Трое моих командующих поворачиваются ко мне спиной и выходят из помещения, выключая люминаторы и оставляя меня во тьме наедине с демоном. Я чувствую, как он улыбается.
Разум терзает и жжет все сильнее. Меня охватывает паника, мысли мечутся в голове, сознание начинает распадаться. Я вздрагиваю от отвращения, когда демон смеется и проползает сквозь трещины в моей душе. Он показывает мне, каков будет мой финал.
Дело всей моей жизни пропадет. Я умру несовершеннейшей из смертей. Превратившись в полоумное ничтожество, попав в плен сломленного разума, я не почувствую медленную агонию, когда источник питания начнет угасать. И даже безумную муку сжигаемой дочерна плоти, что ждала бы меня после того, как разрушится эта адамантиевая тюрьма, мне не познать.
Но, каким бы странным это ни казалось, последняя моя здравая мысль радостна. Ведь за мгновение до того, как потерять разум, я хотя бы ощутил всепоглощающую боль ужаса.
Фабий Байл
Джош РейнольдсВосстановитель развалин
Луперкалиос горел. Монумент — грозная крепость, великий мавзолей и главный оплот Шестнадцатого легиона — дрожал в предсмертных судорогах, пронзенный копьями света, выпущенными с небес. Флот потерянных и проклятых явился на Луперкалиос, чтобы стереть ее хозяев с лица галактики. Не меньше сотни кораблей, носящих зловещие имена, кружились над демоническим миром, словно мухи над умирающим зверем. Здесь присутствовали боевые корабли со всех легионов, и пришли они за тем, чтобы взыскать с Сынов Хоруса старый долг.
Горя, Монумент не переставал давать залпы из оборонительных орудий. Корабли гибли и, охваченные огнем, падали на поверхность. Но несмотря на потери, орбитальная бомбардировка не прекращалась и даже не слабела.
Противники уже начали высадку десантных отрядов, и небольшие корабли лавировали в звездном, задымленном небе, отделявшем их от цели, словно рыбешки в воде. Некоторых задевало копьями света и уничтожало, но многим удавалось добраться до земли. Слишком многим. Монумент падет, и Сыны Хоруса падут вместе с ним.
— Не отставай, Харук! У нас мало времени.
Главный апотекарий Третьего легион Фабий выступил из дыма; болт-пистолет его ревел, а конечности хирургеона клацали и жужжали. Целеискатель на прозрачном экране шлема бегал напротив глаза, с механической точностью выбирая жертв. Он стрелял, не думая и не колеблясь, несмотря на то, что когда-то сражался бок о бок с нынешними противниками. Да, когда-то они были союзниками. Но теперь стали просто преградами на пути к цели, и обходился он с ними соответственно.
Харук не ответил. Он редко это делал. Пожиратель Миров был без шлема, и на покрытом шрамами и кровью лице застыло пустое, равнодушное выражение, несмотря на то, с каким старанием он атаковал любого, кто слишком близко подходил к Фабию на их пути через коридоры Монумента.
Подняв к лицу залитую кровью руку, он смахнул пару алых капель, случайно попавших на рябую щеку. У него были разные глаза: следствие недостатка в материалах, припомнил Фабий. Впрочем, коль скоро они оба работали, у Харука не было оснований жаловаться. Не то чтобы он стал жаловаться, даже если бы имел такую возможность.
В менее суровые года Харук Контидий был известным апотекарием и психохирургом Двенадцатого легиона. Он участвовал в проекте по вживлению гвоздей мясника в своих братьев-Пожирателей. А теперь стал одним из последователей Прародителя. По мнению Фабия, это было шагом вверх. Мнением Харука по данному поводу он не интересовался.
— Живей! Вперед, бездельники!
Фабий пнул одного из едва ковылявших, калечных созданий, бывших не людьми и не мутантами и бежавших рядом, словно река из истерзанной плоти и модифицированных мышц. Они поскакали по коридору в сторону врага.
Ударенное существо возмущенно заныло, и Фабий проломил ему череп легким взмахом хирургеоновской руки. Он равнодушно переступил через бьющееся в конвульсиях тело. Они были лишь скотом, не более. Рабами, инструментами, безумными зверями, только в его лабораториях получавшими способность быть полезными. Они рождались в его цистернах, чтобы умереть по его приказу. Они служили болт-снарядами из плоти и кости, которыми он стрелял по врагам.
— Хватит бездельничать, дети мои! Вас, обжор, ждет много плоти и костей. Я создал вас, чтоб вы жрали, и вы будете жрать! Пока ваши животы не лопнут, да, Харук?
Ответ Харука потерялся за воем сирен и глухими ударами недалеких взрывов. Фабий прищурился, пытаясь сквозь дым разглядеть свою цель — огромные адамантиевые двери, за которыми, в гигантском склепе, расположились воины, готовые дорого отдать свои жизни за того, кто был им важнее всех. Даже теперь, после всего, что случилось, после всей борьбы и всех неудач, приведших их к этому моменту, после Улланора и Терры к этому миру, Сыны Хоруса по-прежнему чтили своего отца. Они по-прежнему боготворили его, несмотря ни на что. Фабий насмешливо улыбнулся.
— Глупцы, Харук. Они всегда были глупцами. Видеть божественность в тени бога! Знаешь, мне ведь почти удалось воспроизвести генетические структуры, по которым был создан их драгоценный отец. Да, и мой тоже, и твой! Единственной проблемой был недостаток генетического материала, но сегодня она решится.
Мгновением спустя его мутированное стадо добралось до входа в склеп. Не медля и не колеблясь, они врезались в двери. Многих в толчее раздавило насмерть, но остальные продолжили напирать. Петли заскрипели и одна за другой отлетели.
Двери склепа продавило внутрь, словно от удара тараном. В следующее мгновение стадо уже неслось внутрь завывающей, визжащей волной. Прогремели болтеры, и монстры начали падать. Фраг-гранаты застучали по светлому мраморному полу и взорвались, разорвав на части множество не защищенных какой-либо броней захватчиков.
Но эти существа, грубая, покрытая кровоподтеками плоть которых свидетельствовала о жизни в неволи и насилии, продолжали наступать, исходя слюной, как бешеные собаки. Когда они набросились на передние ряды обороняющихся, цепные мечи и топоры с ревом вгрызлись в мертвенную плоть, обагряя светлые колонны кровью.
Волна замедлилась, а потом и вовсе растворилась. Последний из монстров, покрытый ранами от болтерных выстрелов, пошатнулся и упал. Дым наполнял склеп, выжившие защитники которого уже начали перезаряжаться.
В зал вошел Фабий, ступая по ковру из ошметков плоти. Он начал стрелять сквозь дым, двигаясь с изяществом, которым он был обязан не только улучшенной мускулатуре, но и химическим препаратам. Коктейль из боевых интенсификаторов, гасителей эмоций и адреналиновых нагнетателей, созданный им самим специально для этой миссии и поставляемый таинственным хирургеоном, хлынул в кровь, наделяя его способностями, выходящими даже за те исключительные пределы, которые имел этот генетически улучшенный организм. Созданное одним всегда могло быть усовершенствовано другим.
Ему почти удалось это раньше, во времена Ереси, но обстоятельства сложились против него.
Пустой пистолет тихо щелкнул. Фабий поднял руку и спрятался за колонну, перезаряжаясь на ходу. В колонну угодило несколько болтерных снарядов.
— Харук, если тебя не затруднит…
Голос Фабия звучал мягко; ни страха, ни возбуждения он не чувствовал — только нетерпеливость.
Мимо пролетел медно-красный силуэт, и воздух задрожал, когда цепной топор с рычанием впился в повидавший немало боев керамит. Пожиратель Миров перерезал последних стражников, а когда Фабий вышел из-за колонны, резко развернулся.
Цепной топор еще несколько секунд ревел — пока дрожащий хозяин не опустил его.
— Отличная работа, Харук. Для апотекария ты неплохо справляешься с работой мясника.
Фабий убрал оружие в кобуру и прошел мимо Пожирателя Миров.
— Ну же, следуй за мной. На безделье нет времени. Шестнадцатый легион, быть может, и повержен, но силы сопротивляться у него еще есть. И убедись, что этот проклятый вокс-диктофон работает. Мои наблюдения должны быть записаны для будущих поколений.
Фабий прошел по телам Сынов Хоруса и собственных искалеченных рабов. Он не обращал на последних внимания, хотя некоторые еще были живы и умоляюще хныкали вслед ему и Харуку.
Мавзолей тряхнуло, и пыль слетела вниз, оседая на пурпурной броне апотекария, направлявшегося к своей цели. Где-то наверху, на орбите демонического мира, его боевой корабль, «Прекрасный», вместе с остальным флотом ровнял город-крепость с землей. Он забрал себе корабль после того, как в катастрофе на Скалатраксе погибло большинство — если не все — высших чинов Третьего легиона. Тогда на него легла обязанность командовать своими братьями в войне, на пути к победе. Во имя этой самой победы он привел их на Луперкалиос Во имя этой победы он явился сюда, чтобы вскрыть гроб с телом Воителя и взять то, чего так жаждал.
Сенсоры его брони обследовали склеп и продемонстрировали ему изменчивую пленку стазис-поля, хранившее в себе тело Хоруса Луперкаля. Это тело было искалечено и изуродовано, но даже в смерти сохраняло величественность. Даже теперь оно не потеряло источник той силы, что наполняла его при жизни. Каких же высот можно достичь, имея этот источник… Фабий собирался это выяснить.
— Ооо… Что они с тобой сделали, отец братьев моих…
Он провел пальцами вдоль линий стазис-поля.
— Разделили величественный шедевр на примитивные элементы… Превратили утонченнейший механизм в гору мяса. Взгляни на него, Харук! Взгляни, как его испортили. Это преступление, это грех — прятать в гробнице столь полезный материал. И ради чего?
Фабий взглянул на Харука.
— Скажи… Я не плачу?
