А затем владыка потянулся за демоническим клинком, и, представив, как Бар’нет утаскивает его душу в забвение, Эквис наконец-то выпустил чужака.
Ничего не сказав, Уликс схватил странника за плащ и вбил код на пульте у двери.
— Мы подождем, пока она снова тебя куда-нибудь не пошлет, — бросил Провозглашенный, когда лорд Хаоса исчез в вязкой темноте внутри.
На секунду даже чувства Уликса, хотя и привычные ко всему после столетий излишеств, подвели его. Он ничего не увидел в тенях. Касания бархатных портьер в проходе заставили его вздрогнуть. От тошнотворно-сладкого запаха прогорклых духов у воина защипало кожу. На мгновение показалось, что его сверхчувствительный слух уловил тишайшее пение, но оно исчезло, как только Уликс попытался сосредоточиться на нем. Чужак с завязанными глазами хранил молчание, но содрогался в хватке космодесантника.
Прорвавшись через последние занавеси, лорд Хаоса несколько раз моргнул от мерцающего сияния люмен-свечек. Оказалось, что он стоит в узком помещении с чисто подметенными плитами пола и нишами, вырезанными в каменных стенах по обеим сторонам. В тот же миг Уликс почувствовал, как исчезают боль и жестокая тоска, мучившие его больше трех столетий.
Сестра д’Фей ждала воина. Она сидела на краю одной из ниш — его ниши — но встала, когда космодесантник вошел.
— Я ждала тебя, младший братик, — сказала д’Фей, обнимая его. — Добро пожаловать домой.
— Я принес тебе подарок, — ответил Уликс, слегка вздрогнув, когда от касания сестры по его истерзанному телу разлилась спасительная бесчувственность.
— И большое тебе за это спасибо. Другие сестры заберут его, а ты иди ко мне, младший братик.
Воин словно в полусне увидел, что две девушки, облаченные в черное, как и д’Фей, уводят трясущегося странника. Впрочем, Уликс немедленно забыл о чужаке, стоило сестре взять его за руку и повести через общую спальню к знакомой нише. Присев там, она жестом пригласила космодесантника сделать то же самое.
— Хочешь, я снова спою тебе, Уликс? — ласково спросила д’Фей.
Обнаружив, что не в силах говорить, воин кивнул со слезами на глазах. Вновь улыбнувшись, сестра взяла его руку в свои и начала петь ему песнь для заблудших.
Прежде всего демоницы отрезали Хадрилю язык. Одна из них проглотила окровавленную мышцу, вторая сняла с глаз эльдар полоску черного шелка. Они не хотели, чтобы его крики мешали выступлению их госпожи.
И странник действительно закричал бы. На первый взгляд ему показалось, что зала вокруг вырезана из цельного блока многоцветных гемм: могучие колонны, мерцающие розовым и красным, поддерживали сводчатый потолок, который искрил фиолетовым и синим. Отсветы пламени из десятка жаровен завораживающе танцевали на неровных поверхностях.
Но Хадриль мгновенно понял, что перед ним не просто какая-то безвкусно роскошная отделка. Это помещение построили не из красивых стекляшек. Его возвели из путеводных камней. Десятки тысяч драгоценных вместилищ эльдарских душ были разбиты и расколоты, раскрошены, истолчены и сплавлены вместе, чтобы создать кощунственный храм создания, бывшего проклятием всей расы странника.
Демоницы ухмыльнулись немому отчаянию Хадриля, сверкнув заостренными зубами в сиянии раздробленных камней. Одна из них откинула его изодранный плащ, открыв собственное вместилище души эльдар, вставленное в нагрудник над солнечным сплетением. Язык чудища, пурпурный, жилистый и омерзительно длинный, метнулся вперед и облизнул янтарную поверхность драгоценности. Странника охватила неукротимая дрожь: он знал, что порождение варпа пробует на вкус его душу.
Пока демоница играла с пленником, её сестра схватила Хадриля изящными когтями за подбородок и нежно подняла ему голову, приглашая посмотреть точно в центр зала. Там находилось возвышение, тоже из разбитых камней, сложенных в форме нечистой руны Князя Наслаждений. На нем дремал проклятый воин мон-кей; несмотря на свои размеры, этот растленный зверь свернулся в позе эмбриона, опустив измученную, бесформенную голову на грудь твари, обнимавшей его. Странник вновь содрогнулся, разглядев это существо — огромное, змееподобное, бледное, как плоть разложившегося трупа. Его толстое, мясистое тело кольцами обвивалось вокруг пышно украшенной брони. Голову оно склонило к уху космодесантника, и эльдар видел, как между тонких губ создания мечется раздвоенный язык. То, что оно шипело, терялось в раздирающем душу ужасе этих покоев. Словно почувствовав взгляд Хальдира, демон слегка наклонил голову и посмотрел на него черным глазом с мигательной перепонкой, в котором поблескивало тошнотворное веселье.
С окровавленных губ пленника сорвался стон, вызванный нежданной вспышкой наслаждения в правом боку. Странник понял, что одна из демониц вонзила тонкий клинок между сочленений доспеха. Даже видя, как по ноге у него струится кровь, эльдар задыхался от неестественного удовольствия.
