Крестоносцы
За нас Господь – мы правы, враг не прав.
В последнюю неделю августа 1071 г. византийский император Роман IV Диоген созерцал сельджукского султана Алп-Арслана из крайне невыгодного и неудобного положения. На его шее покоился сапог Алп-Арслана. Раненную накануне руку терзала боль. Роман был с ног до головы покрыт грязью и кровью. Ему пришлось приложить некоторые усилия, чтобы убедить султана, что он представляет собой хоть что-то, а тем более что он правитель государства, наследовавшего великому Риму. Когда ему наконец удалось донести свою мысль до Алп-Арслана, вождь сельджуков настоял на совершении ритуального унижения и наступил сапогом ему на шею. Словом, день у Романа выдался не из лучших.
События, которые привели его к этому безрадостному моменту, разворачивались так. В начале лета Роман набрал со всех окрестных земель огромную армию численностью около 40 000 человек. Помимо грекоязычных воинов из внутренних районов империи, в нее входили франки и викинги-русы, печенеги и огузы из Средней Азии и грузины с Кавказа. Роман повел их на восток, где Алп-Арслан совершал набеги на территорию Византийской империи со стороны Армении и Северной Сирии. Роман планировал решительно оттеснить султана и его обширную армию, состоявшую в основном из легкой кавалерии (конных лучников), и предотвратить дальнейшие вторжения в свои провинции в Малой Азии. Однако события пошли иначе. 26 августа Роман попытался навязать сельджукам бой при Манцикерте недалеко от озера Ван (сегодня на востоке Турции). Однако Алп-Арслан перехитрил его. Легкая кавалерия отказалась принять вызов и начала отступать, заставив византийскую армию следовать за собой. Когда сгустились сумерки, сельджуки внезапно развернулись и атаковали, вызвав в войске Романа замешательство, панику и даже дезертирство. С неприличной легкостью византийские войска были обращены в бегство, и, хотя сам Роман упорно сражался – под ним убили коня, а его рука, державшая меч, оказалась иссечена в клочья (и это помимо остальных ранений), его в конце концов окружили и взяли в плен[519]. Он провел мрачную ночь, истекая кровью в темноте, а на следующий день его приволокли к Алп-Арслану. И вот он лежал под пятой султана.
К счастью для Романа, эта неловкая ситуация длилась недолго. Разъяснив свою позицию, Алп-Арслан отпустил императора, помог ему подняться на ноги и сказал, чтобы тот не беспокоился. Несмотря на то что он был пленником, отныне с ним будут достойно обращаться, хорошо кормить и оказывать медицинскую помощь. Он будет проводить время в обществе султана в качестве его почетного гостя. Примерно через неделю ему разрешат вернуться в Константинополь, где он сможет восстановить силы и дальше заниматься своими делами, как сочтет нужным. Эта расчетливая демонстрация великодушия была призвана подчеркнуть благородство султана. Жизни Романа Диогена ничто не угрожало – на какое-то время.
Сельджуки, которыми командовал Алп-Арслан, принадлежали к тюркским народам. По вероисповеданию они были мусульмане-сунниты и происходили от кочевых племен, населявших окрестности Аральского моря (сегодня между Казахстаном и Узбекистаном). Однако в конце X в. они возвысились, заняли господствующее положение в исламском мире, проложили себе путь из Средней Азии в Персию, в 1055 г. с одобрения аббасидского халифа взяли под контроль Багдад, а потом двинулись в сторону Сирии, Армении, Грузии и восточных окраин Византии. К тому времени, когда император Роман выступил против них, сельджуки держали под контролем огромную (около 3000 км) полосу территорий на Ближнем Востоке. И они собирались продвинуться еще дальше – в Египет, которым с 909 г. правили шиитские халифы из династии Фатимидов, на север через Кавказ к землям Руси, и через всю Малую Азию до пролива Босфор, на котором стоял Константинополь. Вот почему Роман был вынужден встать у них на пути. Вот почему его неудача, поражение и унижение в Манцикерте имели огромное значение.