— Ннн… Нет…
— Хорошо. Это было бы пустой тратой жидкости. Неумеренность в эмоциях — такая же слабость, как их отсутствие. Харук, отметь эти слова в записях и сделай их своим принципом. Огонь должен гореть при правильной температуре. Разгоревшись слишком сильно, он израсходует весь доступный кислород и потухнет. Горя слишком слабо, он пропадет. В любом случае, огня больше не будет. Ясно? — Фабий изящно взмахнул рукой.
— Д… Да…
— И главная задача состоит в том, чтобы найти эту правильную температуру, а затем поддерживать ее до бесконечности. Сентиментальность должна уравновешиваться прагматичностью, жестокость — милосердием. И ты, Харук, — живое тому подтверждение. Ведь я тебя помиловал, не правда ли? Хотя мог бы наказать за прегрешения, многочисленные и весьма разнообразные.
Фабий развернулся и ткнул пальцем в покрытую операционными шрамами кожу между неодинаковыми глазами Харука.
— После того, как атаковал меня в моей полевой лаборатории на Норсисе, а затем позже, на ледниках Тарнгека, я мог положить конец твоему жалкому существованию. Но я этого не сделал, потому что раньше мы были пусть и не друзьями, но коллегами. И потому что было бы преступлением губить твои способности.
Он ударил стазис-поле кулаком, отчего то рассыпало искры и замерцало.
— И точно так же преступление — губить его. Понятно тебе, Харук?
Харук моргнул. Он ничего не ответил, но его глаза говорили больше, чем могла бы сказать целая книга. За усиленным черепом скрывалась целая библиотека эмоций, но страницы ее никогда ни перед кем не раскроются.
— Я спас тебя, Харук. Я спас тебя от болтерного снаряда — моего болтерного снаряда! — в голове. А также от тоскливой песни тех варварских кортикальных имплантатов, которые ты демонстрировал со столь неуместной гордостью, — Фабий улыбнулся. — Я закрыл эту музыкальную шкатулку, да?
— Д… Да… З… За… Крыл…
— Именно. Как и в случае с тобой, я превращу эту развалину в нечто достойное. — Фабий вновь повернулся к стазис-полю. — Что боги разрушили, я восстановлю!
Его тонкие губы изогнулись в презрительной усмешке.
— Ха! Боги! Какой же гордыней несет от этого слова. Нет никаких богов. — Он коснулся поля. — Ведь ради этого мы и сражались, Харук. Твой генетический отец понимал это — и мой тоже, я так думаю. Мы были освободителями, мы спасали галактику от суеверий и безумия. Но нет, Хорусу потребовалось вернуть все это и заключить необдуманный союз с многомерными разумами, что питаются наивностью и страхом. И посмотри же на нас теперь, Харук, посмотри, во что мы превратились, — в варваров, зверей, глупцов. Но кто-то же должен вернуть нас на правильный путь?
— Д… Да…
— Претендентов немало. Однако именно на мне, как на последнем здравомыслящем человеке в этой безумной вселенной, лежит данная обязанность. Высоко неся огонь разума, я выведу своих товарищей из мрака и темноты. — он улыбнулся: — Должно быть, во мне говорит идеалист.
Он задумался, а потом бросил взгляд на Харука.
— Эм… Вычеркни это из записей. Думаю, не стоит сохранять свидетельства подобной наивности.
Он опять посмотрел на останки Воителя, и улыбка его увяла. Старые обиды и разногласия всплыли в его душе, когда он встретил невидящий взгляд Хоруса Луперкаля. Он закрыл глаза. Сколько раз он оказывался близок к цели… Он посмотрел на Харука. Когда-то бывший апотекарий был всего лишь одной из преград, помещенной на его пути врагами, смертными и бессмертными. Теперь же Пожиратель Миров стал одним из его последователей наряду с другими воинами, которых Фабий отобрал из легионов, погрязших в междоусобицах и даже теперь продолжавших сражаться над головой. Он отыскивал в грязи бриллианты и огранял их, давая им предназначение более высокое, чем они могли иметь в презренной борьбе за позиции военачальников и тиранов. Свое предназначение. А скоро за ним последуют и другие. Они увидят, что он прав. Что только он предлагает путь вперед. И они присоединятся к нему. Они продолжат Великий крестовый поход, оставив в прошлом все неудачи и ошибки. Галактику поглотит огонь, а из ее пепла поднимется новое человечество, достигшее апофеоза с его помощью.
— Да… Я выведу их из тьмы! — Он не сводил взгляда с трупа в стазис-поле. — Хотят они этого или нет.
Фабий хлопнул в ладоши. Вдали слышался грохот орбитальной бомбардировки и рев болтеров: его последователи зачищали Монумент от всего живого. Эти звуки казались ему музыкой, боем барабанов на параде.
Фабий Байл улыбнулся.
— Мне предстоит много работы!
Джош РейнольдсБлудная дочь
Фабий довольно мурлыкал под нос, изучая крохотные фигурки, которые плавали в полудюжине двухметровых резервуаров с питательным раствором. Дети были тщедушные, собранные по подъульям трех миров, но в них скрывался огромный потенциал, пробуждающий его спавшую тягу к творчеству. Прошло уже много времени, и он был рад обнаружить, что пламя изобретательности еще не погасло в нем, как он порой боялся.
Приборы в лабораториуме мигали, пока «Везалий» плыл сквозь непроглядные глубины варпа. Древний фрегат класса «Гладий» был его личным кораблем, захваченным во время какого-то давнего набега на какой-то забытый мир. Предыдущее имя пропало вместе со всеми следами прошлых хозяев. Теперь он был просто «Везалием» и всегда им будет. Неведомого духа, обитающего в ядре корабля, имя явно устраивало, и это было замечательно. Байл не любил, когда его инструменты — какими бы полезными они ни были — пытались сами выбрать себе имя.
— Это ответственность создателя, — сказал он, стуча по мигающему гололитическому проектору. — Дать вещи имя — значит провозгласить ее цель.
Он огляделся по сторонам, проверяя, все ли на своих местах.
На стенах висели магнитные подносы с хирургическими инструментами, большинство из которых Байл изобрел сам, а также разнообразные схемы с результатами текущих экспериментов и его наблюдениями. Высококачественные пикты идущих вскрытий теснились рядом с химическими анализами и обрывками стихов, собранных на бессчетных мирах. Красота среди руин. Поэзия, как и музыка, была его страстью. Рудиментом давно прошедших дней и уз, но родным, а потому приятным.
Лабораториум был его личным царством на борту корабля — единственным местом, где он мог побыть один, отгородиться от фракционной борьбы слуг. Он сам стал ей причиной, поскольку поощрял здоровую конкуренцию среди членов экипажа, но это было необходимо. В галактике выживали лишь сильнейшие.
— И вы будете сильными, дети мои. Это в вашей крови. — Он взглянул на свое отражение в пустотно закаленном стекле резервуаров. На него смотрело худое лицо, землистое, с рубцами от шрамов и небольшим покраснением вокруг узловых портов, которые усеивали череп. Из-за сгорбленной спины поднимались паукообразные металлические конечности с клинками, пилами и блестящими шприцами на концах, подергивающиеся в ответ на какие-то неуловимые процессы. Служивший ему опорой посох с навершием в виде черепа испускал слабый неестественный свет и зловеще, жадно гудел от внутренней силы. Он страстно хотел, чтобы его использовали. Посох был усилителем, и даже мимолетное его прикосновение могло сильнейшего противника погрузить в ослепительную агонию. Так он и получил свое имя — Посох мучений.
Даже в силовой броне Байл выглядел худым и напомина паразита, забравшегося в выскобленную изнутри оболочку жертвы. Темно-фиолетовая краска керамита поблекла, и серые пятна проглядывали там, где броню не прикрывал плащ из растянутых, кричащих лиц. Как и претенциозное название посоха, плащ был признаком его инстинктивной тяги к театральности. Подобные чудовищные склонности были прописаны у третьего легиона в генах, как цвет волос и бледная кожа.
— Полагаю, тут ничего нельзя поделать. Порода берет свое.
Он активировал вокс-писец, встроенный в доспехи. Это была старая привычка, от которой он не видел смысла отказываться. Он давно пришел к выводу, что даже самые банальные его размышления имели ценность. Ленивые фантазии на тему выращивания прогеноидов можно было продать простым апотекариям за хорошую цену в виде сырья или даже полезных технологий. Не один легион в Оке был обязан жизнью его исследованиям, и не важно, признавали они это или нет. Большинство не признавали.
Его имя было проклятием среди братьев. У них имелись на то причины: никто не любит хирурга, который отрезает ему конечность, даже если та поражена гангреной. К счастью, Байлу не нужна была любовь. Ему нужны были уединение и уважение. И то и другое он имел в избытке — во всяком случае, пока. Он обменивал свои апотекарские умения на защиту, ресурсы, на все, в чем нуждался, позабыв обиды из прошлой жизни. С Легионерскими войнами было покончено, а вместе с ними были похоронены и его воинские амбиции.
— Всему приходит конец. Такова природа вселенной. Всем нам суждено стать прахом и рассеяться по ветру. Всем, кроме вас. И тех, кто придет после.
Байл заглянул в резервуары, подмечая изменения, уже проявившиеся в молодых организмах. Он довел до совершенства процесс имплантации определенных органов и желез, которые были необходимы для расширения человеческого потенциала. Эти дети не станут идеалом, как и космодесантники, но они превратятся в нечто большее, чем люди. И, что самое прекрасное, будут абсолютно стабильны. Они будут сильнее, быстрее, агрессивней стандартных образцов. Лучше приспособленными к выживанию в этой жестокой вселенной.
— Мы с братьями — обманчиво хрупкие создания. Мы стоим непоколебимо, как живые крепости, но внутри нас таятся изъяны и слабости. В лучшие годы мы могли бы править вселенной. Теперь же мы рушимся, как рано или поздно рушится все сущее. Но в нашей гибели лежит ключ к возможному будущему.
