Мореплаватели
Давно уже никто не ходил за море в Крестовые походы…
Чтобы сдвинуть огромную пушку с места, требовалось 200 солдат и упряжка из 60 могучих быков. Изготовивший ее венгерский инженер дал полную волю воображению и получил за работу щедрую плату[963]. Ствол пушки достигал 8 м в длину[964] и был достаточно широким, чтобы стрелять камнями весом более полутонны. Заряжали пушку так долго и с таким трудом, что она могла сделать лишь семь выстрелов в день. Однако этот недостаток с лихвой окупался, когда чудовищное орудие подавало голос. По словам летописца, слышавшего его своими ушами, выстрел производил такой грохот, что прохожие теряли дар речи, а у беременных женщин случались выкидыши[965]. Стены замков и городов в позднем Средневековье могли выдержать удары катапульт, мангонелей и осадных башен и устоять перед подкопами. Под обстрелом же полноценной полевой артиллерии, заряженной порохом из смеси «селитры, серы, угля и трав», они просто рассыпались[966]. Вот почему весной 1453 г. османский султан Мехмед II, которому тогда был 21 год, приказал войскам перевезти свое самое большое орудие на 200 с лишним километров на восток, из своей штаб-квартиры в Адрианополе (Эдирне) к окраине Константинополя. В армии Мехмеда насчитывалось не менее 80 000 человек – вместе с его военным флотом этого было достаточно для основательной осады византийской столицы. Чтобы получить настоящий шанс преодолеть знаменитые двойные стены Царицы городов, Мехмеду II требовалась не только живая сила. По этой причине он взял с собой пушку – «предмет ужасный и поистине невероятный», как писал летописец Михаил Критовул с Имвроса, который был знаком с Мехмедом и восхищался им и побывал в Константинополе после падения города[967].
Осадивший Константинополь султан Мехмед II официально принял бразды правления Османской империей всего два года назад[968]. В действительности он осуществлял власть и принимал военные решения с тех пор, как ему исполнилось 12 лет. Он был воспитан для борьбы и видел в ней смысл своего существования. Мехмеда II, так же как его покойного отца Мурада II и множество султанов до него, толкало вперед стремление прославить Османскую империю и расширить ее границы на Ближнем Востоке и на Балканах. Воинственное мусульманское государство основал в 1299 г. Осман I, мелкий тюркский военачальник, обосновавшийся в Малой Азии к югу от Константинополя. В середине XV в. потомки Османа правили неуклонно расширяющейся сверхдержавой. Они контролировали большую часть бывших византийских территорий на Балканах и около половины Малой Азии, где служили своего рода заслоном между Европой и монголами. Взятие Константинополя должно было подтвердить их притязания на верховную власть в Восточном Средиземноморье и открыть возможность дальнейшей экспансии в Сербию, Венгрию и Албанию. Молодой Мехмед II стоял в одном шаге от региональной гегемонии.
Артиллерийские обстрелы, которым Мехмед II подверг Константинополь с помощью чудо-пушки и более мелких бронзовых орудий, привели современников в ужас. Сам Критовул не видел, как стреляет огромная пушка, но позднее ему рассказывали, на что это было похоже. «Раздался страшный рев, земля под ногами задрожала на много саженей окрест, поднялся шум, какого никогда прежде не слышали люди, – писал он. – Затем грянул оглушительный гром, пламя озарило окрестности, и все вокруг снова почернело… Струя горячего сухого воздуха с силой привела в движение камень… и камень под действием этой силы с огромной скоростью полетел и ударил в стену. Стена тотчас содрогнулась и рухнула, а камень раскололся на множество частей, и его осколки брызнули в разные стороны, губя всех, кто оказался поблизости»[969]. Каждый раз, когда подобный удар разрушал участок стены или башню, горожане бросались латать брешь щебнем. Какое-то время это работало, не позволяя Мехмеду сразу после артиллерийского удара послать войска для штурма города. Так не могло продолжаться вечно.
В ночь на 28 мая 1453 г. после 47-дневной осады люди Мехмеда II взяли штурмом существенно пострадавшие от обстрелов стены Константинополя. Внутри их встретили оборонительные отряды греков, генуэзцев и венецианцев под командованием византийского императора, 48-летнего Константина XI Палеолога. Защитники города сражались отважно. Вокруг гремели пушечные залпы, с темного неба дождем падали стрелы, арбалетные болты и греческий огонь[970]. «С обеих сторон слышались без умолку крики, богохульства, проклятия, угрозы. Кричали и нападавшие, и защищавшие, и те, кто стрелял, и те, в кого стреляли, и убийцы, и умирающие, и все, кто в гневе и ярости творил всевозможные ужасные дела», – писал Критовул[971]. Однако к рассвету защитники города оказались подавлены численным и техническим превосходством противника. В прибрежной части города шла беспорядочная эвакуация, а на улицах свирепствовали османские солдаты и элитный корпус телохранителей султана – янычары.
То было горькое, ужасающее зрелище. По словам Критовула, османы «убивали, чтобы напугать весь город, вселить в горожан страх и поработить их». Они грабили церкви и оскверняли святыни. Бесценные рукописи сваливали в кучи и жгли на улицах. Женщин вытаскивали из домов и угоняли в рабство. «Люди с мечами, с обагренными кровью руками, дыша яростью, грозили и убивали без разбору, распаленные худшими страстями… словно дикие свирепые звери, врывались в дома, беспощадно нападали на [греков], силой тащили их за собой, выгоняли их бесславно на улицы, насмехались над ними и премного творили всякого зла»[972].
В следующие дни было взято в плен около 50 000 жителей Константинополя. Тысячи погибли. Среди них был и император Константин, павший в рукопашной схватке вместе со своими людьми. Его тело так и не нашли, хотя некоторые очевидцы позднее сообщали, что видели, как в воцарившемся хаосе его отрубленную голову несли на копье[973]. Мехмед II торжественно вступил в Константинополь и проехал на белом коне по улицам города, любуясь древними строениями. Он приказал своим людям не разрушать здания (обнаружив, что какой-то солдат разбивает мраморный пол собора Святой Софии, Мехмед лично дал ему затрещину). Он осмотрел пленников и выбрал для своего удовольствия самых миловидных девушек и юношей. Он пил и пировал. И он начал строить планы о том, как перестроить и возродить город, который и до его прибытия был относительно малонаселенным и заметно обветшавшим.
Отныне город принадлежал Мехмеду II как победителю. Более одиннадцати веков Константинополем правили христианские императоры – римские, византийские или латинские. Эти дни безвозвратно ушли в прошлое. Константинополь стал османским. Римская империя окончательно погибла. Как писал Критовул, «великий город Константина, вознесшийся в свое время на вершину славы, владычества и богатства, затмивший в бесконечной степени все окружающие города, блиставший своими триумфами, сокровищами, властью, могуществом, величием и всеми прочими достоинствами… так пришел к концу»[974]. Даже сделав скидку на поэтическое преувеличение, это был судьбоносный момент в истории Константинополя и всего Запада. После падения города мир преобразился.
Завоевание Константинополя в 1453 г. потрясло христианскую Европу почти так же, как захват Иерусалима Саладином в 1187 г. В этом нет ничего удивительного. Для тысяч итальянских купцов и предприимчивых паломников блистательный Константинополь был единственной дверью, ведущей на восточную половину мира. Однако для миллионов людей Константинополь был в первую очередь символом. Он олицетворял непоколебимое присутствие Римской империи на земле и восходящую к незапамятным временам историческую преемственность. Более тысячи лет Константинополь считали главным оплотом христианского мира, удерживающим на расстоянии вытянутой руки турецкие и мусульманские армии. На самом деле, конечно, Византия как политическое образование уже много поколений была слишком слаба для подобных подвигов: еще до захвата в 1453 г. город был, по сути, отрезан, оказавшись в кольце завоеванных османами территорий, а византийские императоры давно признали себя османскими вассалами. Так же как в случае с Западным Берлином после Второй мировой войны, символическая роль свободного Константинополя была не менее важна, чем его действительное положение. Если он может пасть, что падет следующим? На Западе ходили слухи, будто Мехмед II, войдя в Константинополь, возблагодарил пророка Мухаммеда за дарованную победу и добавил: «Я молюсь, чтобы он позволил мне прожить достаточно долго, чтобы захватить и подчинить себе Старый Рим, так же как я подчинил Новый Рим»[975].