По возвращении в Константинополь дела Романа пошли не очень хорошо. Алп-Арслан понимал: единственное, что гарантированно посеет в Византии больше раздора, чем убийство императора, – возвращение побежденного императора. Роман не только проиграл на поле боя, он потерял северные сирийские города Антиохию и Эдессу и заодно Манцикерт. Он согласился выплачивать Алп-Арслану крупную ежегодную дань и пообещал выдать одну из своих дочерей замуж за одного из сыновей султана. Очевидно, он перестал быть тем человеком, на которого можно полагаться в вопросе защиты Малой Азии от будущих нападений. Следующий очевидный вопрос – сможет ли он сдержать соперников из Европы на другом конце империи и не дать им захватить имперские территории на Балканах – также не находил утешительного ответа. Роман был ущербным императором. Византия таких не терпела.
Восстание началось, как только новости о поражении Романа достигли столицы. Императором провозгласили его соперника Михаила VII Дуку. Михаил командовал войсками при Манцикерте, но спасся с поля боя невредимым. Он послал своего сына Андроника Дуку перехватить Романа, прежде чем тот достигнет Константинополя. Старого императора схватили. Чтобы политически умертвить Романа, Андроник велел ослепить его и перевезти на остров Проти недалеко от Пелопоннеса. Увы, ослепление погубило Романа не только в переносном, но и в самом буквальном смысле. По свидетельству одного летописца, раны Романа загноились – «его лицо и голова кишели червями». Вскоре (летом 1072) он умер. Спасать Византию от турок-сельджуков должен был клан Дука.
Но Дука потерпели неудачу. Почуяв слабость и инакомыслие в самом сердце Византии, сельджуки устремились в Малую Азию и начали совершать набеги, заходя все дальше на византийские территории. Михаил VII оказался несостоятельным правителем и спровоцировал несколько внутренних восстаний, прежде чем оставил престол в 1078 г. В начале 1080-х гг. на Ближнем и Среднем Востоке происходила масштабная перестановка сил, угрожавшая полностью лишить Византию какого-либо значения в этом регионе. Византийцев не только вытеснили из Малой Азии – серьезно пострадала их репутация оплота христианства в Восточном Средиземноморье. В 1009 г. они оказались бессильны, когда правивший Египтом фатимидский халиф аль-Хаким приказал разрушить Храм Гроба Господня над могилой Христа. Положение византийцев сделалось еще более непрочным. Вместо них господствующими силами на Востоке стали сельджуки и, в меньшей степени, египетские Фатимиды.
Фатимиды и сельджуки, конечно, тоже не ладили между собой: этому мешали религиозные противоречия и экономическое соперничество в Сирии и Палестине. Тем не менее сообща они вполне успешно подтачивали духовную и территориальную мощь Византии – без императора, способного принять срочные меры, от старой Римской империи вскоре могло остаться очень мало. Казалось, ждать спасения неоткуда.
Но в 1081 г. на престол взошел новый император Алексей I Комнин. Блестящий полководец и ветеран битвы при Манцикерте, Алексей имел некоторые соображения, как вернуть Византии былое могущество. Спасения, считал он, следует искать в той части Римской империи, которая отделилась от Константинополя около семисот лет назад. На втором десятке лет своего правления Алексей отправил сигнал бедствия, круто изменивший дальнейший ход истории. Византийские послы направились в западные земли, чтобы просить военной и моральной помощи у «второй» половины христианского мира: в Западной Европе и землях франков. Так началась цепь событий, которые сложились в один из самых удивительных феноменов средневековой истории – Первый крестовый поход.