В этом теперь состояла его работа и его великая ответственность. Он должен был улучшить несовершенный дизайн тех, кто пришел раньше, и населить звезды Новыми Людьми, приспособленными к мрачной тьме этого тысячелетия. Дети в резервуарах станут представителями первого поколения этого нового вида и передадут внесенные им изменения своим потомкам. Благодаря своей жизнеспособности и приспособляемости они станут фундаментом его новой расы.
— И вы будете мне благодарны, — сказал он. — Вы узнаете меня и будете преклоняться перед моими трудами, ибо я не брошу вас, как бросил меня мой отец, а его отец — его. Куда бы вы ни отправились, каких бы успехов ни достигли, я всегда буду рядом, держа руку на вашем плече. Ибо разве я не ваш прародитель? Разве я не спас вас из тьмы, чтобы вырастить из вас новую группу, как из ваших братьев и сестер?
Весь отсек «Везалия» был заставлен криогенными саркофагами его собственного изобретения, и в каждом из них лежало спящее тело. В основном дети: некоторые помоложе, некоторые постарше. Его слуги называли это Телесным оброком. В свое время он помог множеству миров, и те расплачивались за помощь сырьем. Первенцы благородных домов спали рядом с сиротами с промышленных миров-фабрик или маленькими дикарями, когда-то бегавшими по подульям десятков миров. Некоторые явились добровольно, понимая, какую честь им оказали, выбрав именно их. Других пришлось ловить его слугам на местах.
За прошедшие века он засеял своими созданиями бессчетные миры. Клоны, транслюди, специально выращенные мутанты — они исполняли его волю, правили от его имени или влияли на политику мира в его интересах. Некоторые должны были лишь следить, чтобы флоты планетарной обороны патрулировали только определенный сектор по определенному графику, или скрывать свидетельства его генетической жатвы среди рекрутов для малокровных наследников легионов первого основания. Гнилой, еле живой Империум не должен был осознать масштабы его деятельности, и его создания тщательно охраняли все тайны.
Все они были его детьми. Пусть не по крови, но по духу.
— Как и вы, — сказал он силуэтам, спящим в питательном растворе. Его довольная улыбка померкла. Когда-то одним из его детей мог называться еще кое-кто. Дочь от его плоти, вышедшая из матки-резервуара полностью сформированной и закутанная в дамаст и шелк. Ее лицо на мгновение встало перед глазами, но он прогнал его. Его первое истинное творение и, быть может, последнее. Одна во всей Галактике, созданная из крови и возможностей.
Где бы она ни находилась сейчас, от нее больше не было толку. Мысль не злила. Она сама выбрала свой путь, ибо такой он ее создал. То, что ее путь не совпал с его, было его просчетом, а не ее ошибкой. Она существовала, и этого было достаточно. Она жила, и это означало, что он не безумен, как утверждали некоторые.
Байл часто размышлял над вопросом собственного душевного здоровья. Хотя для ветеранов Долгой войны грань между здравомыслием и безумием была так тонка, что почти не имела смысла, он порой ловил себя на мыслях об этом. Возможно, потому что разум был его единственным достоянием. Плоть уже не была той, с которой он родился. Тело не было первым, но не станет и последним, за что он был обязан скверне, до сих пор липнущей к его генокоду. Но его разум… его разум был осью, вокруг которой вращалась вся его жизнь. Без своего разума он был ничем.
Позади раздался смешок.
Он напрягся и крепче сжал посох. Перед глазами замерцал гололитический целеуказатель, и с треском ожили сенсорные передатчики брони. Рука опустилась к ксиклос-игольнику на бедре. Он сам изобрел его, и нередко испытывал новые химические соединения в боевых условиях. Даже крохотная царапина от его тонкого дротика могла погрузить в безумие или убить.
— Покажись, — сказал он. Неведомый посетитель вернее всего не был по-настоящему разумен. Даже те, кто умел говорить, лишь бездумно повторяли характерные для людей ответы. Он задумался, что за существо это было. Порой через поле Геллера проникали странные вещи. Фрегат был стар, и его системы нередко работали причудливым образом.
И чувство юмора у корабля было крайне грубое. Он любил пропустить порождение варпа на борт, запереть его на нижних палубах и затем внимательно изучать через внутренние сенсоры. Порой в голову Байла закрадывалась мысль, что «Везалий» обладает не меньшей тягой к знаниям, чем он.
— Очередная твоя шутка, «Везалий»?
Аварийная руна вспыхнула красным. Годы жизни в Оке Ужаса заставили изобрести новые сенсоры, способные уловить флуктуации в самой ткани реальности. Легкий холодок, прошедший по едва текущей крови и привкус пепла во рту усиливали растущую тревогу. Стерильный воздух лабораториума испортило что-то сырое и влажное.
— «Везалий», запустить процедуру блокировки лабораториума «Станислав-омега».
Запирающие механизмы, встроенные в единственный люк зала, с шипением замкнулись. Пластальные заслонки опустились, еще больше изолируя зал. Кто бы сюда ни проник, без разрешения Байла он не выберется. Он вытащил игольник.
— Ты, должно быть, спрашиваешь себя: почему я решил рискнуть и запереться здесь вместе с тобой?
Он медленно повернулся, позволяя целеискателям делать свою работу. Наложенные прицелы расширялись и сокращались, собирая информацию в поисках нарушителя спокойствия.
— Возможно, потому что я не боюсь ничего. Тем более падальщиков из варпа.
Вспыхнула вторая руна. Он резко направил игольник в другую сторону. Никого. Байл раздраженно заскрипел гнилыми зубами.
— А может, это уверенность. Я встречал страшнейших монстров глубокого космоса, но и они в лучшем случае оказывались незначительной помехой.
Опять смех, гортанный и низкий. Он разнесся по залу, заставив банки с образцами задрожать. Дети в резервуарах дернулись, словно их мучали кошмары. Байл недовольно зашипел:
— Выходи, и тогда, может, я убью тебя, прежде чем вскрыть.
И вновь раздался смех. Байл поморщился.
— Смейся, если хочешь, но знай: у меня есть способы удерживать порождения варпа в материальном состоянии, как бы им ни хотелось уйти. Да, ты всего лишь плод безумного воображения, обретшая плоть благодаря случайным проявлениям межпространственного феномена, но у меня ты все равно будешь выть. — Накладной целеискатель зажужжал, и он прицелился. — Даже плодам воображения можно пустить кровь.
Он еще говорил, когда варп-тварь материализовалась из пустого воздуха. Она представляло собой мешанину зубов и щупалец и имела множество ртов, каждый из которых говорил на своем языке. Она так спешила наброситься на Байла, что смела с пути несколько когитаторов и стеллажей с оборудованием. Тот не двигался. Он не мог допустить, чтобы она повредила его резервуары или их драгоценных обитателей. Ксиклос-пистолет зашипел, пронзая резиновую плоть серебристыми иглами.
Демон завопил и ударил его щупальцами, усеянными присосками. От силы удара он опустился на колено, а системы внутреннего мониторинга в броне подали предупреждающий сигнал. Посох выпал из руки и с недовольным рычанием откатился. Демон сменил цвет с розового на фиолетовый, и опухоль в центре извивающихся щупалец лопнула, обнажив пощелкивающую пасть с блестящими, похожими на алмазы зубами. Он не сомневался, что эти зубы способны раскусить керамит. Порожденная магией плоть подгнивала в местах, куда попали иглы, но недостаточно быстро.
Отростки обвились вокруг его рук и шеи. Он отдал мысленную команду, активируя хирургеон. Он сам разработал хитроумное устройство. Оно цеплялось за его плечи и позвоночник с силой, порой удивляющей даже его, а паучьи лапы, казалось, обладают собственной волей. Сейчас, впрочем, они решили ему подчиниться. Шприцы и резаки устремились вперед, костная дрель с жужжанием проснулась. Демон завизжал — от боли, как он надеялся. Когда дело касалось этих созданий, уверенности быть не могло.
Тем не менее существо не только не отпускало его, но, болезненно сдавливая, тянуло к своей щелкающей пасти. Хирургеон продолжал рубить и резать. Байла окатило приторным запахом, как от гнилых фруктов, брызги ихора с шипением летели на когитаторы и банки, но демон все отказывался его отпускать.
— Вот упрямое животное — как все тебе подобные.
Заметив символы, выжженные на том, что служило твари плотью, он понял, почему оно так себя ведет. Кто-то вызвал его и наслал на него. Невозможно было определить, как долго оно охотилось и ждало подходящего момента, чтобы напасть. Такое случалось уже не в первый раз: его враги были бессчетны и часто не знали меры.
Он вырвал руку из колец и нащупал самый большой из символов. Плоть была как резина, натянутая на мокрый песок. Он погрузил в нее пальцы, зная, что древние сервоприводы в латной перчатке обеспечат его необходимой силой. Противоестественная плоть разорвалась с влажным звуком, и он содрал отметину. Из раны повалил мерцающий дым.
Демон задрожал, и из многочисленных ртов вырвался вой.
— Больно, да? — сказал Байл. Пока тварь дергалась, он высвободил игольник, нацелился в пустоту за вращающимся кругом зубов и опустошил в нее весь цилиндр. Демон отдернул от него щупальца и бросился назад, врезаясь в люк. Из-за клыков шел перламутровый дым. Теперь он кричал, лепетал на сотне языков, молил о пощаде, проклинал его, клялся отомстить. Каждый рот вопил что-то свое.
Он осмотрел подергивающийся обрывок плоти в руке. Он надеялся, что тварь исчезнет, лишившись символа, но у нее могли быть другие привязки. Обрывок пульсировал, словно мог существовать отдельно. Байл опустил его в банку, на которой, как и на всех остальных, были изображены особые знаки, не дающие образцам испортиться или распасться. Вытерев пальцы об плащ, он поднял посох и приблизился к рыдающей, дрожащей массе на полу. Тварь попыталась ударить его одним гниющим отростком, но тот распался на зловонные части, когда Байл отбил его в сторону посохом.
— У тебя еще есть силы драться. Это хорошо.
