся; так и поворачивались в нашу сторону один столик за другим, но миссис Аргона этим ничуть не была взволнована. Шагала так уверенно, словно только что приобрела этот ресторан в собственность, царственно улыбнулась официанту, подвинувшему стул, на который она шмякнулась своим необъятным задом. Пришлось признать, что первый раунд остался за ней, может быть, кое-кто счел ее странноватой, но уж никто — не заслуживающей внимания. Она наклонилась ко мне поближе и зашептала:
— Понимаете, дорогой, я ведь что? — просто старуха, никому ненужная, меня в такие места уж лет десять не водили. Не знаю, что вам от меня нужно, а все равно хорошо тут посидеть, очень хорошо.
Я кивнул, соглашаясь.
— Славный вы, — сказала она. — Да вы расслабьтесь, что там.
— Уже расслабился.
— Вот и чудненько. А что, может мартини для начала попросим? Пусть сухой принесут. И еще — надо бы перекусить немножко. Чем бы, не догадываетесь?
— Икрой.
— Какой догадливый! Прямо удивительно. Мне догадливые нравятся. Особенно мужчины. Попросите белужью икру, только чтобы без глупостей — лук там, яйцо — ничего не надо: просто белужья икра и половинка лимона, да еще хлебцы, чтобы было на что намазывать. Вам-то самому белужья икра нравится или другая какая?
— По-моему, я белужьей в жизни не пробовал, — засомневался я.
— Так попробуете. Глядишь, придется по вкусу. — Она огляделась вокруг. — Вообще-то мне тут нравится. Тонуса придаст — понимаете, о чем я?
Я сказал, что прежде тут бывать мне не случалось.
— Ладно, сейчас сами увидите, милый мой.
Она прикончила три мартини и три порции икры, при этом заверяя меня, что лет десять назад весила всего-то килограммов шестьдесят, даже меньше. Я и не сомневался, но она зачем-то приводила доказательства. Я спросил: «А вы тогда уже в "Лотосе" работали?» А в ответ услышал, что ей есть хочется.
— Конституция у меня такая, — объяснила она. — Жру, как свинья. Мы все такие, толстые то есть, только стараемся не показывать. А что, других-то радостей не осталось. Вот и сейчас набиваю брюхо, а при этом себя упрекаю — это что же ты с собой делаешь, дура. Ты, наверное, переспать со мной хочешь, признайся уж сразу.
— Мы с вами едва знакомы, миссис Аргона, — выдавил я из себя.
— Ой, милый, ну и смешной же ты. Да знаю, что и не думал, никто со мной спать не захочет. И нечего меня миссис Аргона называть. Этот Аргона был сволочь поганая, я за него двадцать лет назад вышла да вот уж почти двадцать лет как не видела его и видеть не хочу, даже если в аду встретимся. Просто с моей комплекцией как-то странно «мисс» называться, ну, а если «миссис», то вроде как достоинства больше, и был, стало быть, кто-то, кто захотел на тебе жениться, пусть даже эта сволочь Аргона. А, что про него вспоминать! Называй меня Грейси. Давай, попробуй.
— Хорошо. Значит, так, Грейси, — от таких женщин никуда не денешься, все вокруг собой заполняют. Не знаю, как это у нее получалось, только какой-то магией она умела внушить к себе уважение. Мне она даже начинала нравиться. — Меня, Грейси, зовут Мак.
— А мне тоже можно тебя так называть?
— Конечно.
— Так что тебе от меня надо, Мак?
Я достал фотографию Сильвии, ту, по пояс, и протянул ей. Она долго, внимательно ее разглядывала.
— Ты ее знаешь, Грейси?
Она все так же молча смотрела на снимок.
— Так знаешь или нет?
— Знаю, — сказала она, не отрываясь от карточки.
— Кто это?
— Сильвия Картер.
— Ты уверена?
— Конечно. — Лицо ее теперь пришло в движение. Щеки подрагивали. Накрашенный ротик задергался, и вдруг она расплакалась. На одном веке отклеились искусственные ресницы, потекла тушь.
— Грейси, успокойся, уж не обидел ли я тебя?
— Платок дай, — попросила она.
— Вот уж никак не хотел тебя огорчить.
— Да ты тут не при чем. — Она отерла лицо; румяна, тушь, толстым слоем наложенный крем — все теперь перемешалось. — Милый ты мой, — слышалось сквозь рыдания, — это не ты меня огорчил. Карточка эта чертова, ты только посмотри, какая она на ней красивая, а я-то, я-то, старая толстая шлюха, вот я кто.
Глава VIII
В одном Фредерик Саммерс был прав, в том, что он мне запретил встретиться с Сильвией — для моего же блага. То есть он-то решил из опасения, что она прознает про его розыски, которым нет ни извинения, ни объяснения; он просто пытался сразу же замести следы. Но и то сказать, ничего бы из моего расследования не вышло, если бы хоть раз я имел возможность поговорить с Сильвией, хоть раз на нее взглянуть.
А тут получилось вот что: чем больше я проникал в сокровенную жизнь женщины, с которой не был знаком и которую, однако, знал лучше любой другой женщины в мире, тем больше я чувствовал свою причастность к этой женщине, и тем неотступнее становилась моя жажда дойти в своих поисках до самого конца. Подобно акту творения, акт постижения может иметь для постигающего очень глубокие последствия, но ведь ни творение, ни постижение не были для меня чем-то привычным. Всю ту энергию, которая оставалась после того как были удовлетворены биологические непреложности, я расходовал на то, чтобы пригладить мое ощущение травмы, но, как и многие, кто по-настоящему одинок, истинное чувство одиночества пришло ко мне лишь после того, как я тесно соприкоснулся с другой личностью.
Может быть, проще всего выразить это вот так: никогда прежде от меня не требовалось понимание другого существа, а теперь от такого понимания зависела вся моя жизнь.
Мне необходимо было понять, отчего Сильвия девять месяцев проработала в луна-парке «Лотос» во вторую смену, с шести вечера до двух ночи, и почему за все это время у нее не было никаких отношений с мужчинами. Ей ведь как раз исполнилось восемнадцать лет. Она стала зрелой женщиной именно в эту пору. И тем не менее вела себя, как весталка.
Впрочем, из всего, что о ней помнили, из всего, что в ней видели, эта ее целомудренность была самым загадочным свойством. По-моему, ничего не было и нет в мире глупее, чем эти идиотские понятия о целомудрии, когда женщин делят на порядочных и непорядочных в зависимости от самого естественного физического акта. Шестьсот лет назад Боккаччо написал новеллу про девицу, принцессу, которая, направляясь к суженому, переспала чуть не с десятком мужчин, но при этом осталась девственной. А еще через сто лет Томас Мэлори написал о целомудрии юношей как гарантии их силы на поле брани. Мне случалось знать непорочных, которые на поверку оказывались шлюхами, а лицо Сильвии на фотографии казалось не ведающим ни зла, ни вины, но слишком часто встречалось мне такое же выражение на лицах других женщин, желавших, чтобы я сразу проникся доверием к ним. Только меня ничто в Сильвии не страшило — в отличие от Фредерика Саммерса, который находился под властью проклятия, каким для него стала вся эта ложь насчет непорочности. Не то бы он меня не нанял с целью выяснить, вполне ли добродетельна его Сильвия или нет, — а знал я об этом сейчас ничуть не больше, чем когда принимался за это дело.