Урбан II
12 марта 1088 г. французский епископ Одо из Шатильона взошел на папский престол под именем Урбана II. До этого Одо сделал в церкви блестящую карьеру. В молодости он принял постриг в бенедиктинском монастыре и позднее стал звездой клюнийской системы, заняв в ней второе по значимости место, – он был приором Клюнийского аббатства при великом аббате Гуго. Как мы видели в главе 6, прелаты Клюни в золотые годы обители непринужденно чувствовали себя в самой высокой компании, и Одо не был исключением. Он, как и Гуго, снискал расположение многих европейских правителей и особенно сблизился с великим папой-реформатором Григорием VII. Около 1080 г. Григорий забрал Одо из Клюни, чтобы назначить его кардиналом-епископом Остии. Этот пост послужил для него трамплином на пути к папскому званию.
Политическая обстановка в то время, когда Одо стал папой Урбаном, не внушала оптимизма. Церковь находилась в состоянии двойного раскола. Первый раскол имел доктринальный характер и начался чуть более тридцати лет назад, в 1054 г. Разногласия между константинопольской и римской церквями по таким вопросам, как длительность соблюдения поста и виды хлеба для евхаристии, вылились в обмен презрительными письмами, за которыми последовало взаимное отлучение. Отношения между восточной и западной половинами христианского мира всегда были непростыми, и Урбану приходилось искать способ по возможности сгладить их.
Истоки второго раскола лежали по ту сторону Альп. В 1076 г. между Григорием VII и немецким королем Генрихом IV вспыхнул так называемый спор об инвеституре. Хотя на первый взгляд причиной разногласия стало право светских правителей назначать (или «облачать», investio) епископов без одобрения папы, на самом деле за ним стоял намного более серьезный вопрос, уходивший корнями во времена Карла Великого, когда правители франкской Германии с одобрения церкви возрождали христианскую империю. Оттуда вытекал ряд конституционно важных вопросов. Мог ли папа римский считаться единственной высшей властью на Западе, как это утверждал Григорий в 1075 г. в документе под названием Диктат папы (Dictatus papae)? Или короли были высшей властью в своих владениях и подчинялись только Богу? Такой позиции придерживался Генрих IV[520]. Ставки были крайне высоки, и спор стал ожесточенным, а затем перерос в открытую вражду. Ко времени избрания Урбана Германия поддерживала антипапу Климента III, а Рим недавно подвергся нападению норманнов из Южной Италии.
Ко всему этому добавлялись другие неотложные вопросы управления. Урбан был реформатором григорианского толка и полностью разделял стремление своего покойного наставника распространить высокие стандарты в среде духовенства и подчинить папской власти весь христианский Запад. При этом речь шла не только о нравственности внутри монастырей. Урбан имел в виду и светские дела.
С конца X в. европейские священнослужители мучительно искали способ остановить разгул насилия, основным источником которого были рыцарские междоусобицы. Папы были не понаслышке знакомы с этим явлением из-за набегов норманнов из Южной Италии. Однако в целом эта проблема встречалась повсеместно. Сначала в попытке навязать буйным рыцарям церковную дисциплину были введены понятия «Божий мир» (Pax Dei) и «Божье перемирие» (Treuga Dei). Посредством этих массовых программ общественной защиты духовенство пыталось внушить воинам мысль о недопустимости разграбления церквей, а также убийства, изнасилования, нанесения увечий и отъема имущества у гражданского населения. Божий мир давал епископам возможность принимать отдельные города и целые области под защиту церкви и угрожать Божьими карами любому, кто причинит вред их жителям. Божье перемирие запрещало вести боевые действия в определенные дни и периоды времени[521]. Оба понятия пользовались огромной популярностью у простого народа, но в целом оказались не слишком успешными. Таким образом, в числе множества проблем, не дававших покоя Урбану в начале его папства, был вопрос, каким положительным подкреплением усилить моральное порицание.