Хирургеон возбужденно защелкал, уловив его мысли, и, сверкая лезвия, приготовился к сбору образцов. Пульсирующая масса попятилась, теряя куски при каждом всполохе плоти. Байл все-таки оказался прав. Оставшись без связующей руны, демон распадался. На его туловище выросли глаза, словно опухоли, и одновременно уставились на него. Байл помедлил. Во взглядах не было гнева или хотя бы отчаяния. Нет, в них был… расчет? Радость?
Сенсоры предупреждающе завопили, и в то же время что-то обхватило его за голову и дернуло назад. Демон оказался не один. Байл упал рядом с металлическими стеллажами, забитыми связками мышечных волокон и протезными конечностями. Склянки с каталепсическими узлами, оккулобами и железами Блетчера попадали с полок и разбились об пол вокруг него. Потеря столь ценных материалов подняла в нем волну ярости, и он с рыком вскочил, выставив перед собой посох. К нему устремилось второе существо, похожее на первое, только с шипастыми щупальцами.
Но не успела тварь добраться до Байла, как на нее кто-то прыгнул с кошачьим рычанием. Байл, не ожидавший вмешательства, замер. Третий демон принадлежал к более развитой породе, и сенсоры брони уже анализировали его, сохраняя информацию для дальнейшего изучения. Разновидностей у демонов было столько же, сколько звезд на небосводе, и среди них не было двух по-настоящему одинаковых, что бы ни утверждали некоторые мудрецы. Даже у обладателей стабильных материальных тел нередко имели какие-нибудь уникальные черты, словно были индивидуумами, а не простыми порождениями психических гештальтов.
Новый гость отрывал щупальца от овального туловища своей жертвы, забрызгивая ихором стены и пол. Демон издал пронзительный вопль и отшвырнул нападающего в сторону, но не успел оправиться, потому что Байл придавил его к полу ногой и опустил на него посох с силой, способной расколоть кость. Нечеловеческое тело забилось в конвульсиях, испуская ядовитые газы. Он бил порождение варпа вибрирующим в руке посохом, пока от того не осталось лишь неузнаваемая груда плоти.
Первый демон прыгнул на него, щелкая зубами и не обращая внимания на сползающую плоть. Байл прервал его прыжок ударом посоха и опустил на него ногу, лопнув один из смотрящих на него глаз. Тот задрожал и затих.
Новый гость со вздохом поднялся в полный рост.
— Здравствуй, Фабий. Я почувствовала, что ты думал обо мне.
Существо одарило его красивой улыбкой. Лицо у нее было почти человеческое, почти привлекательное, но не совсем. На ней было просвечивающее платье, ничего толком не скрывающее. Блестящие черные рога с красными прожилками образовывали тугие спирали по бокам от небольшой головы. На спину спадала грива жестких, напоминающих перья волос. С когтистых пальцев в золоте капал ихор демона, с которым она только что дралась. Глаза, похожие на красное зеркало, смотрели на него с лица, одновременно родного и чуждого. Красивого лица, андрогинного и странного. Когда-то, давным-давно, он видел похожее лицо в отражении зеркала.
— Мелюзина, — тихо сказал он. Сознание невольно заполонили воспоминания о ребенке, растущем в ускоренном темпе. От зародыша до взрослой за несколько недель. Но она выглядела как человек, несмотря на все прочие элементы, которые он включил в ее генокод. Во всяком случае, тогда.
Его первая попытка создать что-то свое. Первое дитя из его резервуаров, выращенная, а не модифицированная. Он видел ее всего пару раз с тех пор, как она покинула его апотекариум в Граде Песнопений.
— Ты сильно изменилась с нашей последней встречи, Мелюзина, — сказал Байл. — Где ты была?
— Я танцевала при дворе Слаанеш и гуляла по садам Нургла. Я смотрела на горизонты, полыхающие от кузниц Кхорна и обменивалась осколками снов с запертыми провидцами Тзинча, — говорила она, медленно крутясь в пируэте. — Я была везде и нигде, а теперь я здесь. — Она остановилась и посмотрела на него. Он узнал этот взгляд, хотя и глаза, и лицо стали совсем другими.
— Зачем?
— Чтобы спасти тебя. Ты получил мое сообщение? Я его еще не отправила, но я думала, что ты, может, его получил.
Она говорила со странным акцентом, придавая словам нелепое звучание, но поначалу это казалось милым. Он полагал, что отчасти она так делает из манерности, а отчасти… из-за безумия, наверное. Была ли хоть когда-либо в своем уме? Видимо, нет.
Она склонила голову набок, рассматривая его козлиными глазами, и ему подумалось, слышит ли она его мысли. Его бы это не удивило. Кто знает, чему она научилась за века, проведенные в варпе. Он прокашлялся.
— Сообщение? Нет, извини. Я был занят. Как ты, дорогая?
Ему было немного больно видеть, как изменилось его создание за время на воле. Она еще больше деградировала с тех пор, как они в последний раз беседовали. Слишком много от демона, слишком мало от человека, и второго с каждой встречей становилось все меньше. Возможно, однажды он не узнает собственную работу.
— Я живу, ибо для этого ты меня сделал. — Она провела пальцем по одному рогу. — Тебе нравится? Я увидела их во сне, пока ждала между мирами, и они выросли. Сначала они болели. Они до сих пор иногда болят. Когда я вспоминаю, что такое боль. — Она облизнула губы. — При дворе Темного Принца постоянно ведут беседы о боли. Тобой там восхищаются и отзываются о тебе с большим уважением.
— Да, рога красивые, — ответил Байл. — Что за сообщение?
Она улыбнулась. Байлу подумалось, что в этой улыбке есть что-то от него — возможно, единственное, что от него осталось. Кривая улыбка для кривого существа.
— Я его еще не отправила. А теперь, наверное, и не стану.
— Мелюзина, — строго сказал он.
Она нахмурилась и шевельнула когтями, как разозленный представитель кошачьего рода.
— Один демон шепнул мне, что ты отмечен. Ты и все, на чем лежит твоя печать.
Она подняла руку и постучала по одному из резервуаров. Байл дернулся и едва не вскинул посох, но заставил себя расслабиться.
— Даже ты?
— Особенно она, — ответила она, не смотря на него. — Но не я. Пока. Пока не стала ей. — Она прижала ладонь к груди. — Она пришла, чтобы предупредить тебя. А я последовала за ней.
— Почему? — с любопытством спросил он.
— Разве это не прерогатива дочери?
— Откуда ж мне знать, — ответил Байл. Он провел пальцем по одному из рогов. — Не могу решить, лучше ли с ними или нет. — Он перевел взгляд на разлагающиеся трупы, замаравшие пол его лабораториума. — Кто их наслал?
Вариантов было множество. В Оке хватало колдунов: сыны Магнуса, фанатичный выводок Лоргара…
Она рассмеялась и выскользнула из-под его руки.
— Не знаю. Может быть, я. А может, кто-то другой. Есть расы, которые проводят отведенную им вечность, молясь о твоей гибели. Есть миры, где казнят любого, кто произнесет твое имя, и даже есть один, где тебе поклоняются, как спасителю.
Байл пренебрежительно махнул рукой.
— Да, у меня много врагов. Но кто именно организовал это нападение, дитя мое?
Если на него охотился кто-то определенный, ему надо было это знать. Байл пережил не одну такую атаку, и наверняка переживет еще столько же, пока его работа не будет закончена. Но легионы все равно нуждались в его знаниях. Он был слишком полезен, чтобы просто взять и убить. Во всяком случае, он так думал. Он опять опустил взгляд на останки демонов, гадая, что изменилось.
Мелюзина покачала головой.
— Какая разница? Это что-либо изменит?
Помолчав, он ответил:
— Нет.
Ему повезло, что она явилась именно сейчас, но, возможно. это не было случайностью.
Ее улыбка погрустнела.
— Нет. Ты не сойдешь со своего пути, даже когда огонь подступит вплотную. Я видела это в мгновениях грядущего.
Она медленно и изящно закрутилась, стуча копытами по полу.
— Ты доволен мной? И будешь ли ей?
Байл оглядел ее.
— Непреднамеренные результаты — это все равно результаты.
Мелюзина рассмеялась, и в нем вспыхнула старая боль. На мгновение перед глазами встало детское личико, идеальное во всех отношениях. Он заставил видение уйти и попытался сосредоточиться на настоящем. Существо перед ним было извращением его искусства. Очередным его творением, которое у него отняли, сломали и сделали бесполезным. Пришла ли она для того, чтобы убить его? В этом было бы что-то почти правильное. Создатель, погубленный своим созданием.
— Какие приятные вещи ты говоришь. — Она отодвинулась от него. — Бойся будущего. Оно бежит к тебе, тощее и голодное. Оно сжирает твои возможности, из всех дорог оставляя лишь одну. Ты не можешь вернуться, но и вперед идти тебе нельзя.
— На редкость бесполезное утверждение, Мелюзина.
Он погладил ее по щеке, почти ничего не видя из-за пелены воспоминаний. Когда она была ребенком. он считал, что будущее заключено в ней. Чем она была теперь?
— Я такая, какой ты меня сделал, — сказала она и, состроив гримасу, схватила его за руку, не давая ее убрать. Он продолжал разглядывать ее, пытаясь найти следы ребенка, которым она когда-то была. Новая жизнь, новое создание. Тогда он надеялся, что она станет первой из многих, но потом она выросла и ушла, исчезнув в бескрайнем Оке. А Фулгрим издал свой указ, и трижды проклятый Люций разбил остальные биоясли.
Он холодно улыбнулся. Тогда он чуть не убил Люция. Не в первый раз и, наверное, не в последний, но воспоминание все равно было приятным. Вполне возможно, что он был единственным, кого Люций Вечный по-настоящему боялся, ибо Байл знал, как освежевать космодесантника до костей, не давая ему умереть. Фулгримов любимчик едва не превратился в кричащие куски мяса, которым предстояло провести вечность взаперти, размышляя о своих преступлениях.