Эта мысль пугала многих. Призрак мусульманских армий, стучащих в двери Ватикана, давно являлся в кошмарах христианским жителям Европы. Самыми незащищенными в XV в., вероятно, чувствовали себя итальянцы. Похоже, их опасения имели под собой вполне определенную основу. Мехмед II был весьма неоднозначной личностью. С одной стороны, он позволил христианам, иудеям и иностранным купцам остаться в городе и более или менее беспрепятственно вести дела, а также проявлял интерес к ренессансным художникам – в 1479–1480 гг. он «позаимствовал» талантливого венецианского живописца Джентиле Беллини и вопреки традициям ислама заказал ему свой портрет[976]. С другой стороны, Мехмед II переименовал Константинополь в Стамбул и превратил собор Святой Софии в мечеть. Он мог быть просвещенным и любезным и вовсе не был религиозным фанатиком, но он оставался турком. Его сторонники звали его Фатих – Завоеватель. Папа Николай V называл Мехмеда II «сыном Сатаны и погибели», а папа Пий II – «ядоносным драконом»[977].
После 1453 г. Мехмед II продолжил запланированное расширение своего государства. Он нацелился на завоевание Восточной Европы, берегов Черного моря и греческих островов. В 1454–1459 гг. султан отправил войска в Сербию и в конце концов присоединил ее к Османской империи. В 1460-х гг. он захватил Боснию, Албанию и Пелопоннес. В 1463–1479 гг. правитель вел долгую и ожесточенную войну против Венецианской республики. Покончив с этим, в 1480 г. Мехмед вторгся в Южную Италию, где его солдаты разграбили и сожгли Отранто. Чтобы вернуть город в следующем году, потребовалось созвать небольшой Крестовый поход. Все это убедило европейцев в том, что турки представляют собой не просто серьезную, но экзистенциальную угрозу. С XV до XVII в. турок оставался страшной тенью у изголовья христианской Европы[978].
Действительно ли османы заслужили подобную репутацию – спорный вопрос, но здесь нет смысла останавливаться на нем подробно. Намного важнее, что возвышение османов в конце XV в. существенно изменило общую картину международных торговых и исследовательских маршрутов. Здесь турки перевернули устоявшиеся вековые реалии с ног на голову.
Во-первых, некоторые считали, что подъем Османской империи возвещает скорое наступление Апокалипсиса (который, согласно произведенным на Руси расчетам, должен был прийти до конца XV в[979].[980]). Во-вторых, он привлек внимание к другим, более обширным потерям христианства: не только Константинополь, но и Иерусалим уже давно находился в руках нехристиан, и за все это время почти ничего не было сделано для его возвращения. В-третьих, Османская империя создала определенные трудности для бизнеса. Крупные торговые государства Средиземноморья в середине XV в. находились в превосходной коммерческой и финансовой форме. Однако они никак не могли похвастаться идеальными отношениями с османами: Венеция уже пятнадцать лет вела с турками открытую войну и потеряла из-за них важную торговую станцию в Негропонте, Генуя лишилась важнейшего черноморского порта Каффы. Некоторые специфические отрасли, такие как прибыльная торговля тюркскими рабами, которых захватывали на берегах Черного моря и доставляли в мамлюкский Египет, прекратили существование[981]. Нельзя сказать, что османы полностью заблокировали Средиземное море, но они определенно сделали торговлю в этой части света менее привлекательной, чем раньше, как с финансовой, так и с этической точки зрения.
Как следствие, европейские купцы и авантюристы XV в. в союзе с честолюбивыми новыми монархиями, в первую очередь из Испании и Португалии, начали искать возможность выхода на другие торговые пути и строить планы поиска союзников для борьбы с коварными турками. Многие обратили взоры на запад, за Атлантический океан. Было неясно, чего именно оттуда ждать и есть ли там вообще что-нибудь. Однако многие мореплаватели и состоятельные меценаты были готовы приложить усилия, чтобы выяснить это. В первую очередь их интересовало, можно ли пройти через Атлантический океан на восток в обход занятой османами зоны. Однако в своих поисках они нашли нечто совершенно иное: материки и острова Северной, Центральной и Южной Америки, плодородные, опасные, хрупкие и прекрасные земли Нового Света.
Святые, северяне и мореплаватели
Люди жили на территории Северной и Южной Америки как минимум 13 000 лет (возможно, более чем в два раза дольше)[982]. Хотя археологи не пришли к единому мнению относительно точного времени появления людей в этой части света, большинство сходится на том, что в период последнего ледникового периода переселенцы пришли сюда из Северо-Восточной Азии, преодолев существовавший тогда сухопутный мост между Чукоткой и Аляской, а затем отправились на юг вдоль побережья Тихого океана либо через незамерзающий коридор во внутренние районы Америки. Древние жители этого обширного континента собирали растения и охотились на животных, изготавливали каменные орудия труда и наконечники копий и укрывались в пещерах. На первобытной стоянке в Чили современные исследователи обнаружили остатки большой деревянной общественной постройки, выделанные шкуры животных, кострища, инструменты, остатки орехов и семян, а также свидетельства того, что жившие там люди каменного века выращивали картофель, отчасти для собственного пропитания, отчасти для обмена с другими племенами, жившими на расстоянии более двухсот километров. По оценкам ученых, пещера была заселена 14 500 лет назад[983]. Очевидно, первые «американцы» вели такой же образ жизни, как все остальные люди каменного века по всему миру. Однако они проживали в относительной изоляции. С тех пор как растаяли огромные ледники и сухопутный мост между Чукоткой и Аляской ушел под воду, люди Америки оказались отрезанными от остальных регионов земного шара. Окруженные двумя величайшими океанами мира, они более десяти тысячелетий развивались собственным путем, никак не затронутые тем, что происходило в других частях света.
Ранее было принято считать, что первыми из средневековых путешественников до Америки доплыли жители Южной Европы в XV в. Сейчас мы знаем, что это не так. Контакты – или заявления о контактах – существовали на протяжении всего Средневековья, и в них участвовал широкий круг других народов. В VI в. ирландский монах святой Брендан много путешествовал вокруг Британских островов и, возможно, доплывал даже до Фарерских островов[984]. Согласно его житию, с X в. неоднократно переписывавшемуся и получившему широкое распространение, Брендан вместе с несколькими товарищами вышел в море на рыбачьей лодке с деревянным каркасом, обтянутым смазанной жиром дубленой воловьей шкурой. На этой лодке они поплыли в неведомые дали, где терпели голод и жажду и спасались от огнедышащих морских чудовищ, и через несколько лет пути обнаружили остров, «такой широкий, что шли по нему сорок дней, да так и не пришли к дальнему берегу»[985]. На основании этого некоторые делают вывод, что Брендан, вероятно, переплыл Атлантический океан. По правде говоря, остров из легенды о святом Брендане напоминает скорее аллегорию Эдема, чем буквальное описание Американского континента. Однако у людей явно существовали представления о том, что к западу от Ирландии должны лежать какие-то земли, даже если никто точно не знал, какие именно. Некоторые считали, что там находится остров Бразил, где похоронен король Артур. Для блестящего арабского географа X в. аль-Масуди Атлантический океан был «морем тьмы», не имевшим «пределов ни вдаль, ни в глубину, ибо где его конец, никому не известно»[986]. По словам аль-Масуди, в Испании ходили слухи, будто молодой моряк из Кордовы по имени Хошхаш однажды отправился покорять это море и вернулся, «нагруженный богатой добычей», но как и куда именно он плавал, осталось загадкой[987]. Предания Мали гласят, что в XIV в. манса (король или император) Абу Бакр II отрекся от престола ради того, чтобы пересечь Атлантический океан, но после этого пропал без вести – предположительно погиб в море. Все эти истории волновали воображение. Однако все они, по большому счету, скорее походили на легенды и вымыслы.
Первыми средневековыми людьми, о которых достоверно известно, что они пересекли Атлантический океан[988] и достигли Америки, считаются жившие в X–XI вв. викинги[989]. Средневековые скандинавы были исключительно предприимчивым и легким на подъем народом[990], и они продвинулись в Северную Атлантику так же далеко, как в остальные части света. В IX в. викинги заселили Исландию. В 980-х гг. изгнанный преступник по имени Эрик Рыжий положил начало колонизации Гренландии[991]. Примерно в это же время, как гласят скандинавские саги, несколько сотен путешественников, которых вели за собой, по разным версиям, супруги Торфинн Карлсефни и Гудрид Торбьярнардоттир, либо первооткрыватель Лейф Эрикссон, отправились в землю под названием Винланд. Там они столкнулись с аборигенами, которых насмешливо называли skrælingar – «дикари». Викинги торговали и воевали со скрэлингами, похищали у них детей и заражались от них болезнями. По мнению историков, эти скрэлинги имели отношение к ныне вымершему аборигенному племени беотуков[992]. Однако об этом нелегко судить наверняка.