В 1095 г. эта проблема получила неожиданное решение. В первую неделю марта на Запад прибыли послы из Константинополя от Алексея I Комнина[522]. Они нашли Урбана в Пьяченце, где он проводил церковный собор (синод), и сделали ему необычное предложение. Согласно немецкому хронисту Бернольду Констанцскому, они «смиренно умоляли господина папу и всех верных Христу людей оказать [византийцам] хотя бы малую помощь против язычников и защитить святую церковь, кою язычники в этих местах почти обратили в ничто, захватив земли вплоть до стен города Константинополя»[523]. Это была далеко не рядовая просьба. Однако мольбы послов нашли благодарных слушателей. Подобные запросы поступали из Византии уже не в первый раз: после катастрофы при Манцикерте граф Фландрии получил анонимное письмо, автор которого умолял прислать военную помощь для борьбы с турками. Папа Григорий в индивидуальном порядке склонял светских князей «прийти на помощь христианам, тяжко страдающим от беспрестанных жестоких нападений сарацин»[524]. До сих пор этот вопрос не вызывал ни у кого по-настоящему серьезного интереса, но в 1090-х гг. вышло иначе.
Весной 1095 г. папа Урбан отправился в необычный пропагандистский тур. Его внимания удостоились в первую очередь Южная Франция и Бургундия. Он радушно вел себя при встрече с могущественными дворянами и епископами – среди них были такие влиятельные люди, как граф Раймунд Тулузский, герцог Одо Бургундский и Адемар, епископ Ле-Пюи, – и призывал официальных и неофициальных проповедников распространять его послание повсюду. Это послание произвело эффект разорвавшейся бомбы. Урбан призвал воинов римской церкви взяться за оружие и отправиться на Восток, чтобы помочь византийскому императору изгнать из его владений вероломных турок. Однако это было еще не все. Их главной целью должен был стать не Константинополь, а Гроб Господень в Иерусалиме, которым тогда правили мусульмане. Если византийские императоры не могут защитить интересы христианства, рассуждал Урбан, за дело возьмутся папы. Они не просто спасут Византию. Они вместо римских императоров станут хранителями святынь христианского мира.
Каким образом этот грандиозный план пришел Урбану в голову? Вероятно, не последнюю роль здесь сыграл опыт лет, проведенных в клюнийских монастырях. Как мы видели, под руководством аббата Гуго Клюнийская обитель оказалась плотно вовлечена в экономику войны с нехристианскими державами и поддерживала близкие отношения с Альфонсо VI Кастильским, ревностным поборником Реконкисты. Финансовая мощь и территориальное влияние Клюни в немалой степени опирались на прибыль, которую приносила аббатству Реконкиста, а успехам миссии римской церкви на Пиренейском полуострове в 1080-х и 1090-х гг. немало способствовали победы таких людей, как Эль Сид. Удастся ли использовать неплохо зарекомендовавший себя на Западе опыт на Востоке? Наверняка это будет нелегко. Затея Урбана с завоеванием Иерусалима была сродни средневековому полету на Луну, но папа был уверен в успехе. В октябре 1095 г. он посетил Клюни, где шло строительство самой большой в мире церкви. Он благословил главный алтарь Клюни и провел неделю среди бывших коллег и друзей. Затем в ноябре он созвал еще один церковный собор в Клермоне, в 90 милях от Клюни. 27 ноября он произнес проповедь, о которой людям предстояло вспоминать еще тысячу лет. Точный текст проповеди утерян, но, по словам летописца Фульхерия Шартрского, Урбан обратился к аудитории с такими словами:
Вы должны поспешить прийти на помощь, обещанную вами вашим нуждающимся собратьям, живущим на Востоке. Турки, народ персидский [sic]… разоряют их [владения] вплоть до самого [Константинополя]… и все больше и больше захватывают христианские земли. И вот уже в седьмой раз разбили они несчастных [христиан], убив и пленив многих из них, разрушив церкви и разорив землю Господа. С просьбой об этом деле обращаюсь к вам не я, а сам Господь, поэтому призываю вас, провозвестники Христовы, чтобы собрались вы все – конные и пешие, богатые и бедные – и поспешили оказать помощь уверовавшим в Христа, чтобы отвратить, таким образом, то поганое племя от разорения наших земель[525][526].