После этого ему пришлось заняться иными, более кощунственными вопросами. Перейти от изобретательства к улучшению. Менять уже существующие основы, чтобы результатами могли воспользоваться другие. Но он по-прежнему мечтал творить… созидать принципиально новые вещи.
— Знаешь, ты ведь была первой их пробирочных существ. Новой жизнью. Я сделал тебя еще до того, как начал растить второе поколение в Граде Песнопений. Еще до того, как завладел трупом Воителя. — Он улыбнулся воспоминаниям. — Это был эксперимент, соединение нескольких участков генокода… включая мой.
— Я твоя дочь, плоть от плоти твоей, — ответила она, отошла и принялась выводить узоры в конденсате на одном из резервуаров.
— Да. Ты моя дочь.
Слово оставило во рту странное ощущение. Космодесантники не могли размножаться — во всяком случае, без многочисленных модификаций или мутаций. Таково было ограничение, наложенное на них Императором. Очередная ошибка. Какой смысл создавать такую расу, а затем перекрывать им путь к достижению своего потенциала? Возможно, причиной был страх. Страх, что его заменят. У Байла этих тревог не было — более того, превращение в лишнее звено входило в его планы. Но позже. Когда его работа будет закончена, и новое человечество перестанет нуждаться в его наставничестве.
— Я такая, как ты ожидал? — опять спросила она, на этот раз настойчивей.
— Нет. — Он нахмурился. — Ты знала, что это был единственный раз, когда Фулгрим запретил мне творить? Он… пришел в ужас. Во всяком случае, он так сказал. Только представь: монстр, в которого превратился Фениксиец, приходит в ужас от ребенка. Подозреваю, именно тогда у меня начали возникать сомнения касательно всей его шарады… Все-таки каков отец, таков и сын.
Он вспомнил, как Фулгрим нависал над ним, гремя свернутым кольцами хвостом в титанической ярости. На него обрушился гнев бога — или, во всяком случае, полубожественного создания, — но он не помнил, чтобы боялся. Уже тогда страх был выжжен из него почти без следа.
— Каков родитель, таково и дитя.
— Да, видимо.
Она никогда не называла его отцом. В те времена такая фамильярность была ему неприятна, и он не поощрял ее. Но за прошедшие с тех пор века его взгляды несколько смягчились. Позволяя относиться к себе, как к родителю, он укреплял узы верности между ним и его созданиями. Возможно, если б он тогда позволил ей называть себя отцом, она бы не ушла за шепотом варпа.
— Мелюзина, ты пришла, чтобы убить меня?
— Я не знаю, — ответила она, посмотрев на него, а затем перевела взгляд на один из резервуаров. Внутри плавала маленькая девочка, свернувшись в позе эмбриона. — Это моя замена? Или я стану заменой ей, когда придет время?
Тон у нее был обвинительный. Он напрягся. Он не хотел уничтожать ее, но сделает это, если понадобится. И она не будет первым порождением его гения, которое ему придется умертвить.
— Тебя никем не заменить, дитя мое. — Байл протянул к ней руку, но она отошла. Он мгновение стоял с протянутой рукой, но затем опустил ее. — Ты была у меня первой. И всегда ей будешь. Хоть с рогами, хоть с чем.
— Я увидела их во сне.
— Да, — отозвался он.
Ее взгляд расфокусировался, а тело пошло волнами. Его лучшая работа — и самая несовершенная. Он подозревал, что скоро она окончательно утратит материальность и исчезнет навсегда. Или изменится до неузнаваемости. Зачем она пришла? Чтобы наказать его? Или предупредить? А если последнее, то почему? Из дочернего долга? Или потому что ее кто-то или что-то сюда отправил?
Он не верил в Темных богов, как и в любых других, но знал, что во вселенной действуют силы, которые он себе и не представляет.
— Мелюзина, зачем ты пришла? — опять спросил он.
— Чтобы предупредить тебя. Мне сказали… Мне сказали, и я пришла. — В направленном на него взгляде было что-то, похожее на жалость. — У тебя так много врагов, что они воюют друг с другом за право решать твою судьбу.
Немного помолчав, он сказал:
— Это хорошо. Если они заняты друг другом, это значит, что меня будут реже отвлекать.
— Они сказали, что ты так и ответишь.
Он едва не задал очевидный вопрос, но сдержался. Это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме его работы. Пусть хоть вся вселенная будет против него; он выживет, и его дело тоже.
— Ты могла бы остаться. Я был бы рад твоей помощи, — сказал он.
— Почему? — спросила она, словно прочитав его мысли.
— Прерогатива отца, — ответил он. Но родительские чувства были ему чужды. Он играл роль отца, однако это было скорее пародией, а не выражением настоящих эмоций. Возможно, Император испытывал то же самое, когда увидел, во что превратились Хорус и Фулгрим? Он хотел схватить ее и держать, пока она не станет тем, кем была раньше. Живым доказательством его здравомыслия в этой безумной вселенной.
— Помнишь, как я учил тебя правильно держать скальпель, дитя мое? Как учил отделять мышечную ткань от кости?
Она не сводила глаз с ребенка в резервуаре.
— Нет, — ответил она едва слышно. Он сжал кулаки, и посох заныл в руке. Вид его творения, низведенного до такого уровня, приводил в ярость. Она обратила к нему лицо, похожее на фарфоровую маску.
— Я пришла, чтобы предупредить тебя, но я опоздала, да?
— Нет, — нежно ответил он. — Нет, я все еще тут.
— Я не люблю разговаривать с призраками, — сказала она. — Прощай.
И она пропала так же внезапно, как появилась, оставив после себя едва уловимый запах серы и корицы. Системы лабораториума вновь включились. По наложенному экрану пробежали столбцы данных: корабль возвращался к нормальной работе. Поле Геллера дало небольшой сбой, но сейчас функционировали на оптимальном уровне.
Байл вдруг почувствовал усталость и оперся на посох, разглядывая резервуары. Что если эти дети тоже были обречены на безумие? И если да, то что делать? Неужели все это было лишь сном сумасшедшего?
Возможно, он все-таки помешался. Возможно…
Он моргнул, обратив внимание на знаки, которые Мелюзина оставила на резервуаре. Там было слово, всего одно. «Отец». Он рассмеялся, вспомнив ее слова: «Ты не сойдешь со своего пути, даже когда огонь подступит вплотную. Я видела это в мгновениях грядущего».
Байл улыбнулся.
— Да, похоже.
Был ли он безумен или нет, на нем лежала ответственность. Он обязан был помочь человечеству сделать следующий шаг на его долгом пути к положенному месту во вселенной. Галактика сгорит, и из ее пепла восстанут новые люди. Его люди.
Что бы ни случилось дальше, они выдержат. Они выживут.
Его дети.
Джош РейнольдсПрородитель (не переведено)
Не переведено.
Джош РейнольдсВоспоминание о Фарсиде
Черные фабрики Квира никогда не спали.
Вулканические кузницы беспрерывно изрыгали облака серого пепла из достающих до неба труб. Из бездонных карьеров постоянно несся грохот добывающего оборудования. Какофония буйной промышленности пронизывала все. Она отдавалась даже в самых верхних слоях стратосферы и незаконченного орбитального стыковочного кольца, которое окружало Квир металлическим нимбом. Но не этот адский шум заставил Фабия Байла недовольно поморщиться, когда он спускался по рампе на посадочную платформу. Причиной скорее были поющие грубые голоса. Воздух дрожал от их атональных воплей, а оставшиеся зубы во рту Байла зудели до самых гнилых корней. Пальцы сжимались вокруг медного черепа, венчающего посох, на который он опирался. Тот испускал слабое неестественное сияния и грозно, жадно гудел от внутренней силы. У посоха было сознание, пусть и примитивное, и он страстно хотел, чтобы им воспользовались. Он был усилителем, и малейшее его прикосновение могло сильнейшего противника погрузить в агонию. Поддавшись в свое время капризу, он назвал его Посохом мучением.
Байл не сомневался, что причиной нынешнего представления был похожий импульс. На проржавелой местами платформе перед ним стояли горбленные, недоразвитые существа в лохмотьях, бывших в древности защитными комбинезонами. Среди фабричных работников не было двух одинаковых. Одни выглядели почти как люди, только были безобразно деформированы, а других с трудом можно было назвать двуногими. Некоторых покрывали перья или чешуя. У многих вместо рук были гибкие щупальца, как у моллюсков. На голове одного грузного здоровяка росли ветвистые рога, которым позавидовал бы фенрисийский лось. Они построились двумя рядами по обе стороны от погрузочной рампы, как солдаты, встречающие почетного гостя.
Мутанты покачивались под ритм оркестрового произведения, которое звучало из вокс-динамиков в форме горгулий, установленных высоко над посадочной платформой, и хрипло горланили примитивный гимн, аккомпанируя порывам музыки. Над головой летали кибернетические херувимы, шипя медно-стальными крыльями. Крохотные создания вопили друг на друга на искаженном бинарном языке и размахивали над собравшимися дымящимися кадилами, усиливая гротескую нелепость происходящего.
Байл на мгновение остановился, взирая на сцену. Сенсоры силовой брони просканировали ближайшее пространство и вывели результаты на гололит перед глазами. По экрану неторопливо пробежали знакомые изображения генетических структур, отмеченные его характерной подписью-спиралью. Он сдержанно улыбнулся.
Эти существа были его детьми — во всех имеющих значение смыслах. Он вырастил их предков в резервуарах, вырвал из тьмы, не обращая внимания на крики, и открыл им их предназначение. Теперь, глядя на их потомков, он испытывал нехарактерный приступ жалости, пусть и из-за растраченного впустую потенциала. Но они все-таки здравствовали. Они были по-своему сильными. Выносливыми. Умеющими приспосабливаться — пусть не к мелодии, но к жизни. Подходящими для уготованной им цели. Большего господа Шпор, магос-королева Квира, от них и не просила
Шпор была странной даже по меркам адептов-ренегатов Механикум. Как и все королевы, она требовала от просителей достойных подношений. Если подарок не приходился ей по вкусу, ситуация могла моментально выйти из-под контроля. Гниющие останки тех, кто ее разочаровал, свисали с фабричных труб. Никому не давали шанс повторить свою ошибку.
