— Когда я был еще ребенком, — начал я, — в дни, когда погода не слишком-то подходила для пикника под открытым небом, нам позволялось резвиться весьма странным образом, чему мы были ужасно рады. Скатерть снимали и стелили на пол под столом; мы рассаживались вокруг нее прямо на полу, и, смею вас уверить, обед в этой весьма неудобной позе казался нам куда вкуснее, чем обычное чинное застолье!
— Не сомневаюсь, что так оно и было, — отозвалась леди Мюриэл. — Всякий благовоспитанный ребенок более всего на свете ненавидит порядок. Мне кажется, что нормальный здоровый мальчишка-шалун с радостью изучал бы греческую грамматику, если бы ему только позволили делать это, встав на голову! И ваш обед на скатерти под столом наверняка обладал одной особенностью пикника, которая, на мой взгляд, является главным его недостатком.
— Возможность попасть под дождь?
— Вовсе нет. Возможность, точнее сказать — реальная ситуация, когда живые люди образуют вместе с пищей подобие некоего натюрморта! К тому же я ужасно боюсь пауков! Впрочем, мой отец не разделяет моих чувств, верно, папочка? — В этот момент Граф услышал, что говорят о нем, и повернулся к нам.
— Что поделаешь, у каждого свой крест, — отвечал он мягким и чуть грустным тоном, звучавшим в его устах как нельзя более естественно, — у всех свои симпатии и антипатии.
— Но прежде ты никогда не признавался в своих! — проговорила леди Мюриэл с серебристым смехом, прозвучавшим для моих ушей словно волшебная музыка.
Я понял, что все мои попытки напрасны, и умолк.
— Знаете, он просто не выносит змей! — громким шепотом проговорила она. — Ну, признайтесь, разве это не необоснованная неприязнь, а? Не понимаю, как можно не любить такое доверчивое, ласковое, нежное создание, как змея!
— Не любит змей?! — воскликнул я. — Да разве такое возможно?
— Увы, это правда, — с очаровательной серьезностью повторила она. — Нет, не подумайте, он их вовсе не боится. Просто он говорит, что они слишком скользкие.
Мое удивление было настолько велико, что я не сумел скрыть его. В самом звучании ее слов было нечто жуткое, сверхъестественное, что мне доводилось слышать от крошечного лесного духа. И мне стоило немалых усилий с беззаботным видом предложить:
— Давайте сменим эту неприятную тему. Давайте что-нибудь споем! Не угодно ли вам спеть, леди Мюриэл? Я знаю, вы иногда любите петь без аккомпанемента.
— Боюсь, единственная песня, которую я пою без аккомпанемента, покажется вам безнадежно сентиментальной! Ну как, слезы у вас наготове?
— Наготове! С радостью всплакнем! — послышалось со всех сторон, и леди Мюриэл — а она была не из тех дам-певичек, которые просто убеждены, что им de rigueur[5] следует отказываться петь до тех пор, пока их не попросят три, а то и четыре раза, жалуясь на плохую память, потерю голоса и прочие уважительные причины, — без всякого жеманства запела:
Три Барсука, собравшись вечерком,
На мху сидели среди скал,
И каждый мнил себя большим царем,
И ждал, и ждал, и ждал.
А их Отец, слабея день за днем,
Все ждал их, ждал и ждал.
Три Сельди все кружили в глубине
У тех замшелых скал опять,
И каждая старалась там, на дне,
Путь к счастью отыскать.
И каждой так хотелось в тишине
Вздыхать, вздыхать, вздыхать.
Их Мама-Сельдь в соленую волну
Вперяла тщетно грустный взгляд.
Барсук-Отец все повторял одну
Мольбу, но — невпопад:
— Вернитесь, дети! Я вам все верну —
И торт, и шоколад!
— Боюсь, — сказала Сельдь, — что малыши
Могли дорогу позабыть.
— Да-да! — Барсук в ответ ей. — Хороши!
Их надо б приструнить!
И начали родители в тиши
Грустить, грустить, грустить.
Тут неожиданно вмешался Бруно.
— Знаешь, Сильвия, «Песню Сельдей» надо петь на другой мотив, — заметил он. — Но я не смогу спеть как надо, если ты мне не подыграешь!
Сильвия тотчас уселась на какой-то крохотный грибок, который рос прямо перед маргариткой, и, словно это был самый заурядный инструмент на свете, принялась играть на ее лепестках, перебирая их, как клавиши органа. Боже, что за дивная музыка зазвучала! Тоненькая-тоненькая, нежная-нежная!..
Бруно, склонив голову набок, несколько секунд внимательно слушал, пока не уловил мелодию. И тогда нежным детским голоском он запел:
Мечта, блаженство, благодать,
О чем не мог я и мечтать:
Срывать цветы счастливых дней
И пировать в кругу друзей!
Вот сон во сне,
Вот жизнь по мне —
Имбирный пудинг уплетать
И лимонадом запивать!