К этой воодушевляющей и, позволим себе заметить, откровенно призывающей к насилию речи Урбан добавил еще один аргумент. Он объявил, что все, кто отправится в объявленный им истребительный поход и погибнет в пути, получат в награду полное отпущение грехов. Им простятся все земные прегрешения, и они беспрепятственно вознесутся на небеса. В эпоху, когда искупление грехов представляло для жителей Запада вполне серьезную моральную и финансовую проблему, предложение звучало весьма заманчиво. Урбан разработал новую устойчивую систему духовных взаиморасчетов. Тот, кто решил покинуть свой дом и идти за тысячи миль убивать других людей, получит награду на небесах. Предложение было воспринято на ура. Такую же реакцию вызвал план папы отправить западные армии из Византии на Святую землю. Летописец Роберт Монах, также оставивший отчет о судьбоносной проповеди Урбана II, сообщал[527]: когда папа заговорил о необходимости освободить Иерусалим – «царственный город в центре мира, что тоскует и молит о свободе», – его слушатели, запрокинув головы к небу, разразились криками: Deus vult! Deus vult! («Так хочет Бог»)[528].
Подобно современному политику на предвыборном митинге, Урбан придумал зажигательную крылатую фразу, своеобразный пароль и отзыв, который вдохновлял его сторонников еще долго после его кончины. Папа придал происходящему изящный оттенок театральности. В разгар собрания в Клермоне преданные сторонники папы во главе с епископом Адемаром бросились на колени, умоляя позволить им присоединиться к славному походу. Урбан приказал всем, кто желает участвовать в этом предприятии, нашить на плечо или на грудь знак креста, а затем идти и повсюду распространять весть о походе и готовиться к отъезду. Хотя термин «крестовый поход» еще не был придуман, Урбан создал первых крестоносцев[529]. Так возник феномен, сначала известный как «великое волнение», а затем как Первый крестовый поход.
Первый Крестовый поход
Первыми ощутили на себе гнев крестоносцев Урбана II не турки у ворот Константинополя, не сельджуки в Сирии и не Фатимиды в Иерусалиме. Это были простые евреи – мужчины, женщины и дети в городах Рейнской области. Поздней весной 1096 г. они пали жертвой кровожадной христианской толпы, доведенной до исступления проповедниками, которые обещали им короткий путь на небеса. В Вормсе, Майнце, Шпейере и Кельне бродячие банды рыскали по улицам, поджигали синагоги, избивали и убивали еврейские семьи, принуждали евреев обратиться в христианство или совершить самоубийство. Рассказы о зверствах того времени служат горьким напоминанием о долгой и тяжелой истории европейского антисемитизма, достигшего апогея в ХХ в. В 1096 г. евреев таскали по улицам, накинув на шею петлю, толпами загоняли в дома и сжигали, обезглавливали на улицах на глазах у ликующей толпы[530]. «Лишь немногие иудеи спаслись в той жестокой резне», – писал хронист Альберт Аахенский. Затем «взбудораженная толпа мужчин и женщин [т. е. крестоносцев] продолжила свой путь к Иерусалиму»[531].
Совсем не так представлял себе развитие событий Урбан II. По его мысли, в первый Крестовый поход в Святую землю должны отправиться могущественные и знатные люди, за которыми последуют крупные, хорошо организованные армии. Однако первая волна крестоносцев, устремившихся из Европы на Восток, состояла из плохо обученных и едва поддающихся контролю фанатиков, подстрекаемых демагогией стихийных вождей, в числе которых были побитый жизнью, но популярный аскет Петр Пустынник и богатый, но пользующийся дурной славой немецкий граф Эмих из Флонхейма. Участники Народного (Крестьянского) крестового похода, как позже стали называть этот непрофессиональный авангард, летом 1096 г. двинулись на Восток через Европу, проследовали по Дунаю через Венгрию на Балканы и в начале августа явились к воротам Константинополя. Император Алексей Комнин им не обрадовался. Во-первых, по дороге они устраивали в византийских городах беспорядки и стычки, во-вторых, отсутствие военного опыта и дисциплины делало их совершенно бесполезными для выполнения текущей задачи – вряд ли стоило рассчитывать, что они смогут изгнать из Малой Азии турецкие армии под командованием самопровозглашенного «султана Рума»[532] Кылыч-Арслана I.