Каждый раз, когда он посещал Квир, чтобы починить свое древнее, ветхое медицинское оборудование, ему надо было привозить что-то новое и совершенно уникальное. Что-то, что ни один проситель не мог ей предложить. Это было похоже на игру. Он создавал для нее работников, изготавливал телесную ткань, даже клонировал ее оригинальное тело — правда, она так и не сказала, зачем оно ей было нужно. В последнее время его дары ей наскучили, но он добьется своего. У него был долг.
У него была работа, которая заключалась в том, чтобы улучшить несовершенный дизайн нынешнего человечества и заселить звезды Новыми Людьми — приспособленными к мрачной тьме этого тысячелетия. Порой казалось, что груз судьбы вот-вот раздавит его, но он продолжал идти вперед, чего бы это ни стоило. Он должен был выполнить свою задачу.
Он вздохнул и стал спускаться. Древние сервоприводы в броне протестующе ныли, а растянутые лица на плаще тихо постанывали. Ему крайне необходимо было получить услуги Шпор, а для этого следовало ее надолго увлечь. Приняв подношение, она неизбежно теряла интерес, и в их прошлые встречи ему удавалось в итоге добиться своего лишь потому, что он не позволял забыть о себе, что взаимодействовал с ее органической частью. Подобно королевам древности, Шпор не любила взаимовыгодные сделки.
Внизу рампы ждал почетный караул из кибернетических солдат. Они были облачены в панцирный керамит поверх плотных плащей с капюшонами и держали в руках древние радиевые карабины. Керамит покрывали странные символы, а их плащи были сшиты из кусков кожи, как его. У некоторых из-под капюшонов выглядели причудливые маски, а в неприкрытых лица других металла было больше, чем плоти. Они настороженно смотрели на приближающегося Байла, и жужжали прицельными линзами, оценивая его. Его собственные целеуказатели не остались в долгу и, подключившись к чужим системам, перехватили их сигналы, пусть и ненадолго. Его доспехи — как почти все, что оказывалось в нестабильной обстановке варпа, обрели подобие зачаточного разума. И их любопытство было ненасытным, как у него самого.
Он на мгновение увидел себя через искусственную оптику кибернетических воинов. Шлем, покрытый отметинами от выстрелов и местами облезший до голого серого керамита. Металлические паучьи лапы с клинками, пилами и блестящими шприцами на концах, поднимающиеся из-за сутулой спины, подергивающиеся в ответ на какие-то слабые внутренние процессы. Как и броня с посохом, хирургеон имел собственный разум. Байл улыбнулся. Ему порой казалось, что он не отдельное существо, а колония сходно мыслящих симбионтов, каждый из которых питался остальными и одновременно питал их собой. Они были такой же частью его, как скверна, пожирающая его внутренности, словно пламя. Он поморщился. При мысли о ней боль усилилась. Скверна выедала Байла изнутри, и совсем скоро от него ничего не останется.
Хирургеон зашипел, и в шею вонзился шприц. По организму прошла волна прохлады, пряча боль под покровом лекарства. Перед ним стояли более важные вопросы, чем собственная неизбежная гибель. Лишь его работа имела значение. Работа, которую придется приостановить, если он не получит от хозяйки этого мира нужные ему услуги.
Посадочную платформу с пыхтением пересек закрытый механический паланкин с шестью пневматическими лапами. Он был чудовищно разукрашен ненужной позолотой и вычурными узорами машинной резки. Занавеси были сделаны из хроматической телесной ткани его собственного изготовления, меняющей оттенок при каждом шаге тяжелых когтистых лап, — одного из последних его подарков повелительнице этого мира, которым он немало гордился. Хотя он обычно предпочитал функцию форме, время от времени было приятно отвлечься и дать волю своим творческим возможностям.
За паланкином дисциплинировано вышагивало еще больше кибернетических солдат, держащих радиевые карабины наизготовку. Они были бронированы тяжелей, чем остальные, плоти в них было меньше, а механики больше. Их покрывали панцири из металла, который почти казался органическим, лица скрывались за масками в виде демонических лиц, а на плащах были выжжены руны четырех Губительных сил. От них исходил неестественный пар, словно жидкость, служащая им кровью, была готова вскипеть.
Байл чувствовал в воздухе знакомую дрожь, к которой фальшивое пение собравшихся рабочих не имело никакого отношения. Воины переговаривались друг с другом и со своей госпожой по нейронной связи. Он вежливо улыбнулся, ожидая ее. Подойдя ближе, паланкин замедлился, с жалобным стоном согнул лапы и опустился на землю. Занавеси сонно зашелестели, поднимаясь, и магос-королева Квира встала и вышла на платформу.
Госпожа Шпор была произведением искусства, которому суждено было всегда оставаться незаконченным. Она была высокая и тяжелая, созданная скорее для войны, чем для неторопливых размышлений. Плотная ткань, искусно расшитая сценами из марсианских легенд, скрывала нижнюю часть ее тела, а верхняя была облачена в тяжелую золотистую кирасу, бугрящуюся кабелями, насосами, трубками и сенсорами. Из вентиляционных решеток на броне шел дым, наполняя вокруг нее приторными миазмами.
Из ее груди и плечи выходили тонкие сенсорные нити, пульсирующие на концах в неслышном ритме. Она сложила руки за спиной, и широкие рукава болтались по бокам. Капюшон был откинут назад, открывая взгляду золотой череп с гравировкой из нулей и единиц и многочисленными силовыми кабелями в изоляции, падавшими ей на плечи, словно грива фелиноида из саванн. На изгибе, где когда-то были бедра, висел свободный пояс из посеребренных черепов. Каждый из них был отмечен собственной руной-шестерней.
Ее глаза с щелчком сфокусировались на нем, и она плавно, по-механически изящно двинулась вперед. Байл поклонился так низко, как только мог, и сказал:
— Госпожа моя, как же рад этот усталый путник тебя видеть. Ты — луч света в вечной тьме нашего изгнания.
Шпор помолчала.
— Лесть. Верный признак того, что ты пришел торговаться, Фабий. — В ее голосе не было хриплости, которую можно было бы ожидать, и слова щелкали, как хорошо смазанные шестеренки. — Надеюсь, ты привез достойное подношение. — Она взглянула на штурмовика, и в ее голосе появилась угрожающая нотка: — Сканирование твоего корабля не показало ничего интересного. Я подумывала уничтожить тебя во время спуска — в назидание остальным. Не очень разумно являться сюда с пустыми руками.
Пришла очередь Байла молчать. Эта часть переговоров всегда была самой опасной. Она могла без колебаний убить его, если он ее не заинтересует. Он демонстративно огляделся по сторонам и указал посохом на поющих работников.
— Это собрание — твоя идея?
— Они поют тебе хвалу. Гимн Патеру Мутатис, Изменителю Шестеричной спирали. Твои создания любят тебя, даже когда принадлежат другому. — По ее тону невозможно было определить, как она к этому относится, но ему, по правде говоря, было все равно. Он всегда закладывал в свои творения почтение к себе: от инструмента, способного обратиться против создателя, толку было немного, а из любви получались более прочные цепи, чем из страха.
Но сейчас перед ним стояли не его творения, а лишь их потомки. Предки работников были подарком, как занавеси на ее паланкине. Он создал их в соответствии с ее требованиями и вырастил в немногих остававшихся резервуарах вскоре после того, как его изгнали из Града Песнопений и уничтожили расположенные там лаборатории. В те дни эта работа казалась пустой тратой иссякавших ресурсов. Поразительно, что они вообще выжили, а уж то, что им удалось размножиться, вовсе было чудом. Байл взглянул на Шпор.
— Их предки были хорошим подарком, ты согласна?
Шпор отвернулась.
— Идем.
Она была лаконична, как всегда. Фабий не обижался. Разум Шпор представлял собой огромную сеть, включающую каждый сетевой узел и каждый когитатор на мире-кузнице. Она одновременно решала тысячи различных задач. Такие объемы сырых данных свели бы с ума менее сильный разум. Байла нередко посещала мысль, что его работа была бы куда проще, умей он рассматривать ее с нескольких сторон одновременно. Возможно, однажды у него появится такая способность. А пока придется обходиться своими руками и хирургеоном.
Он направился вместе с ней к выходу с платформы. Ее манипула стражей ненавязчиво следовала позади, но зуд в затылке говорил ему, что есть и другие солдаты, смотрящие на него из укрытия через прицелы. Это было ожидаемо. Меньшее количество охраны его бы оскорбило.
— С твоего прошлого визита миновало семьдесят пять целых восемь десятых сезонных цикла. В среднем ты прилетаешь раз в сто циклов. Ты рано. — Она помолчала, прислушиваясь к чему-то, что слышала она одна, а мгновение спустя вновь перевела внимание на него. — Объясни это.
— Возможно, я скучал по тебе.
Шпор посмотрела на него.
— Твое чувство юмора не улучшилось за прошедшие циклы.
Над платформой качалось несколько цилиндрических клеток, закрепленных на верхних уровнях станции. В некоторых из них находились скрученные, стонущие мутанты. Когда Шпор повела его мимо клеток, один из пленников высунул из решетки руку и потянулся к Байлу, мямля что-то о пощаде.
Он отбил его лапу в сторону и рассмеялся, когда клетка медленно закружилась.
— Да, признаю, оно никогда не было моей сильной стороной.
— Попытка уклониться от ответа. Что привело тебя раньше времени?
— Необходимость, — кашлянул Байл. Хирургеон вдруг напрягся и крепче прижался к позвоночнику, а по внутреннему экрану шлема пробежали показания сенсоров. Он убрал их. — Запросы у меня простые, но срочные. Я нахожусь на… деликатной стадии работы. Я не могу позволить себе задержки.