Однако достоверно известно, что примерно в начале XI в. на Ньюфаундленде в местечке под названием Л’Анс-о-Медоуз недолго существовало небольшое поселение викингов. Археологические данные подтверждают, что в течение какого-то времени здесь проживало около сотни скандинавов: они занимались заготовкой леса и, возможно, использовали это место в качестве опорной базы для дальнейшего исследования побережья, вплоть до современного Квебека или даже штата Мэн. Почти наверняка именно Л’Анс-о-Медоуз или весь этот регион и был тем местом, которое викинги называли Винландом. И хотя обосновавшиеся там скандинавы вряд ли догадывались, что на самом деле они поселились на краю огромного континента, тот факт, что они пришли на эту землю, обменялись с местными жителями товарами и выстрелами из луков и рассказали о существовании этого места тем, кто остался на родине, имел большое значение. На какое-то время это замкнуло цепочку взаимодействий, связывавшую человеческие общества от Америки до Дальнего Востока[993].
Однако в следующие 550 лет после того, как викинги рубили деревья в средневековом Винланде, в районе Атлантического океана не наблюдалось никакого значимого взаимодействия. Скандинавскую колонию в Л’Анс-о-Медоуз, состоявшую из деревянных построек и крытых торфом жилищ, оставили и сожгли через пару десятков лет после основания. Точно так же скандинавы в конце концов ушли из Гренландии. Таким образом, пока на Черном, Балтийском и Средиземном морях шло оживленное торговое судоходство, Атлантика в позднем Средневековье оставалась огромным знаком вопроса на карте мира и представлялась людям скорее преградой, чем мостом к чему бы то ни было.
Однако в XV в. ситуация начала меняться. Знакомство европейцев с «дальней» стороной Атлантики продвигалось медленно, но тем не менее все-таки происходило. Пожалуй, одну из самых важных ролей в этом процессе сыграл португальский принц Генрих (Энрике) Мореплаватель.
Генрих был младшим сыном короля Португалии Жуана I и его английской жены Филиппы Ланкастерской. Он родился в 1394 г. и вырос при дворе, где царил дух безудержных политических амбиций[994]. Став первым королем новой Ависской династии, Жуан I задался целью возвысить Португалию и сделать ее ведущей европейской державой[995]. Ради этого он вмешался в Столетнюю войну, подписал бессрочный мирный договор с Англией[996], открыл свою столицу Лиссабон для итальянских банкиров и фламандских купцов, способствовал превращению Португалии в морской перевалочный пункт между фламандскими, английскими и средиземноморскими портами и активно готовил свою семью к участию в своем великом проекте[997]. Его дети получили превосходное образование и заключили удачные браки – инфанта Изабелла, как мы видели, вышла за Филиппа Доброго, коварного бургундского герцога, который охотно покровительствовал людям искусства, в том числе Яну ван Эйку[998]. Что касается Генриха и его братьев, то им предстояло распространять португальское влияние за пределы королевства, и они, как правило, добивались поставленной цели силой оружия.
Территориальная экспансия играла важную роль в истории и самосознании португальцев. Само королевство появилось благодаря усилиям многих поколений сражавшихся в Реконкисте крестоносцев: год за годом упорно воюя против Альморавидов, Альмохадов и правителей аль-Андалусских тайф, им удалось создать и расширить собственное государство, вытянутое вдоль Атлантического побережья Пиренейского полуострова. Это был долгий и трудный процесс. Лиссабон отбили у мусульман только во времена Второго крестового похода в 1147 г. Понадобилось еще сто лет, чтобы королевство прочно встало на ноги, а его границы расширились до Алгарви. В конце концов дело было сделано. Ко времени Генриха Мореплавателя на материке больше не осталось земель для завоевания. Будущее лежало за океаном.
Летом 1415 г. Генрих, которому был 21 год, сопровождал отца в походе на Сеуту. Эта территория на северном побережье Марокко в устье Гибралтарского пролива открывала путь из Средиземного моря в Атлантику – когда-то считалось, что именно здесь стоят Геркулесовы столбы. Сеутой правил султан Марокко, но она обладала огромной экономической привлекательностью для португальцев, не в последнюю очередь из-за того, что на берегу располагалась конечная остановка пересекавшего Северную Африку караванного маршрута, по которому через Сахару ежегодно доставляли на верблюдах тонны золота из рудников Западного Судана[999]. Это был мусульманский город, что в целом хорошо вписывалось в португальскую традицию расширяться за счет земель, отнятых у неверных. Для захвата Сеуты Жуан приготовил огромный флот и несколько десятков тысяч воинов и лично взял на себя командование операцией. Он разработал подробный план взятия города; штурм начался 21 августа, и город пал почти без сопротивления в течение одного дня. Генрих получил в бою ранение, но не серьезное. После того как все закончилось, португальцы превратили мечеть Сеуты в импровизированную церковь и отслужили в ней мессу. Генриха, еще не снявшего доспехи, там же посвятили в рыцари – «то было великолепное зрелище», как писал один очевидец, – и отец назначил сына правителем города[1000]. Это сообщило молодому человеку устойчивый интерес к сохранению Сеуты под властью Португалии (здесь его ждали некоторые трудности, поскольку возмущенные марокканцы неоднократно пытались вернуть владение себе) и к дальнейшему расширению зоны португальского влияния вдоль длинного и богатого западноафриканского побережья.
Хотя сам Генрих, несмотря на свое историческое прозвище, не был мореплавателем в прямом смысле этого слова, он щедро финансировал и активно поддерживал тех храбрецов, кто был не прочь отправиться на юг в поисках новых земель, о которых европейцы пока имели довольно смутное представление. Конечно, все отлично знали, что по ту сторону Сахары лежат баснословные природные богатства (в атласе мира, изданном на Майорке в 1375 г., центральные районы Африки были обозначены фигурками чернокожего короля с золотыми регалиями и элегантного работорговца в роскошном длинном одеянии, восседающего верхом на верблюде). Однако попасть в эти земли было не так легко – доступ к ним во многом зависел от мусульманских посредников. Португальцы задались целью отказаться от караванных маршрутов Сахары и найти вместо этого морские пути, позволяющие направить все богатства Западной Африки прямо в Средиземное море. Если им удастся это сделать, рассуждал Генрих, все они, несомненно, разбогатеют. Сам он обычно забирал в свою пользу 20 % общей прибыли тех морских предприятий, в которые вкладывал деньги. Средства для этого, безусловно, имелись. Корабельные технологии совершенствовались: в XV в. появились каравеллы – легкие и быстрые суда с треугольными (латинскими) парусами, способные преодолевать большие расстояния и при этом маневрировать в бухтах, портах и у береговых линий. Латинское парусное вооружение позволяло морякам лавировать против ветра, что с прямоугольными парусами ранее было совершенно невозможно[1001]. Кроме того, к этому времени было накоплено достаточно знаний о силе и скорости атлантических ветров, и мореплаватели осознали, что с юга на север можно вернуться, если выйти в Атлантику, а затем заложить круг обратно в сторону Иберии, вместо того чтобы с большим трудом продвигаться назад вдоль побережья. Благодаря всем этим достижениям не было недостатка в добровольцах, готовых отправиться в неизвестность.
Первые экспедиции под эгидой Генриха отправились в путь вскоре после взятия Сеуты. Несколько кораблей по чистой случайности пристали к архипелагу Мадейра, который Генрих приказал объявить португальским владением. Вскоре после этого в конце 1420-х и начале 1430-х гг. таким же образом были колонизированы Азорские острова. В 1450-х гг. венецианский исследователь и работорговец Альвизе Кадамосто, совершая плавание вдоль побережья Гвинеи, заявил права на острова Кабо-Верде. Участники этих морских походов видели в пути много чудесных и удивительных вещей. Проплывая мимо Мадейры, Кадамосто восхищался богатством и плодородием земель, где в изобилии росли полезные виды дерева, сахарный тростник и виноград[1002]. «Эта страна богата, и многие здешние жители также богаты, – писал он. – Остров похож на сад, а все, что там растет, похоже на золото». Потенциал девственной территории был очевиден. «Земля здесь настолько щедрая, что говорят, виноград созревает уже к Страстной неделе [т. е. на Пасху] – ничего более удивительного мне не доводилось видеть», – писал Кадамосто[1003].
