— Названия я не помню, — признался Профессор, — и бирка потерялась. — Он торопливо принялся переливать содержимое в другую бутылочку, и тут обе бутылки с ужасающим грохотом разлетелись на куски, усыпав осколками стекла все аппараты и заполнив Павильон густым чёрным дымом. Я в ужасе вскочил на ноги и... и увидел, что стою один-оденёшенек у погасшего камина, а разбудила меня выскользнувшая в конце концов из моей руки кочерга, которая задребезжала, ударившись о щипцы и совок, и вдобавок перевернула висевший над очагом чайник, отчего комната наполнилась клубами пара. Я устало вздохнул и потащился в спальню.
ГЛАВА XXII. Банкет
«На ночлег останется плач, а утром приходит радость» [79]. Утром я проснулся в совершенно другом настроении. Сами воспоминания о друге, которого я потерял, были яркими и светлыми, как это ласковое утро, улыбающееся мне в окно. Я не решился побеспокоить леди Мюриел и её отца чересчур скорым повторным визитом; вместо этого я отправился прогуляться по окрестностям, и повернул к дому лишь тогда, когда опустившееся почти до земли солнце напомнило мне, что день вот-вот закончится.
У самой дороги стоял каменный, крытый соломой домишко того старика, при виде которого я всегда вспоминал день нашей первой встречи с леди Мюриел, и проходя сейчас мимо, я глядел во все глаза, стремясь знать, всё ли он там живёт.
Старик был тут как тут — сидел на крылечке; он ничуть не изменился с той поры, как я впервые увидел его на железнодорожном узле Фейфилд. Мною овладело чувство, что это случилось лишь пару дней назад!
— Добрый вечер! — сказал я, останавливаясь у крыльца.
— Добрый вечер, судырь! — приветливо отозвался старик. — Не стойте, заходите!
Я взошёл на крыльцо и сел на лавку.
— Признаться, рад найти в вас столько радушия, — начал я. — Помню, что в прошлый раз, когда я проходил мимо, от вас вышла леди Мюриел. Она и теперь вас посещает?
— Да, заходит и теперь, — неспешно ответил он. — Не забывает меня, нет. Не бывает того, чтобы я долго её не видел. Хорошо помню тот день, когда она пришла ко мне в первый раз. Мы ещё тогда встретились с ней на станции. Она сказала, что пришла возместить мне. Милая девочка! Только подумайте! Возместить!
— Что возместить? — спросил я. — Что она намеревалась сделать?
— Да ничего вовсе. Это когда мы в тот день вместе ждали на станции поезда. Я ещё сидел тогда на скамье. Станционный Смотритель велел мне освободить место для её сиятельства, вот как было.
— Я всё это помню, — сказал я. — Я тоже там был в тот день.
— Так ивы были? И это она, оказывается, пришла просить извинения. Только подумать! Пришла ко мне с извинениями! Ну надо же! И с той поры она часто ко мне захаживает. И вчера тоже — пришла, посидела, там где вы сейчас. Выглядела милее ангелочка, да такая добрая! Она говорит мне, у вас ведь нет теперь вашей Минни, говорит, развлекать вас некому. Минни — это у меня внучка такая была, судырь, жила вместе со мной. Она уж два месяца будет как умерла, а может и все три. Такая славная была девчушка, и добрая, и пригожая! Эх, настало моё одиночество!
Старик закрыл лицо ладонями, и мне пришлось молча дожидаться, когда он справится с горем.
— Так она, значит, и говорит, пусть, значит, я у вас буду вместо вашей Минни. Ваша Минни готовила для вас чай? — говорит. Готовила, отвечаю. И она заварила мне, значит, чай. Ваша Минни, говорит, разжигала вам трубку? Разжигала, говорю. И она, значит, разожгла мне трубку. Ваша Минни приносила вам чай на веранду? А я и говорю, ах ты моя милая, ты теперь ну точь в точь моя Минни! Тут она малость и поплачь. Да мы и вместе поплакали.
Вновь на минуту повисло молчание.
— А когда я курил трубку, она сидела, вон где вы сейчас, и всё рассказывала мне, да так забавно, так забавно! Ну словно это Минни вновь ко мне вышла. А когда она собралась, значит, уходить, я и говорю, пожмём, значит, друг другу руки. Нет, говорит она, как же мне жать вам руку?
— Мне очень жаль, что она так сказала, — проговорил я, удивлённо подумав, что это первый случай, когда в леди Мюриел проснулось классовое высокомерие.
— Да нет, это она не от гордости! — ответил старик, словно бы угадав мои мысли. — Она сказала, ваша Минни же никогда не подавала вам руки на прощанье! А я, говорит, теперь ваша Минни. И она обняла меня, старого, своими миленькими ручками и поцеловала в щёку — благослови её Бог! — Тут голос старика сорвался, и он не смог больше говорить.
— Благослови её Бог! — повторил я. — Доброй вам ночи! — Я пожал ему руку и пошёл своей дорогой. «Леди Мюриел, — сказал я себе, приближаясь к дому, — вот кто знает, как „возмещать“!»
Вновь одиноко устроившись у камина, я напряг память, желая воскресить чудесные виденья вчерашнего вечера и высмотреть средь пылающих угольев милое лицо старого Профессора. «Вон тот чёрный уголёк, едва тронутый жаром, вполне сошёл бы за него, — решил я. — После той катастрофы его лицо непременно должно быть покрыто чёрными плямами...» Профессор тут же произнёс:
— Результатом этой комбинации... как вы заметили... был Взрыв! Нужно мне повторить этот Эксперимент?