Они миновали клетки и продолжили путь к краю платформы. Тяжелые перила, украшенные непонятными, но по-машинному четкими узорами, отделяли их от задымленного неба. Байл взглянул на горизонт, борясь с сильным ветром, бушующим на краю платформы. Из смога внизу показался огромный рудовоз с раковыми образованиями на корпусе и, ревя двигателями, стал подниматься к кольцу атмосферных перерабатывающих центров. Его сопровождала стайка небольших силуэтов, похожих на летучих мышей, которые вопили и кружили в воздухе, словно играя. Когда грузовоз набрал высоту, странная стая рассеялась и вернулась вниз, в смог.
Когда руду на его борту переработают и очистят, она направится за пределы атмосферы, в вечно растущее орбитальное стыковочное кольцо. Квир, как и его хозяйка, всегда был произведением в работе.
Ему было знакома эта потребность постоянно что-то улучшать. Он сам ее испытывал каждый раз, когда задумывался о своем организме. Но в отличие от Шпор, его усилия к значительному прогрессу не приводили. Они самое большее удерживали все в прежнем состоянии. Но пока придется этим удовлетвориться. Рано или поздно он перестанет быть нужен, однако его работа будет жить дальше. И только имело значение.
— Твой сердечный ритм поднялся на ноль целых девять в периоде процента. Ты болен?
Байл закашлял в кулак. На латной перчатке оказалась кровь. Он чувствовал, как напряженно бьются сердца, как давит на низ живота что-то раковое.
— Не больше, чем обычно, — ответил он и внимательно посмотрел на нее. — Ты когда-нибудь думала, как еще могло бы все сложиться?
— Я стараюсь просчитывать набор возможных вариантов с шагом в микросекунду. — Она помолчала и склонила голову набок. Байл ощутил в области коры щекотку и понял, что она устанавливает нейронную связь с узлом где-то на планете внизу. Из-за золотого оскала раздалось бинарное шипение, забарабанив по ушам, как дождь. Затем все прошло так же резко, как возникло. — То, что нельзя просчитать, не имеет значения. То, что не может помочь при расчетах, также не имеет значения.
— Я так понимаю, эти же расчеты заставили тебя покинуть Марс тогда, много веков назад? — осторожно спросил Байл, сформулировав вопрос так, чтобы вызвать у нее любопытство. Он повернулся, разглядывая подобия теней, дергано пляшущих на платформе. В углах и среди собравшихся мутантов этих теней было еще больше. Он уже видел подобных существ во время переходов сквозь варп. Они были отголосками мертвых, тревожащими зрение и слух живых. Мусор, дрейфующий по великому Морю Душ.
Шпор покосилась на него, обдумывая его слова. Это было спонтанное, почти человеческое движение. Она колебалась. Реакция была слабой и выражалась лишь в подергивании линз и коротких последовательностях щелчков, но Байл заметил их и поздравил себя. Она была заинтригована.
— Я не помню Марс, — сказала она наконец. — Воспоминания бесполезны. Они…
— Не имеют значения, да, — закончил он, делая вид, что наблюдает за пляшущими тенями. — Знаешь, с орбиты земли, занятые твоими заводами, очень напоминают Фарсидский купол. Я думал, ты намеренно их выбрала.
Опять колебание. Такое короткое, что нужно было ждать его, чтобы заметить.
— Сходство не имеет значения. Я выбрала их, потому что они лучше всего подходят для моих целей.
Байл отвернулся от теней. Стая «летучих мышей» вылетела из-под платформы, взмахивая крыльями, и стала подниматься по спирали, вопя странную, печальную песню. Он мгновение наблюдал за ними, прежде чем ответить.
— Выйдя на орбиту, я заметил признаки идущего терраформирования. Выглядит это так, словно кто-то пытается стимулировать вулканическую активность. Купол Фарсиды был встроен в вулкан, верно?
— Это нужно для получения термальной энергии. Наш разговор начинает мне надоедать. Где мое подношение?
Вопрос прозвучал резко, а ее оптика раздраженно защелкала. Она была у него в руках. Злость была одной из немногих оставшихся у нее эмоций.
Байл улыбнулся и продолжил давить:
— И все же он был по-своему красив.
— Красота не имеет значения. Не имеющие значения понятия исключаются из инфопотока. Марс… Фарсида… не имел… не имеет значения в текущих рабочих параметрах. Теперь Квир — мой дом.
Ее заявление ставило точку, указывало на безвозвратность прошлого, но он продолжил:
— Значимость зависит от точки зрения, как мне кажется. Что есть человек, как не сумма его воспоминаний, плохих и хороших? Все становится частью целого, даже самое незначительное. Попробуй взвесить и разделить их, и вскоре обнаружишь, что перед тобой пустота.
— Не пустота. Что-то лучше.
Байл пожал плечами.
— В Оке слишком много глупцов, которые пытаются отстраниться от ошибок прошлого. Они надеются переписать историю, словно это может отменить их грехи. Но что сделано, то сделано. Чтобы возвыситься, надо строить на фундаменте из сожалений, ошибок и крахов. Надо всегда смотреть вперед, а не назад.
— На слабости не построить ничего ценного.
— Слабость — это почва, в которую сеют семена будущей силы. — Он показал на себя. — Слабость плоти, тела и духа привела меня на высоту, которую мои прошлые братья и представить себе не могли. Я переделывал полубогов по образу своему и черпал воду из родника самой жизни. Будь я уверен в своих силах, не отклоняйся я от своих изначальных функций, я не создал бы и половины того, что оставило мой след в крови и кости бессчетных людей.
Шпор внимательно оглядела его.
— По моей оценке, твои биологические процессы остановятся через…
Байл резко мазнул рукой.
— Умоляю, избавь меня от своих оценок. У меня есть собственные часы и достаточно песка, чтобы их заполнить.
— Повышенный пульс. Ты испытываешь страх. Ты забыл про подношение, Фабий? Поэтому мы обсуждаем незначимые вещи?
— Я испытываю раздражение, а не страх, — поправил он ее, игнорируя вопросы. — Смерть придет ко всем, так или иначе. Корабли ржавеют, ядра планет коллапсируют, звезды остывают, и даже полубоги умирают. Я боюсь только одного: что я умру, не закончив свою работу. — Он посмотрел на нее. — Именно поэтому я пришел к тебе. Мне нужно кое-какое оборудование.
Шпор молча ждала. Байл легкомысленно взмахнул рукой.
— Специфические оборудование. У меня есть чертежи. Недостает только возможности воплотить их в реальность.
— Признание слабости. Неожиданно.
— Рано или поздно в жизни наступает момент, когда возникает потребность в помощи, как бы нам ни хотелось этого избежать, — ответил Байл, опираясь на посох. — Я не машиновидец и в технике разбираюсь так же плохо, как ты — во внутренних процессах лимбической системы.
— Я прекрасно осведомлена о задачах этой биологической сети.
— Разумеется, прошу меня извинить, — сухо улыбнулся Фабий. — Мне следовало догадаться, что ты знаешь о ее хитросплетениях, раз удалила большую ее часть.
Пару секунд раздавались только щелчки и жужжание ее внутренних авгуров. Затем она произнесла:
— Снисходительный тон. Ты утомляешь меня, Фабий.
Он рассмеялся:
— Да. Опять прошу меня извинить. Легко привыкнуть тому, что ты обладатель самого мощного мозга в комнате. — Он слегка поклонился. — Однако ты обладала легендарными когнитивными способностями среди слуш Омниссии еще до того, как все пошло не так.
Она окинула его взглядом.
— Все не пошло не так. План был плох изначально.
— Тогда зачем было следовать ему— зачем следовать за нами, обрекая себя на изгнание? Зачем подчиняться приказу Воителя и менять Фарсиду на этот задымленный ад?
Шпор молчала. Он слышал, как тарахтят в ней механизмы, словно древний когитатор. Как она ведет расчеты.
— Причина не имеет значения, — сказала она. — Я это сделала. Только это важно.
Байл отвел взгляд в сторону.
— Как скажешь. Остается лишь один вопрос: ты выполнишь мою просьбу?
— Недавно мне задавали похожий вопрос, — сказала Шпор. Ветер, треплющий ее одежду, на мгновение обнажил хаотичные конструкции под тканью: не ноги и не змеиные кольца, а какая-то подрагивающая смесь обоих. — Они сказали: сделай это, и мы отплатим тебе вдесятеро. Сделай это, и наш повелитель будет тебе благодарен.
Байл вдруг встревожился и нахмурился:
— И чего же они хотели от тебя, моя дорогая госпожа? — осторожно спросил он.
Шпор рассмеялась. Это был искусственный, отрывистый звук — попытка изобразить смех тем, кто давно забыл, что значит это слово.
— Они хотели, чтобы я схватила тебя, Фабий. Заточила тебя в железо, пока им не понадобятся твои услуги. Ты инструмент, превысивший свои функции, а это недопустимо.
— О тебе можно сказать то же самое.
Такое развитие событий было неожиданностью, притом неприятной. Игра перестала быть старой и привычной. У него было множество врагов. Он задумался, кто из считавших его слишком ценным, чтобы убивать, мог это устроить. Сыновья Лоргара несколько раз пытались поймать его, словно он был одним из их гнусных демонов. Даже его собственный легион надеялся поработить его.
— Нет, — ответила Шпор. — Я исполняю свою функцию. Я добываю руду. Я выплавляю металл. Я строю боевые механизмы. И это всегда было моей задачей.
— Но ты больше не делаешь это ради Красной планеты. Ради великого багряно-охрового купола Фарсиды. — Он огляделся по сторонам. Было ли все это лишь попыткой его отвлечь? Он раздраженно заскрежетал зубами. Он был так близок к прорыву. Ему нужно было оборудование, которое могла предоставить только Шпор. У него не было времени на эти глупости.
— Это не имеет значения. Я исполняю свою функцию. Я не выхожу за ее пределы. — Она отвернулась, и силовые кабели зашелестели, как возбужденные змеи. — Ты нет. Ты выходишь за границы своих параметров. Ты извращаешь свою цель. Тебя следует удалить из механизма, чтобы не было сбоев.