В то же время португальские мореплаватели (многие под покровительством Генриха) постепенно исследовали материковую часть Африки, с каждым новым мореходным сезоном продвигаясь немного дальше на юг. К середине века они неплохо изучили побережье Гвинейского залива в районе современных Кот-д’Ивуара, Ганы, Того и Бенина. В прибрежных городах Западной Африки португальцы нередко завязывали плодотворные деловые отношения с местными торговцами (хотя некоторые стороны их бизнеса сегодня поражают нас чудовищной безнравственностью). В Африке издавна существовала оживленная торговля рабами, и португальцы присоединились к ней без малейших колебаний. В конце XIV в. они вышли на этот рынок через контролируемые кастильцами Канарские острова, но, постепенно расширяя собственные связи в Западной Африке, смогли значительно увеличить оборот: в некоторых районах за одну европейскую лошадь на торгах можно было выменять 9–14 рабов. В 1440-х гг. никого уже не удивляло печальное зрелище невольничьих судов, выгружавших африканских пленников в португальском порту Лагуш на побережье Алгарви. Впрочем, как минимум некоторым наблюдателям безнравственность работорговли уже тогда не давала покоя. В 1444 г. летописец Гомеш Эанеш де Зурара со смешанными чувствами наблюдал, как с приставших в Лагуше каравелл на берег сходят 235 африканских невольников – мужчин, женщин и детей, которых затем жестоко разлучали, разрушая семьи и отрывая детей от матерей, и обрекали на подневольный труд за сотни миль от родины.
Однако каковым должно было быть сердце – сколь бы ни было оно черство, – кое не оказалось бы поражено благочестивою печалью при виде того сборища? Ибо лица одних были склонены… омыты слезами, когда глядели они друг на друга; иные стенали весьма горестно, взирая на высоту небес, вперившись в них очами, громко взывая, словно моля о помощи Отца природы; иные били лицо свое ладонями и бросались оземь, простираясь ниц; иные облекали свои сетования в вид песни, следуя обычаю своей земли, каковые [песни] весьма соответствовали степени их печали, хотя слова [их] языка и не были понятны нашим[1004][1005].
Очевидно, эмоциональные и физические страдания, которые несла с собой работорговля, произвели на Гомеша тяжелое впечатление. Однако Генриха Мореплавателя, руководившего разделом человеческой добычи, эти соображения, по-видимому, не беспокоили.
Инфант был там, верхом на могучем коне, сопровождаемый своими людьми, распределяя свои милости, как человек, немногое богатство жаждавший составить из своей доли; ибо среди сорока шести душ, что оказались в его пятой части [т. е. в его 20-процентном налоге на прибыль], произвел он весьма скорый дележ – ведь все его основное богатство заключалось в [исполнении] его желания, и с великим наслаждением помышлял он о спасении тех душ, что прежде были потеряны[1006].
Для Генриха новые земли были источником прибыли. Неверные подлежали крещению. А цель оправдывала средства. Генрих мыслил традиционными категориями завоевательных и Крестовых походов – и надо заметить, то и другое было занятием не для слабонервных. Он был Великим магистром ордена Христа, правопреемника ордена тамплиеров в Португалии, и не раз привлекал его членов к колонизации новых территорий. Генрих добился для своих мореплавателей, завоевателей и работорговцев поддержки Рима. В 1452 и 1456 гг. португальцы получили от папы разрешение «вторгаться, завоевывать, сражаться [и] порабощать сарацин и язычников, а также других неверных и врагов Христа», присваивать их земли и «обращать их народы в вечное рабство»[1007]. Не требовалось особой фантазии, чтобы соединить обостренные антимусульманские настроения середины XV в. с жаждой приключений и стремлением побеждать неверных за пределами Святой земли. Однако это дало важную религиозную санкцию военно-экономическому предприятию, подобного которому не было со времен создания государств крестоносцев в Палестине и Сирии на рубеже XI–XII вв.
Ко времени смерти Генриха Мореплавателя в ноябре 1460 г. португальские исследователи продвинулись вдоль африканского побережья вплоть до Сьерра-Леоне. Еще через 40 лет они достигли мыса Доброй Надежды. У Португалии были все шансы стать самой могущественной торговой державой Западной Европы – соперничать с ней могла только Кастилия. В начале XVI в. опытный мореплаватель Дуарте Пачеко Перейра по прозвищу Португальский Ахиллес осыпал горячими похвалами короля Генриха, приписав ему все заслуги этого выдающегося расширения. «Благодеяния, дарованные [Португалии] добродетельным принцем Генрихом, таковы, что ее короли и народ в большом долгу перед ним, – писал Перейра. – Ибо на землях, которые он открыл, немало португальского народа теперь получает средства к существованию, и короли [Португалии] имеют большую прибыль от этой торговли»[1008]. О тех людях и народах, которым это расширение принесло в прошлом, настоящем и будущем огромные беды и страдания, Перейра не сказал ни слова.
Христофор Колумб
На второй день января 1492 г. на юге Испании состоялась торжественная церемония. В великолепном дворце Альгамбра, стоящем на возвышенности среди холмов Гранады, последний мусульманский правитель материковой Испании официально отказался от султанского титула и своих владений. Нестабильное правление Мухаммеда XII – или Боабдиля, как его называли христиане, – началось десять лет назад. Все это время его со всех сторон неотступно теснили окружающие христианские королевства. Столетия Реконкисты уничтожили то немногое, что еще оставалось от мусульманской Андалусии, а в 1469 г., когда король Фердинанд II Арагонский женился на королеве Изабелле I Кастильской, христианская Испания, по сути, объединилась в единое королевство. Для Гранадского султаната это прозвучало похоронным звоном, и, хотя до его окончательного падения оставалось еще более двадцати лет, конец был неизбежен.
Вскоре после рассвета 2 января Мухаммед XII, которому тогда было чуть больше 30 лет, официально сдал Альгамбру испанскому армейскому офицеру, после чего отправился на окраину Гранады, где встретился с королем Фердинандом и королевой Изабеллой и передал им ключи от города. Он сказал Фердинанду по-арабски: «Бог очень любит вас. Синьор, передаю вам ключи от этого рая. Я и все те, кто находится внутри, – ваши». Затем стороны обменялись подарками, и сын Мухаммеда, девять долгих лет находившийся в заложниках при испанском дворе, был отпущен обратно к отцу. После этого Мухаммед отбыл восвояси. К концу года он перебрался в Марокко, где ему предстояло прожить остаток своих лет в изгнании[1009]. Он уезжал в свой новый дом, заливаясь слезами.
В тот день за событиями в Гранаде наблюдал генуэзский авантюрист по имени Кристофоро Коломбо – или, как его чаще называют сегодня, Христофор Колумб[1010]. Он приехал в Лиссабон в 1470-х гг. и в течение следующих двадцати лет регулярно бывал на Пиренейском полуострове и в соседних землях. За это время Колумб превратился в настоящего морского волка: он бесстрашно бороздил воды Атлантики, часто бывал в новых португальских форпостах на Азорских островах и на Мадейре и заходил даже дальше – вдоль побережья Гвинеи и (по его собственным словам) в глубь северной части Атлантического океана до самой Исландии.
Он много размышлял об очертаниях мира и о тайнах его неизведанных областей. Колумб увлекался чтением и был хорошо знаком с трудами путешественников прошлого, от древнегреческого эрудита Птолемея до венецианского авантюриста XIII в. Марко Поло[1011]. Столь же внимательно он изучил красочный дневник путешествий, предположительно написанный в XIV в. английским рыцарем сэром Джоном Мандевилем, в котором откровенный вымысел соединялся с материалами, заимствованными из других источников. По словам автора, он решил написать свое сочинение, «потому что давно уже никто не ходил за море в Крестовые походы, и многие люди очень хотят услышать об этой земле [т. е. бывшем Иерусалимском королевстве] и соседних странах». В дневнике он описывал множество разных стран, от Малой Азии до Индии, и напоминал публике некоторые позабытые седые мифы, в том числе сказание о пресвитере Иоанне[1012].
Колумб жадно поглощал все эти сведения. Чтение в сочетании с личным мореходным опытом позволило ему сделать два общих умозаключения. Во-первых, на другом берегу Атлантики ждали несметные богатства. Если, как утверждал Птолемей, Земля представляла собой шар, то, согласно (ошибочным) расчетам Колумба, проплыв около 3000 миль, можно было попасть на Дальний Восток, головокружительные богатства которого так ярко описывали Марко Поло и Мандевиль. Во-вторых, достигнув Востока, Колумб рассчитывал возродить старый план и обратить в христианство хана или другого великого правителя, что, по его мнению, существенно помогло бы в борьбе с «идолопоклонством» и «погибельным учением» мусульман Средиземноморья[1013].