Вторая тварь прекратила пробовать жизненную суть Хадриля на вкус и, осторожно, но уверенно постучав клешней по гладкому путеводному камню, надавила на него. Тогда и началась боль.
Последним, что увидел странник, глядя над плечом демоницы, был лорд Хаоса. Белые кольца демона-змеи по-прежнему обвивали его, и, хотя глаза шумового десантника были закрыты, его лицо с неподвижными челюстями выражало то, что можно было назвать лишь чистым, спокойным удовлетворением.
Матиас чувствовал присутствие гостьи в спальне. Послушник точно знал, что она не приходит незваной, но Уликс продолжал приглашать её. Он умолял соседа прекратить, но, когда тот не послушал, Матиас не отважился рассказать об этом кому-нибудь ещё. Паренек был уверен, что она придет и за ним, скажи он хоть слово.
Мальчик не оборачивался: однажды он уже сделал эту ошибку. Хищный голод был таким же неизменным её спутником, как и свистящее шипение, от которого Уликс засыпал каждую ночь, а Матиас оставался на взводе и дрожал до первого удара колокола. Однажды он увидел гостью. И знал, что она делает сейчас.
Обвив кольцами тело Уликса, шипит ему в ухо песню, которую Матиас молился никогда не услышать.
Брайан КрейгПешки Хаоса
Пролог
Лишь увидев, как рассыпалась стена, Заркон осознал, каким же глупцом он был, воображая, что люди, подобные ему, способны противостоять захватчикам. Человека слева от него разорвало на куски выстрелом, с легкостью пробившим и каменную стену, и его тело за ней. Поднявшиеся клубы серой пыли, казалось, поглотили брызги крови и разорванную плоть.
Человек справа от него погиб лишь секунду спустя, подняв голову над бруствером, чтобы рассчитать бросок. Обжигающая вспышка света выжгла его правый глаз, мгновением позже его мозг брызнул из удивительно маленького выходного отверстия в затылке. Треск, раздавшийся через долю секунды, был, вероятно, звуком выстрела оружия, убившего его. К тому времени мертвое тело уже рухнуло на землю, разбросав безжизненные конечности.
Зажигательный снаряд, который защитник собирался швырнуть в грузовик врага, полетел не прицельно, но рука, державшая его, потеряла силу настолько внезапно, что примитивная бомба с глухим стуком упала на песчаную землю. Глиняный кувшин раскололся. От горящего фитиля вспыхнуло вытекшее масло. Больше похоже на разбитый масляный фонарь, чем на оружие.
«Таковы мы все!», мелькнула скорбная мысль в охваченном ужасом разуме Заркона. «Не бойцы — всего лишь жалкие разбитые фонари, пытающиеся сравниться с сиянием полуденного солнца…»
Туча пыли, поднявшаяся от выстрела, убившего первого защитника, поднялась не меньше чем на десять футов, прежде чем начала оседать. Заркон разглядел две оторванных ноги и жуткий кусок, который когда-то был головой, но руки отбросило куда-то далеко, а торс был разорван на смехотворно крошечные клочки.
Остальным защитникам стены справа и слева приходилось не легче. Тех, кто не был разорван болтерными снарядами или пронзен лучами лазганов, давили и калечили падающие камни. Некоторые из умирающих еще кричали, но их оставалось немного. Никто не успел убежать. Все произошло слишком быстро.
Заркон понял — слишком поздно — что единственная причина, по которой он все еще стоит на ногах и все еще может видеть происходящее — уцелевший кусок стены перед ним, не больше четырех или пяти футов, по чистой случайности не задетый первой очередью тяжелого болтера.
Он понимал, что жить ему осталось всего ничего, и вторая очередь разорвет его с той же легкостью, с какой первая убила его товарищей.
Никогда, даже в самых жутких кошмарах, не мог он вообразить такой разрушительной силы. Ему рассказывали, что есть такие вещи, как болтеры и лазганы — и рассказывали, на что способно такое оружие — но его воображение не могло превратить слова в точные образы.
Теперь он понимал, как же глуп он был, думая, что стена защитит его. Она казалась хорошо защищенным укреплением, с которого он и его товарищи смогут обрушить град зажигательных бомб на машины захватчиков. Но она не смогла их защитить. Во всей Гульзакандре не было такой стены, которая смогла бы противостоять огневой мощи имперцев.
Это был не бой, нет; это была резня. Если и дальше так будет, оборона Гульзакандры окажется не войной, а сплошным безумием: бесконечной чередой страшных жертвоприношений кровожадным боевым машинам Калазендры.
Конечно, Заркон с самого начала знал, что оружие, которым обладали защитники — стрелы, копья, камни, самодельные зажигательные снаряды — было просто жалким в сравнении с пушками и машинами врага. Хотя врагов было не так много — тысячи, самое большее — десятки тысяч — а защитники Гульзакандры исчислялись сотнями тысяч, Заркон наивно верил, что не важно, сколько боев могут проиграть защитники, враги все равно не смогут выиграть войну.
Теперь он знал, что ошибался.
Ему говорили, что у захватчиков лишь несколько болтеров и немного лазганов, а большая часть их войск вооружена более простым оружием, произведенным на заводах Калазендры. Но теперь он знал, что даже нескольких болтеров и лазганов будет более чем достаточно, чтобы захватчики ворвались в самое сердце Гульзакандры.