— Я это уже слышал, — ответил Байл, отступая. Его авгуры глушились. Гололитические экраны показывали помехи. Возможно, причина была всего лишь в атмосфере, но он в этом сомневался. Это была ловушка. А он ничего не увидел и вступил прямо в нее. Байл оскалил гнилые зубы. Такое случалось не в первый раз и определенно не в последний. Он начал понимать, что кто-то хочет остановить его. Остановить его работу, не дать ему исполнить свое предназначение. Нынешняя ловушка была просто последней из нескольких попыток.
— Это всегда отличало нас друг от друга, моя госпожа, — сказал он. — Я сам выбрал свою функцию, и она заключается в том, чтобы сделать самого себя ненужным, а ты и те, о ком ты говоришь, лишь пытаетесь сохранить свою устаревшую роль в рассыпающейся машине вселенной. — Он замотал головой. — Удалить меня? Незачем. Я сам себя удалил.
— Тем не менее твоя функция препятствует работе целого, — сказала она, но обвинение прозвучало мягко. Ее разум опять был где-то далеко, бежал по проводам вместе с запертым электричеством. В общем плане он большой роли не играл и был всего лишь строчкой в списке дел, которую надо было зачеркнуть. Он восхитился ее эффективностью. — Ты должен исчезнуть.
— По чьему приказу? — Байл огляделся по сторонам. — Я не вижу знакомых лиц, не считая твоего. Мои враги оставляют все бремя тебе. Интересно, почему?
Шпор взмахнула рукой.
Раздался шорох помех, словно в ответ ей. Авгуры сближения на его броне выплюнули оповещения, и он обернулся, удивленно прищуриваясь. Характерная вспышка предупредила его за полсекунды до удара. Боевые стимуляторы автоматически хлынули в организм, и он уклонился от атаки, которая сбила бы его с ног, а то и сломала бы позвоночник. Он опустил руку к ксиклос-игольнику на бедре, одним движением вытащил его и выстрелил. Даже крохотная царапина от тонких игл могла свести с ума или убить.
Если цель состояла из органики, конечно.
Но, увы, это было не так.
Цвета побежали, как капли конденсата, открывая взгляду гигантскую машину, которая когда-то была роботом-«Кастеляном». Она почти в три раза превышала его по размерам. Угольно-черный панцирь покрывала накидка из корчащейся телесной ткани, замаскировавшей машину. Байл нахмурился, недовольный собой. Шпор переконструировала его подарок, превратив в нечто более полезное.
— Умно, — пробормотал Байл, опуская игольник. Против такого врага пистолет не поможет. А он и не заметил его присутствия из-за вездесущего грохота и телесной ткани.
Сети вздутых, похожих на вены отростков покрывали броню, местами выбиваясь из-под нее, как корни деревьев из-под камня. На корпусе дымились руны, а суставы усеивали скопления крохотных нечеловеческих лиц. Древняя боевая машина пыхтела, как голодный зверь, и шла на него, сжимая и разжимая мощные клешни. Куполообразную голову переделали, придав ей подобие звериного оскала. Cжигатель на его корпусе, истекающий дымом и заставляющий воздух вокруг дрожать от жара, нацелилось на Байла.
Тот шагнул назад, и оружие повернулось вслед за ним. Он взглянул на Шпор.
— Они ничего не предложили тебе за работу, госпожа.
— Ты тоже мне ничего не предложил. Где мое подношение. Фабий? Ты являешься на мой мир с пустыми руками и пытаешься договориться? Оскорбление. Снисходительность. Высокомерие. — Силовые кабели на ее золотистом черепе вдруг засветились, и линзы глаз вспыхнули. — Они правы. Тебя следует заковать в цепи. Это мой мир, и я не потерплю оскорблений.
Байл прыгнул в сторону, когда «Кастелян» протянул к нему клешню. Та с грохотом сомкнулась, оторвав от плаща кусок. Байл ударил его посохом под колено, надеясь, что это замедлит машину. Посох недовольно завопил, коснувшись ничего не чувствующего металла. В нем не было нервов, которые можно бы было воспламенить. Робот махнул рукой назад, едва не снеся Байлу голову.
Удар вскользь задел один из похожих на корни отростков. Тот отодвинулся с рыком помех. Байл улыбнулся. У машины все-таки было подобие нервов. Это обнадеживало. Он отступил, маня ее за собой. Сжигатель на плече плюнул расплавленной смертью, вынудив его отскочить. От жара почернела кожа на щеке, но боли не было. Пока. Она появится позже, если он выживет.
Сделав один короткий шаг, он оказался в границе его досягаемости и обрушил посох на самый большой узел волокнистой псевдоплоти. Робот тут же отреагировал бинарным воплем, размашисто атаковал рукой и выпустил новую порцию жара из сжигателя, но стимуляторы в организме Байла позволили стремительно обогнуть разбушевавшуюся машину. Он прыгнул ей на спину и вцепился пальцами в искореженную пластину брони. Байл едва не выпустил ее, когда робот развернулся, продолжая издавать нечленораздельный крик из нулей и единиц, но сумел подтянуться и, игнорируя измученный стон древних сервоприводов в своей силовой броне, взобрался на плечо боевой машины и вырвал сжигатель из креплений.
Робот попытался вслепую схватить его, щелкнув клешней у самых ног Байла. Тот сел на корточки и, перехватив посох наконечником-черепом вниз, поднял его над головой и обрушил с силой поршня. Черный металл погнулся, во все стороны полетели искры.
«Кастелян» пошатнулся и с треском замолк. Второй удар заставил его упасть на колено. Третий избавил от звериного оскала. Из головы повалил дым, окутывая Байла целиком. Робот рухнул на землю лицом вниз, а Байл соскользнул с его корпуса за мгновение до удара и опустился на колено. Сердца громыхали.
Он чувствовал сквозь завесу стимуляторов, как измученный организм пытается компенсировать нагрузку. Он закашлял, забрызгав подбородок кровью.
Из дыма вышли кибернетические солдаты Шпор, держа радиевые карабины наготове. Опираясь на посох, он вытащил игольник.
— Стыдно, моя госпожа, — сказал он, следя за приближающимися силуэтами через целеуказатели, заполонившие экран перед глазами. Против них его концентрат будет более эффективен, чем против робота, но ненамного. — Чем я обидел тебя, что ты так со мной обращаешься? Неужели ты готова так просто отдать своего друга его врагам?
— У тебя нет друзей. Ты требуешь, ничего не давая взамен. — Шпор подняла руку. — Ты являешься без подношения. Поэтому ты сам им станешь.
— Без подношения? Я этого не говорил, — рассмеялся он. — И я показал бы его, если б ты дала мне возможность это сделать.
Шпор некоторое время разглядывала его. Просчитывала ситуацию. Он почувствовал в воздухе дрожь, и ее воины опустили оружие и сели на корточки, прижав карабины к коленям и внимательно уставившись на него.
— И ты можешь предложить мне что-то более ценное, чем удовлетворение от взятия тебя в плен? — спросила она.
На его наплечнике открылось потайное углубление, в котором лежал безобидный инфошип. Он достал его и протянул ей.
— Суди сама.
Шпор взяла шип и осмотрела его.
— Объяснись.
— Это инфошип. Довольно очевидно, тебе не кажется?
— У меня есть инфошипы.
Байл уставился на нее.
— Это шутка?
— Это наблюдение. Что в нем?
Тонкие губы Байла растянулись в широкой улыбке.
— Воспоминание, госпожа.
Шпор помедлила.
— Воспоминание?
— Момент во времени, извлеченный из сознания одного неудачливого архимагоса и помещенный в электронный янтарь.
— Что за время? Что за воспоминание?
Байл взмахнул рукой.
— Посмотри сама.
Но она продолжала медлить. Она не доверяла ему. Он ожидала предательства с его стороны, хотя он всегда обращался с ней по справедливости. Шпор стала королевой не потому, что доверяла странным людям с дарами.
Она вставила инфошип в разъем на кирасе. Линзы ее глаз щелкнули. Воздух замерцал, покраснел и наполнился тихим гулом. Из встроенных проекторов выросло гололитическое изображение.
— О, — тихо сказала Шпор.
Байл поднялся на ноги, и его плащ затрепетал под воспоминанием марсианского ветра. Они стояли в тени Фарсиды, освещенной заходящим солнцем.
В ржаво-красном воздухе плавали песчинки. Древние строения усеивали склон гигантского вулкана, а по равнинам внизу бежали двуногие машины со всадниками в бледных цветах Фарсидского купола. Воспоминание было сильным. Байлу почти казалось, что он чувствует едкий запах марсианского воздуха и бьющий в лицо песок.
Он не мог не признать, что работа была отличная. Байл взглянул на Шпор.
— Марс. Каким он был до Раскола.
Шпор молчала и не шевелилась, купаясь в свету лучших дней.
— Это слабость, — продолжил Байл. — Песок между шестернями расчетов.
Шпор протянула руку к красному солнцу, скрывающемуся за куполом вулкана.
— Я забыла, как свет отражался от терморезонаторов, — сказала она. — И как шумели пирокластические фильтры, когда падала температура.
Она уронила руку и посмотрела на него.
— Это не имеет значения, — повторил Байл.
— Шутка, — отозвалась она.
Он улыбнулся:
— Наблюдение. Тебе угоден дар?
Шпор отвернулась.
— Да. Я подумаю над твоей просьбой. — Помолчав, она добавила: — И я назову имена твоих врагов, если хочешь. Хотя бы это ты своим подношением заслужил.
Байл поразмыслил над ее предложением, но недолго, и махнул рукой:
— Нет, их имена не имеют значения.
У него был легион врагов. Галактика горела и была полна пироманов, жаждущих завладеть пеплом. Байлу не было дела до огня, его причин и тех, кто ему поклонялся. Только до того, что ждет после. Пусть Галактика горит. Из ее пепла восстанет новое будущее.
Созданное им.
Крис РайтСеребряный (не переведено)
Не переведено.