Со временем Колумб, как многие другие фанатики в истории, все больше зацикливался на своем грандиозном замысле. Ему не хватало лишь финансовой поддержки. И здесь на сцену вышли Фердинанд и Изабелла – победители мусульманских султанов и правители самого большого королевства на Пиренейском полуострове, официально именовавшие себя католическими королями. В конце января 1492 г. Колумб, до этого много лет безрезультатно обращавшийся к влиятельным особам в Испании, Португалии и других странах, представил свой план испанскому королевскому двору, и Изабелла согласилась содействовать ему. Она даровала Колумбу право называть себя «великим адмиралом» и оставляла себе 10 % прибыли от путешествия. Для всех участников это было весьма рискованное предприятие, но риск вполне окупился. Первое плавание Колумба на запад в 1492 г. по праву заняло почетное место в списке самых знаменитых путешествий в истории человечества, между легендарным возвращением Одиссея на Итаку после Троянской войны и полетом «Аполлона-11» на Луну в 1969 г. Подробности плавания Колумба хорошо известны, потому что он вел бортовой журнал (оригинал утерян, но текст сохранился в выписках, сделанных историком Бартоломе де лас Касасом). Согласно этому источнику, 3 августа Колумб отплыл «за полчаса до восхода солнца» из Палоса на южном побережье Испании на трех каравеллах – «Нинья», «Пинта» и «Санта-Мария» – в направлении Канарских островов. Там местные жители уверили его, что путешествие, вероятно, будет недолгим, поскольку каждый день на закате «они видели на западе землю»[1014]. Если они не ошибались, это должно было означать, что Америка находится от них на расстоянии от трех до двадцати миль. Разумеется, это было не так.
Произведя необходимый ремонт кораблей и дождавшись попутного ветра, в субботу 8 сентября Колумб двинулся от Канарских островов на запад. Весь следующий месяц команда провела в пути. По дороге они внимательно следили за появлявшимися в поле зрения птицами, крабами, китами, дельфинами и даже водорослями – все это, как утверждал Колумб, указывало на близость земли. Однако земля все не показывалась, и команда постепенно стала проявлять беспокойство. Колумб начал лгать им, уверяя, что они проплыли меньше, чем на самом деле, и всеми силами пытался скрыть от них, что они давно удалились на сотни лиг от всякой твердой поверхности. В общей сложности они провели в море 33 дня. Только 11 октября, когда команда уже находилась на грани мятежа, моряк по имени Родриго увидел землю – один из коралловых островов Багамского архипелага, которому путешественники дали название Сан-Сальвадор. «Все перевели дух и стали радоваться», – писал Колумб. Той ночью они бросили якорь недалеко от берега, а на следующее утро Колумб вместе с небольшой группой моряков поплыл к острову на лодке с оружием и знаменем, на котором были начертаны инициалы Фердинанда и Изабеллы и крест, как у крестоносцев[1015].
На берегу их встретила крайне взволнованная группа совершенно обнаженных мужчин и женщин, которым Колумб подарил «красные шапки и стеклянные бусы… и много других безделушек». Обрадованные островитяне в обмен вручили морякам «попугаев, клубки хлопковых нитей и копья… и весьма охотно обменивали все, что было у них с собой»[1016]. Встреча прошла вполне благополучно. «Они прониклись к нам удивительным дружелюбием», – писал Колумб[1017].
Вид этих людей вызвал у Колумба массу противоречивых чувств. Безусловно, они были молоды и красивы – с оливковой кожей, «прямыми ногами, впалыми животами, и очень хорошо сложены». Однако они оказались почти до смешного примитивными: они не носили одежду, предпочитая вместо этого раскрашивать тела краской, передвигались по воде на длинных каноэ, вырезанных из стволов деревьев, не знали даже такого простого оружия, как меч, и очевидно имели довольно наивные представления о торговле. Колумб прибыл в поисках высокоразвитой культуры и правителя, чей двор мог бы соперничать с двором великого хана. Вместо этого с ним самим обращались как с представителем высшей инопланетной цивилизации[1018].
Но одна мысль немедленно пришла ему в голову. Хотя островитяне явно не были теми торговыми партнерами, с которыми их католические величества могли бы основать новый мировой порядок, «из них могли получиться хорошие и весьма смышленые слуги… И я полагаю, их нетрудно будет обратить в христианство, поскольку у них, как мне кажется, нет никакой собственной веры». Он решил взять шестерых туземцев в плен и отвезти к Фердинанду и Изабелле, «чтобы они научились говорить»[1019]. Затем он поднял на острове испанский флаг, тем самым объявив его собственностью католических королей, и отправился выяснять, на что еще можно предъявить права.
Следующие несколько недель европейцы продолжали исследовать соседние острова. Колумб, по-прежнему надеявшийся, что они находятся намного дальше к востоку (по его мнению, они достигли одного из островов Японского архипелага), хотел отыскать материк под названием Катай. Однако вместо этого он обнаружил ряд небольших Карибских островов, а затем, в конце октября и начале ноября, гораздо более крупные участки суши – Кубу и Гаити, который он назвал Эспаньолой (Маленькой Испанией). Его команда с радостным изумлением реагировала на все встреченные по пути экзотические чудеса: жемчуг и золото, диковинные растения и пряности, необычные корнеплоды, сладкие и сочные фрукты, хлопок и «некие благоуханные травы», оказавшиеся листьями табака. Вместе с тем некоторые местные обычаи привели европейцев в ужас. Сын Колумба Фердинанд позднее писал: «Индейцы[1020] имели привычку поедать всякие нечистые вещи, к примеру огромных жирных пауков или белых червей, кишащих в гнилом дереве… Некоторую рыбу они едят почти сырой сразу после того, как поймают. Другую варят, но прежде вырывают у нее глаза и тут же съедают их. Они употребляют в пищу много таких вещей, от которых любой испанец, вздумай он их отведать, не только слег бы больным, но, пожалуй, и вовсе испустил бы дух»[1021]. Именно так, по большому счету, и был устроен тогдашний мир, поворачивавшийся к людям то восхитительной, то гротескной стороной. Колумб часто говорил своей команде, что они вряд ли смогут рассказать дома обо всем, что повидали, потому что «язык не в состоянии передать всей правды об этом, и перо не в состоянии ее описать». Судя по всему, такое же чувство изумления и временами оцепенения испытывали и те, с кем он столкнулся. На Эспаньоле знатный местный житель сказал Колумбу, что его покровители, «должно быть, весьма высокие князья, коли [они] столь бесстрашно послали меня в далекий путь с небес»[1022].
Колумб пробыл в новых землях до Рождества. В канун Рождества он потерял один корабль – «Санта-Мария» налетела на рифы на мелководье близ Эспаньолы. Колумб велел команде построить из спасенных обломков корабля импровизированный форт. Он приказал одному из своих людей продемонстрировать индейцам, как стреляет мушкет, чтобы избавить их от соблазна напасть на крепость. Для охраны он оставил гарнизон из трех дюжин человек – они стали первыми жителями Пуэрто-де-ла-Навидад (гавань Рождества), «первого постоянного христианского поселения в этой местности»[1023]. 16 января 1493 г. он снова вышел в море на двух оставшихся каравеллах и направился в Испанию, чтобы рассказать всем о том, что он видел и чего достиг. Впереди ждало еще одно долгое путешествие. Через некоторое время «Нинья» и «Пинта» потеряли друг друга из виду во время шторма. Однако в первых числах марта «по неспокойному морю, при сильнейшем ветре, когда все небо… разрывали молнии и сотрясали удары грома», Колумб на своем побитом корабле вошел в порт Лиссабона. Он ненадолго остановился при дворе Жуана II (правнука Жуана I), где развлекал короля историями о своих приключениях и уверил его, что никоим образом не посягал на португальские интересы в Африке[1024]. После этого он двинулся дальше к своим покровителям.