— Не нужно, не нужно! Не утруждайте себя! — послышалось со всех сторон. И тут вся толпа, отчаянно торопясь, устремилась в Пиршественный Зал, где гости сразу же начали рассаживаться за накрытым столом.
Слуги времени даром не теряли, и очень скоро перед каждым из гостей стояла тарелка, полная всякой всячины.
— Я всегда придерживался принципа, — произнёс Профессор, — что это очень хорошее правило — перехватить того-сего, как только представится случай. Главное преимущество званых ужинов... — Но тут он внезапно умолк. — Ой, да ведь это же Второй Профессор! — воскликнул он. — А места для него не осталось!
Второй Профессор входил в эту минуту в зал, на ходу читая огромную книгу, которую держал у самых глаз. Последствия были печальны: не глядя себе под ноги, он поскользнулся, полетел вперёд и грузно рухнул носом вниз посреди стола.
— Ах, какая жалость! — воскликнул сердобольный Профессор и бросился помочь ему подняться.
— Я не я буду, если не споткнусь, — сказал Второй Профессор.
Профессор испуганно взглянул на него.
— Что угодно, только не это! — воскликнул он. — Разве выйдет что-нибудь путное, — добавил он специально для Бруно, — если кто-нибудь станет кем-то другим?
Но Бруно хмуро ответил ему:
— Мне ничего не положили на тарелку.
Профессор торопливо нацепил свои очки — хотел сперва лично убедиться, что подобное заявление поддержано фактами; затем он обратил своё круглое весёлое лицо к несчастному обладателю пустой тарелки.
— А чего бы тебе сейчас хотелось, малыш?
— Это... — (Бруно не был вполне уверен.) — Наверно, немного пудинга с изюмом... пока я о нём думаю.
— Ох, Бруно! — (Это Сильвия зашептала ему с другой стороны.) — Неприлично спрашивать блюдо, которое ещё не подано на стол.
Бруно прошептал в ответ:
— Но когда до него дойдут, я ведь могу забыть попросить кусочек! Ты сама говоришь, что я вечно всё забываю, — добавил он, видя что Сильвия собирается прошептать что-то ещё.
Такое заявление Сильвия не решилась оспаривать.
Тем временем между Императрицей и Сильвией втиснули ещё один стул для Второго Профессора. Сильвии он показался совсем неинтересным соседом: впоследствии она смогла припомнить только одно его обращение к ней за всё время Банкета, и оно было вот таким: «Как, однако, удобен бывает Словарь!» (Она рассказала потом Бруно, что очень его боялась, поэтому пискнула только «Да, сударь!» в ответ; на том их разговор и закончился. А Бруно высказал своё решительное мнение, что разговором это никак нельзя назвать. «Ты бы ему загадку задала, — подсказал он. — Вот я загадал Профессору целых три загадки! Первая та, которую ты мне утром загадывала: сколько пенни в двух шиллингах. Вторая...» — «Ох, Бруно! — перебила Сильвия. — Это же совсем не загадка!» — «Совсем загадка!» — не согласился Бруно.)
В этот миг лакей положил Бруно на тарелку кое-что вкусненькое, и он выкинул из головы пудинг с изюмом.
— Второе преимущество званых ужинов, — весело продолжал объяснять Профессор всем, кому это было интересно, — состоит в том, что благодаря ему вы можете повидать ваших друзей. Если желаете увидеть человека, то предложите ему кушать. То же правило — и в случае с мышью.
— Этот Кот всегда такой добрый с Мышами, — сказал Бруно, а потом наклонился и погладил необычайно толстого представителя упомянутого вида, который только что приковылял к пирующим и теперь жеманно тёрся о ножку его стула. — Налей ему, Сильвия, молока в своё блюдце. Кису всегда мучает жажда!
— Почему это в моё блюдце? — спросила Сильвия. — Может быть, в твоё?
— В моё мы нальём ему добавки, — сказал Бруно.
Сильвию такой ответ не устроил, но она, вероятно, никогда не умела отказывать брату в просьбе, поэтому налила в своё блюдце молока и пододвинула его Бруно, который соскочил со стула и поставил блюдце на пол перед котом.
— Слишком много народу; в комнате душно, — сказал Профессор Сильвии. — Удивляюсь, почему они не положат в камин парочку добрых кусков льда? Взять, к примеру, зиму: в камин кладут куски угля, вы рассаживаетесь вокруг и наслаждаетесь теплом. Как приятно было бы положить сейчас туда куски льда, сесть вокруг и наслаждаться прохладой.
Сильвия слегка поёжилась от такой мысли, хотя ей тоже было жарко.
— Но снаружи очень холодно, — сказала она. — У меня сегодня ноги замёрзли.
— Это по вине сапожника! — весело отозвался Профессор. — Сколько раз объяснял ему, чтобы когда шьёт обувь, приделывал под подошву железный ящичек для лампы накаливания! Сам он о таком и не думает. А ведь люди не страдали бы от холода, если бы сапожники думали о таких маленьких удобствах. Вот я, чтобы пальцы не мёрзли, всегда пользуюсь зимой подогретыми чернилами. До