И если только в час иной
В краю ином, в земле чужой
Услышу голос: «Назови
Мечты заветные свои!» —
Вздохну во сне:
Вот жизнь по мне —
Имбирный пудинг уплетать
И лимонадом запивать!
— Можешь больше не играть, Сильвия! Верхние ноты мне даже удобнее брать без-з-з комплимента.
— Он хотел сказать «без аккомпанемента», — шепотом пояснила Сильвия, посмеиваясь над моей недогадливостью. С этими словами она убрала пальчики с органа.
Но Барсукам нет дела до Сельдей
И песен тоже им не петь:
Отведать им селедку без костей
Не доведется впредь…
Они хотят за хвостик их скорей
Поддеть, поддеть, поддеть!
Тут я заметил, что он отмечает интервалы, размахивая в воздухе пальчиком. Мне подумалось, что это очень удачная мысль. Знаете, это не сможет передать никакой звук — разве что знак вопроса.
Допустим, вы говорите своему другу: «Тебе сегодня лучше», и чтобы он понял, что вы задаете ему именно вопрос, что может быть проще, чем просто начертить пальцем в воздухе «?»? Друг тотчас поймет вас!
«Они ведь Рыбки… — Старший загрустил.
Вон Мать их плачет над волной…»
«Конечно, Рыбки! — Средний подтвердил.
Забыли дом родной!»
«Еще какие! — Младший завопил. —
Гуляют день-деньской!»
И Барсуки на бережок пошли,
Где ворошат песок ветра,
И в пасти бедных странниц принесли,
Когда пришла пора,
И голоса откликнулись вдали:
«Ура, ура, ура!»
— Они все вернутся домой, — проговорил Бруно, сделав небольшую паузу и выжидая, не захочу ли я что-нибудь сказать: видимо, он понимал, что без замечаний здесь не обойтись. Мне ужасно хотелось, чтобы в обществе установилось неписаное правило, по которому, закончив песню, певец должен сам что-нибудь сказать о ней, не ожидая реплик со стороны слушателей. Допустим, молодая особа только что исполнила («с неизъяснимо нежным чувством») знаменитый романс Шелли «Я возник из грез твоих». Насколько лучше и естественней было бы, если бы вместо того, чтобы выслушивать банальные «Браво! Примите нашу благодарность!», молодая леди, надевая перчатки и со страстным волнением произнося слова: «Прижми его к своей груди, не то оно разобьется!» — все еще звучащие у нас в ушах, заметила: «Но она этого не сделала. И оно разбилось…»
— Я так и знала! — негромко добавила она; в этот миг послышался звон разбитого бокала. — Вы держали его как-то странно, боком, и шампанское пролилось! Я уж подумала, что вы задремали! Прошу простить, что мое пение, как оказалось, обладает столь усыпляющим наркотическим действием!
Глава восемнадцатаяЧУДАКИНГ-СТРИТ, 40
Это произнесла леди Мюриэл. В тот миг это было единственное, что я понял. Но как она оказалась здесь — да и как я сам здесь оказался и откуда взялся тот самый бокал шампанского, — над всеми этими вопросами мне предстояло хорошенько поразмыслить и не делать поспешных выводов до тех пор, пока мне все не станет понятно.
«Сначала следует собрать массу Фактов, и только потом строить из них некую Теорию» — вот, на мой взгляд, по-настоящему научный подход к делу. Итак, решено. Я сел, протер глаза и принялся собирать Факты.
Пологий, поросший травой склон, на вершине которого красуются живописные развалины, обвитые буйно разросшимся плющом, а по соседству — речка, виднеющаяся в просвете арки, образованной раскидистыми кронами; дюжина нарядно одетых людей, сидящих небольшими группками тут и там, открытые корзинки с остатками пикника — таковы были факты, собранные деятельным Исследователем, то бишь мной. Итак, какую же глубокую, далекоидущую Теорию можно из них вывести? Исследователь явно встал в тупик. Однако погодите-ка! Один Факт все же ускользнул от его внимания. Вся компания расселась кучками по двое, по трое, а Артур пребывал в одиночестве; пока все языки без устали болтали, он один молчал; пока лица у всех сияли весельем, он один был хмур и печален. Это Факт, да еще какой! Исследователь почувствовал, что из него следует немедленно вывести какую-нибудь Теорию…
Внезапно леди Мюриэл встала и покинула компанию. Какая причина побудила ее сделать это? Увы, Теория пока что достигла только уровня Рабочей Гипотезы. По-видимому, ей требовалось гораздо больше Фактов.
Исследователь опять поглядел по сторонам. На этот раз ему предстало такое множество Фактов, что Теория попросту могла затеряться среди них. Дело в том, что леди Мюриэл подошла к какому-то странному джентльмену, которого я едва мог видеть; затем они оба вернулись, оживленно и весело болтая о чем-то, словно старые друзья, которые ужасно давно не виделись; потом леди обратилась ко всей честной компании, представив ей нового героя на час. Герой, надо заметить, был весьма молод, строе