Остаток пути Колумб проделал по суше и к середине апреля догнал испанский двор в Барселоне. По прибытии король Фердинанд встретил его лично. Они ехали по городу бок о бок, как будто Колумб был принцем крови. По словам Колумба, их католические величества остались в восторге: их охватила «бесконечная радость и удовлетворение»[1025]. Многолетние труды Колумба не прошли даром – его вера в то, что по ту сторону Атлантики лежит нечто чудесное, подтвердилась. Капеллан короля Фердинанда и придворный историк Пьетро Мартире, не зная, как расценить эти открытия, озадаченно писал: «Ведь это совершенно новый мир, бесконечно далекий от нас и лишенный всякой цивилизации и религии»[1026]. Однако Колумб был уверен, что все добрые христиане обязаны благодарить его «за великий триумф, который ждет их благодаря обращению столь многих народов в нашу святую веру, и за мирские блага, которые принесет это не только Испании, но и всем христианским землям»[1027]. Он достиг победы, о которой так долго мечтал.
При более близком знакомстве с письмами и записными книжками Христофора Колумба он производит не самое приятное впечатление. «Адмирал», как он предпочитал называться, был отъявленным хвастуном, а иногда и откровенным лжецом. Он ввел свою команду в заблуждение относительно своих намерений и прогресса их экспедиции. Он утверждал, что первым обнаружил землю на Багамах, хотя на самом деле это было не так. Он корыстно воспользовался дружелюбием людей, которых встретил на новых землях: испытывая к ним в лучшем случае поверхностный антропологический интерес, он в первую очередь цинично прикидывал, каким образом он сам и будущие испанские экспедиции могли бы использовать их ресурсы и труд. По возвращении в Испанию Колумб многократно преувеличил масштабы и потенциал своих открытий: так, он утверждал, что Эспаньола – огромный остров, превосходящий размерами весь Пиренейский полуостров, и там полно прекрасных гаваней и богатых золотых приисков (это было не так), а Куба «больше, чем Англия и Шотландия, вместе взятые»[1028].
Несмотря на все это, мы вряд ли можем поспорить с тем, что в 1492 г. Колумб добился действительно очень многого. Учитывая разницу средневековых технологий, контакт между Америкой и Европой вряд ли мог пойти по иному сценарию. Хотя нет никаких сомнений, что если бы Колумб не совершил свое плавание, то его вскоре совершил бы кто-то другой, факт остается фактом: именно у него возник этот замысел, и именно ему хватило дерзости и удачи зайти так далеко и добиться успеха. Историю не обязательно творят хорошие люди – в сущности, наше путешествие по Средним векам до этого времени показывает, что подобное на самом деле случается крайне редко. По этой причине при всех ошибках, недостатках и предрассудках (не вполне отвечающих морали его собственного времени и еще более идущих вразрез с моралью XXI в.) Колумб был и остается одной из самых важных фигур Средневековья. Когда он вернулся из Карибского моря, стало ясно, что он открыл новую страницу в истории человечества.
Вернувшись в Испанию в 1493 г., Колумб, не теряя времени, спланировал еще несколько путешествий на запад. Всего их было три. В 1493–1496 гг. он повел за собой большую флотилию из 17 кораблей: они вышли в Карибское море через Антильские острова, после чего побывали на Пуэрто-Рико и на Ямайке. В 1498–1500 гг. он отправился дальше на юг, остановился на острове Тринидад и ненадолго высадился в Южной Америке в районе современной Венесуэлы. В своем последнем путешествии в 1502–1504 гг. Колумб исследовал побережье Центральной Америки (современные Гондурас, Никарагуа и Коста-Рика). Он много лет провел в море и на чужбине, испытав на себе все тяготы и превратности капризного карибского климата и отвратительной политики поселенческого колониализма. За эти годы он не раз попадал в ужасные штормы и в мертвый штиль, подвергался нападениям разъяренных туземцев и страдал разнообразными болезнями. Во время третьего путешествия его обвинили в злоупотреблении полномочиями «вице-короля-адмирала и генерал-губернатора» новых земель, арестовали и бросили в тюрьму, а затем выслали обратно в Испанию в цепях – эта обида не давала ему покоя до конца его дней. Однако если Колумб считал, что с ним поступили дурно и несправедливо, он был далеко не единственным пострадавшим. Потому что его разведывательные экспедиции указали путь другим завоевателям и колонизаторам, которые принесли с собой неизбежные ужасы европейской экспансии в Новом Свете.
Неприятности начались на новых землях почти сразу – об этом красноречиво сообщала судьба первого гарнизона, оставленного Колумбом на Эспаньоле в 1493 г. Как только адмирал отбыл, его люди начали совершать набеги на местные племена, похищая золото и женщин, и ссориться между собой. Вскоре их всех перебил местный вождь по имени Каонаобо[1029]. Когда Колумб вернулся на Эспаньолу с второй экспедицией, он не стал сразу мстить за их смерть. Впрочем, и доброжелательным гостем он не был. Несмотря на то что ему дали ясный приказ не притеснять коренных жителей, Колумб занялся именно притеснением: он требовал дань золотом, угонял людей в рабство и строил крепости на их землях. Однажды он написал их католическим величествам, что выгоднее всего будет обратить все население новых земель в рабство и одновременно провести насильственное массовое крещение. Фердинанд и Изабелла крайне прохладно отнеслись к этому предложению, посчитав его неоправданно жестоким. Однако в долгосрочной перспективе это не имело значения. Грубый цинизм Колумба полностью соответствовал реалиям колонизации, одинаково неприглядным в любую историческую эпоху. Жестокость и бесчеловечность всегда шли рука об руку с имперской экспансией. Не было никаких причин, почему в Новом Свете могло случиться иначе.
Будущие поселенцы и искатели сокровищ, целыми кораблями прибывавшие вслед за Колумбом, чтобы основать аванпосты на Эспаньоле и Кубе, нередко вели себя точно так же. После того как «адмирала» арестовали во время третьей экспедиции, новый вице-король, испанский рыцарь-крестоносец Николас де Овандо принял бескомпромиссные меры против местного народа таино, к этому времени уже достаточно раздраженного присутствием испанцев. Овандо привел с собой на острова сотни солдат и натравил их на злосчастных таино. Часть местных жителей погибла. Их королева Анакаона была публично повешена. Многих взяли в плен – здесь Овандо следовал старинной логике крестоносцев, рассматривавшей захваченных на войне неверующих как законных рабов. Пленных заставляли работать на поселенцев, количество которых к концу первого десятилетия XVI в. исчислялось тысячами. Более того, Овандо начал ввозить на Эспаньолу чернокожих африканских рабов для работы на открытых колонистами золотых приисках. Сценарий дальнейшей колонизации постепенно обретал все более ясные очертания. От изумления и любопытства первой встречи на побережье Сан-Сальвадора не осталось и следа. Краткий век невинности в Новом Свете закончился, не успев начаться.
После 1504 г. Христофор Колумб больше не возвращался в Карибское море. Его звезда погасла после третьей экспедиции. В своем падении он обычно винил других людей, не в последнюю очередь короля Фердинанда, который, по мнению Колумба, был настроен к нему далеко не так благосклонно, как королева Изабелла, умершая в 1504 г. Справедлива ли эта оценка, пожалуй, не слишком важно. Гораздо важнее мелких обид Колумба оказался тот факт, что процесс, запущенный этими тремя историческими личностями, неудержимо набирал обороты. Колумб умер 20 мая 1506 г., измученный, как писал его сын, «подагрой и другими болезнями, с горечью глядя на то, в какое ничтожество он впал после того, как столь высоко вознесся»[1030]. Однако ко времени его смерти эпоха Великих географических открытий, в которой он сыграл ключевую роль, еще была в полном разгаре.
К середине 1520-х гг. воинственные испанские и португальские первооткрыватели, которых называли конкистадорами, наводнили не только Карибское море, но и континентальные земли – территории современной Мексики, Гватемалы, Флориды и побережья Бразилии. Они привезли с собой тяжелые доспехи, а также пистолеты и пушки, выстрелы из которых неизменно сеяли панику среди коренных жителей, не имевших ни малейшего понятия о порохе. Одним из таких конкистадоров был Эрнан Кортес, надменный испанец, который вывез огромное количество золота из Мексики, где в 1519–1521 гг. его войска сокрушили империю ацтеков, свергнув и, вероятно, убив последнего императора Монтесуму II. Часть этих сокровищ видел Альбрехт Дюрер в брюссельской ратуше в 1520 г. Это была лишь малая доля награбленного в Новом Свете. Как оказалось, в новых землях можно было найти даже огромные мегаполисы, такие как ацтекская столица Теночтитлан, по мнению многих очевидцев, великолепием не уступавшая Венеции. Передовые технологии и оружие и принесенные европейцами новые болезни (в частности, оспа, против которой у коренных американцев не было иммунитета) позволили конкистадорам уничтожить древние империи Америки и основать на их месте собственные трансатлантические державы. Завоеватели обескровили (во всех смыслах этого слова) свои новые владения во славу родных стран в Европе. Возникновение империй Нового Света стало важнейшей исторической вехой, опираясь на которую историки сегодня определяют рубеж окончания Средних веков.
К Индии и дальше
В XV в., от первых набегов на побережье Африки до приключений Колумба в Карибском море, позднесредневековые мореплаватели многое узнали о географии мира и обнаружили ценные новые источники разнообразного сырья и ресурсов, начиная с золота и заканчивая деревом и треской. Они так и не смогли найти ответ на главный вопрос, возникший еще во времена Птолемея: можно ли попасть в Индию, если двигаться не на восток, а на запад?
Первые трансатлантические плавания не внесли в этот вопрос никакой ясности. Со времен Колумба каждый моряк, направлявшийся к западу на широте Канарских островов или островов Зеленого мыса, в конце концов приплывал на острова Карибского моря, а затем в Америку (названную так в начале XVI в. в честь флорентийского мореплавателя Америго Веспуччи, который в 1501–1502 гг. нанес на карту побережье Бразилии). Попытки плыть дальше на север не приносили ничего нового. В 1497 г. венецианский мореплаватель Джон Кабот (Джованни Кабото), состоявший на службе у Генриха VII, первого английского короля из династии Тюдоров, в поисках нового пути на Дальний Восток двинулся из Бристоля к северо-западу. Ему удалось продвинуться не слишком далеко – вероятно, он достиг Ньюфаундленда (где когда-то существовало поселение викингов в Л’Анс-о-Медоуз), после чего повернул назад. В 1508–1509 гг. сын Кабота Себастьян предпринял еще одну попытку и доплыл до того места, которое позднее назвали Гудзоновым заливом, затем повернул на юг и продолжал исследовать побережье Северной Америки до Чесапика. Впоследствии все эти открытия сыграли исключительно важную историческую роль, особенно в конце XVI в., когда были основаны первые североамериканские колонии. Впрочем, они так и не помогли европейским державам найти короткий путь в земли ханов.
Однако в 1488 г. португальский капитан по имени Бартоломео Диас (Бартоломеу Диаш) добыл любопытные сведения, подтверждающие, что окольный путь на восток все-таки может существовать. Жуан II поручил Диасу продвинуться как можно дальше вдоль африканского побережья, туда, где до него не бывал ни один европейский мореплаватель. Полное тягот плавание длилось почти 18 месяцев, но Диас справился с поставленной задачей. В феврале 1488 г. он обогнул мыс Доброй Надежды, который сначала назвал мысом Бурь, и дошел до залива Алгоа к востоку от современного Порт-Элизабет в Южной Африке (после чего команда откровенно заявила, что они перережут ему горло, если он будет заставлять их двигаться дальше). Плавание Диаса подтвердило, что обогнуть Африку нелегко, но возможно. А если так, то, отправившись оттуда на северо-восток, в конце концов можно достичь Индии. Это открытие в буквальном смысле изменило мир: карты, составленные после путешествия Диаса, уже учитывали, что Индийский океан не был, как полагал Птолемей, со всех сторон окружен неизведанными землями, – в него можно войти с юга. Вооруженные этим знанием и воодушевленные после 1493 г. подвигами Христофора Колумба в западной части Атлантического океана, португальцы были готовы побить поставленный Диасом рекорд.
Второй знаменитой фигурой в истории позднесредневекового мореплавания, по значению уступающей только Колумбу, был Васко да Гама. В 1497 г. да Гаме было около тридцати лет. Он состоял в крестоносном ордене Сантьяго, поэтому король Жуан II, Великий магистр ордена, особенно благоволил к нему. Король поручил ему исследовать Индийский океан так далеко, насколько возможно. В июле капитан отбыл из Лиссабона с четырьмя кораблями, командой из 170 человек и официальным разрешением от нового португальского короля Мануэла I (пр. 1495–1521) сделать все необходимое, чтобы «совершать на море открытия во славу Господа и ради нашего преимущества»[1031].
Да Гама в точности выполнил полученные инструкции. Он поплыл на юг вдоль африканского побережья до Сьерра-Леоне, а затем отважно и, пожалуй, несколько безрассудно взял курс прямо в открытый Атлантический океан, полагаясь на слова Диаса, утверждавшего, что западный ветер в конце концов пригонит его флотилию обратно к южной оконечности Африканского континента. Он оказался прав, но, чтобы доказать это, его людям пришлось проявить немалую силу характера и волю к жизни. Они провели в открытом океане три месяца, за все это время не встретив ни намека на сушу. Неделю за неделей да Гама и его команда видели вокруг лишь волны, китов и редких морских птиц. В летописной истории не встречалось ни единого упоминания о том, чтобы кто-нибудь так надолго выходил в открытое море. В субботу, 4 ноября наконец-то показалась земля. Люди да Гамы «облачились в парадную одежду, дали пушечный салют в честь капитана и украсили корабли флагами и штандартами»[1032]. Они были почти у цели.
В конце ноября 1497 г. флотилия обогнула мыс Доброй Надежды. На Рождество они торговали на берегу с чернокожими африканцами, обменивая стеклянные бусы, шапки и браслеты на жирных буйволов, которых затем можно было зажарить, а льняные ткани на железо. Они с изумлением смотрели на птиц, ревущих ослиными голосами, и на огромных морских львов с грубой шкурой, от которой отскакивали копья. Они заметили, что в этих местах немало полезных ископаемых и других ресурсов – меди, соли, олова и слоновой кости. Однако их попытки проповедовать слово Христово полностью провалились: команда бросила якорь в одной африканской бухте, чтобы воздвигнуть на берегу столп и святой крест, но стоило им отплыть, как у них на глазах дюжина аборигенов с негодующими криками уничтожила и то и другое[1033].
В новом году да Гаму и его команду ждало еще больше трудностей. Им пришлось затопить (намеренно пустить под воду) один из своих кораблей. У многих матросов развилась цинга, «их ноги и руки распухли, а десны разрослись над зубами, так что они не могли принимать пищу»[1034]. В Мозамбике богатое мусульманское население с презрением отнеслось к их подаркам и предложению мира. Там же они узнали, что пресвитер Иоанн уже недалеко, но его владения находятся глубоко в пустыне и туда нужно долго добираться на верблюдах. Затем они пристали в Момбасе (современная Кения) – там их приняли на первый взгляд дружелюбно, но вскоре выяснилось, что, пока они были на берегу, местные жители отправили пловцов, чтобы вывести из строя стоявшие на якоре корабли. Индийский океан, в отличие от Карибского моря, был зоной сложной и высокоразвитой морской торговли. Да Гаме периодически приходилось защищаться, пуская в ход пушки, и они вполне справлялись со своей задачей, но в этих местах порохом уже никого нельзя было удивить, и португальцам не удалось воспользоваться своим техническим преимуществом в той мере, как это сделал Христофор Колумб. В конце концов да Гаме удалось нанять опытного местного лоцмана Ахмада ибн Маджида, который помог им проложить курс в открытом океане от африканского побережья к Аравийскому морю.
20 мая да Гама и его команда достигли Юго-Западной Индии и бросили якорь недалеко от Каликута (Кожикоде, современная Керала) на Малабарском побережье. Когда местный правитель отправил к да Гаме гонцов, чтобы узнать, что он хочет здесь найти, тот коротко и ясно ответил: «Христиан и пряности». Однако ему повезло лишь отчасти. Звание да Гамы и его торговые предложения не произвели никакого впечатления на местного правителя. В остальном, по мнению да Гамы и его людей, жители этих земель действительно исповедовали какую-то разновидность христианства, но ни один из них не был пресвитером Иоанном. В анонимном дневнике одного участника плавания записано:
[Мужчины] имеют смуглый цвет лица. Одни носят большую бороду и длинные волосы, другие коротко стригут волосы или бреют голову, оставляя немного волос на макушке в знак того, что они христиане. Они также отпускают усы. Они прокалывают уши и носят в них много золота. Они ходят голыми по пояс, а низ закутывают тонкими хлопковыми тканями. Но так делают только самые уважаемые из них, а остальные одеваются во что попало. Женщины в этой стране чаще всего некрасивы и маленького роста. Они носят множество золотых украшений на шее, множество браслетов на руках и кольца с драгоценными камнями на пальцах ног. Все эти люди доброжелательны и, судя по всему, кроткого нрава. На первый взгляд они кажутся жадными и невежественными[1035].
Впрочем, «жадными и невежественными» с тем же успехом можно было назвать самих европейцев: они пробыли в Каликуте с мая до конца августа, но так и не смогли заключить с купцами или правителями ни одной удачной сделки. Впрочем, даже если экспедиция не принесла никому большого богатства, она все же дала ответ на тот важный вопрос, ради которого да Гама изначально отправлялся в путь. Третий путь в Индию, помимо кишащего османскими кораблями опасного Средиземного моря и мучительно долгого сухопутного перехода через Центральную Азию по стопам Марко Поло, действительно существовал.
Но и этот путь был не самым легким. Обратное путешествие да Гамы по морю в Португалию заняло почти год, и за это время от цинги, жажды и болезней погибло около половины его людей, так что ему пришлось затопить второй корабль. Однако когда оставшиеся два корабля наконец вернулись в Португалию в июле 1499 г., их встретили ликованием и общенародными празднованиями. Король Мануил I торжествующе сообщил в письме католическим монархам Фердинанду и Изабелле, что его мореплаватели:
…В самом деле достигли Индии и открыли другие королевства и княжества, граничащие с ней, вошли в Индийское море и плыли по нему и обнаружили большие города, большие строения и реки, а также множество жителей, что торгуют пряностями и драгоценными камнями, кои затем перевозят на кораблях… в Мекку, а после в Каир, откуда они уже расходятся по всему миру. Из них [специй и прочего] они привезли с собой некоторое количество, как то: корицу, гвоздику, имбирь, мускатный орех и перец… а также много прекрасных камней всех видов, рубинов и прочих. Также они нашли страну, в которой есть золотые рудники, откуда [золота], как пряностей и драгоценных камней, привезли не столько, сколько еще могли бы…
Если испанцы и начали первыми совершать набеги на Новый Свет, то португальцы не слишком от них отставали.
После первого плавания да Гамы португальцы принялись отправлять в Индию одну экспедицию за другой. Вторую серьезную миссию, намного более крупную, чем миссия да Гамы, возглавлял Педро Альварес Кабрал, в 1500–1501 гг. совершивший масштабное морское путешествие сначала к побережью Бразилии, затем на восток к мысу Доброй Надежды и далее через Мозамбик к Каликуту и королевству Кочин, также на Малабарском побережье Индии. Кабрал и его команда вернулись, изрядно потрепанные штормами и неоднократными стычками с арабскими купцами, недовольными их появлением в Индии. Однако они привезли с собой немалый груз специй, которые с огромной прибылью продавались в Европе.
Увидев, что проделанный да Гамой ловкий фокус может повторить каждый, португальцы начали ежегодно отправлять целые армады по маршруту, который столетия спустя получил название Carreira da India. Пассаты Атлантики и муссоны Индийского океана несли португальские суда из Лиссабона к островам Зеленого мыса, на юго-запад до Бразилии, обратно вокруг южной оконечности Африки и оттуда в Индию, мимо Мадагаскара или между Мадагаскаром и Мозамбиком. Флотилии насчитывали от двух-трех до полутора десятков кораблей. Материально-техническим обеспечением экспедиций занимались специальные департаменты португальского королевского правительства. Государство основательно взялось за финансирование и страхование расходов этих предприятий, превратившихся, по сути, в государственный бизнес. За коммерческой деятельностью постепенно вставала военная сила. Португальцы заключали сделки и строили форты повсюду на юго-западном побережье Индии и отгоняли враждебных индийских правителей выстрелами из пушек. Морские сражения между европейскими захватчиками и купцами Индийского океана разыгрывались все чаще. К концу первого десятилетия XVI в. португальцы назначили постоянных губернаторов в своих аванпостах на материковой части Индии и создали полноценное поселение на Гоа.
Еще через 150 лет португальцы завоевали сотни миль индийского побережья, большую часть Шри-Ланки, значительные территории современных Бангладеш и Мьянмы, а также крошечный полуостров и архипелаг Макао на юге Китая[1036]. Их корабли везли в Лиссабон черный перец, корицу, гвоздику и мускатный орех, а на востоке торговали хлопковыми тканями и золотыми и серебряными слитками. Со временем португальцы стали играть роль торговых посредников между враждующими Японской и Китайской империями, которые находились в таких плохих отношениях, что прямая торговля между ними была запрещена законом. Тем временем на другом конце света они взяли под контроль Бразилию, важный перевалочный пункт на первом этапе Carreira da India. Это была поистине мировая империя: португальские форты, порты, торговые станции, фактории и гарнизоны можно было найти во всех уголках известного мира. В каком-то смысле эта империя продолжала существовать вплоть до недавнего времени: Гоа возвратили Индии только в 1961 г., а Макао – в 1999 г. И вскоре в этой игре был сделан последний ход.
Круг замыкается
Ответ на давно не дававшую людям покоя загадку – можно ли плыть на запад и в итоге попасть на восток – нашел португальский исследователь Фернан Магеллан. В августе 1519 г. он отправился из Севильи по Гвадалквивиру с намерением совершить кругосветное плавание. Магеллан – скрытный и чрезвычайно набожный человек, так же как Колумб, постоянно утаивавший от своей команды, куда они направляются и чего он надеется достичь, – не дожил до конца путешествия[1037]. Однако экспедицию завершил один из его офицеров, кастилец Хуан Себастьян Элькано. Отважные участники эпического трехлетнего похода переплыли Атлантику, обогнули южную оконечность Южной Америки и прошли через Тихий океан на Филиппины и в Индонезию. После того как Магеллан погиб на острове Мактан в битве с туземцами, отказавшимися принять навязываемую им христианскую веру, Элькано повел корабли домой через Индийский океан, вокруг мыса Доброй Надежды и обратно в Испанию. Карл V, главный спонсор этой экспедиции, пришел в такой восторг, что пожаловал Элькано герб с девизом «Ты первый обошел вокруг меня».
Для многих участников путешествие оказалось невыносимо тяжелым: почти из трехсот человек, отправившихся в путь, домой вернулись только восемнадцать. Все же это был невероятный прорыв в мореплавании, ознаменовавший переход на новую ступень человеческого прогресса. Земля, об очертаниях и свойствах которой с давних пор строили столько догадок, теперь целиком открылась человеческому взору. И хотя многие места на планете (Австралийский континент, большая часть Центральной Африки, тропические леса Амазонки, внутренние районы Америки, Антарктида и гималайские вершины) оставались неисследованными, жители Запада знали, что отныне их изучение – вопрос времени, а не вероятности. От кругосветного плавания Магеллана и Элькано до явления капитана Кука в Австралию, восхождения Тенцинга Норгея и Эдмунда Хиллари на Эверест и нынешней эпохи спутниковых съемок и Google Earth человечество прошло долгий путь – но это был путь по прямой. До великих плаваний европейских первооткрывателей XV в. карты мира выглядели как наполовину собранные пазлы. После них для исследователей и мореплавателей не осталось недосягаемых мест над уровнем моря.
Итак, европейские географические открытия стали одним из ключевых факторов, способствовавших окончанию Средневековья. Кругосветное плавание Магеллана стало не только огромным географическим и психологическим достижением – оно открыло новую эпоху европейских глобальных империй. Испания и Португалия первыми обрели статус великих морских держав и приступили к колонизации удаленных на тысячи миль чужих земель. Вскоре за ними последовали англичане, французы, голландцы и некоторые другие. Создание обширных владений коренным образом изменило характер мировой торговли, разрушило и перекроило вековые структуры власти на всех континентах. Одним людям и государствам оно принесло немыслимое богатство и процветание, других обрекло на ужасные страдания, несчастья и рабство. Наследие империализма и в XXI в. остается предметом ожесточенных и крайне эмоциональных споров. Полная история эпохи европейского колониального империализма и его наследия выходит далеко за рамки этой книги, и все же мы не можем отрицать, что эти явления берут начало в Средних веках, когда Христофор Колумб, Васко да Гама и другие искатели приключений отправились на поиски новых мореходных маршрутов и по дороге обнаружили головокружительные чудеса, не менее заманчивые, чем те, которыми восхищался Марко Поло во времена высочайшего могущества монгольских ханов.
Нам остается пройти в нашем долгом путешествии по Средним векам еще один, последний отрезок пути. В XV в. менялась не только картина окружающего мира, но и облик церкви. Новые континенты и пути на восток переворачивали представления средневековых людей о том, как выглядит земля, на которой они живут, но одновременно революция совсем иного рода взрывала их представления об устройстве небес. Мы говорим о протестантской Реформации, начавшейся в Германии в 1430-х гг. после того, как ювелир по имени Иоганн Гутенберг изобрел книгопечатание.