Образованная и эрудированная дочь Алексея Анна Комнина вспоминала, в какое смятение пришел Константинополь, когда до его жителей дошла молва о приближении крестоносцев. Петра Пустынника она сочла совершенно выжившим из ума. О его последователях отозвалась пренебрежительно: жалкая горстка воинов в окружении «безоружной толпы… их было больше, чем звезд на небе и песка на берегу… в руках они несли пальмовые ветви, а на плечах кресты»[533]. Эта разношерстная компания расположилась лагерем на берегу Босфора напротив византийской столицы, ожидая прибытия остальных крестоносцев. Они проводили дни в увеселениях и совершили несколько несерьезных набегов в глубь страны. В сопутствующих мелких стычках с сельджуками Кылыч-Арслана многие погибли. Начало выглядело не слишком многообещающе.
Но в 1097 г. дела крестоносцев как будто бы стали налаживаться, поскольку на византийских землях появились организованные армии под командованием знати в сопровождении рыцарей. Это, по крайней мере, были серьезные воины. Среди предводителей так называемого Крестового похода принцев были граф Раймунд Тулузский, брат французского короля – Гуго де Вермандуа, сын Вильгельма Завоевателя – Роберт Куртгёз, герцог Нормандии, граф Роберт Фландрский и двое честолюбивых братьев – Готфрид Бульонский и Балдуин Булонский.
Епископ Адемар из Ле-Пюи сопровождал их как представитель Урбана II и папский легат. Итальянских норманнов представлял Боэмунд Тарентский, один из самых противоречивых и харизматичных персонажей своего времени. Отец Боэмунда, Роберт Гвискар, много лет был занозой в боку Алексея Комнина и не раз совершал набеги на Западную Византию из своих владений на юге Италии. Так что Боэмунда в Константинополе уже знали: Анна Комнина писала, что он злопамятен, злонамерен и совершенно ненадежен – злодей, желающий погубить Византию под видом ее спасения. Вместе с тем Анна, нехотя восхищаясь мужественным обаянием Боэмунда, описывала его как высокого, широкоплечего и красивого человека, гладко выбритого, с коротко остриженными волосами и сверкающими голубыми глазами[534]. С появлением Боэмунда среди армий, явившихся для спасения Константинополя, начались разногласия. Несмотря на это, ему и его соратникам, в числе которых было 80 000 вооруженных паломников, вскоре предстояло радикально изменить расстановку сил на Ближнем Востоке.
Боэмунд и другие князья прибыли в Константинополь в первые месяцы 1097 г., несколько недель после Пасхи наслаждались щедростью и гостеприимством императора Алексея и наконец на исходе весны решили приступить к делу. Перед ними стояла огромная задача: изгнать Кылыч-Арслана и других турецких полководцев из Малой Азии, вернуть захваченные ими города под контроль византийского императора, а затем двинуться через Сирию в Иерусалим. Это было непросто даже для армии, ядро которой состояло из 7500 рыцарей, в совершенстве владевших смертоносным франкским методом атаки с тяжелым копьем. Им предстояло сражаться в незнакомой местности, полагаясь на присланных Константинополем военных советников, таких как Татикий, евнух арабо-греческого происхождения, лишенный не только понятной части тела, но и носа, на месте которого он носил золотой протез. Крестоносцам предстояло пройти сотни миль под палящим зноем по суровой пересеченной местности, отражая постоянные нападения турецких всадников и диких зверей. Это не шутка: летом 1097 г. на Готфрида Бульонского напал гигантский медведь и чудом не загрыз его насмерть[535]. И самое главное, им предстояло сразиться с врагом, победить которого до сих пор не удавалось всей мощью Византии.
Поэтому то, что произошло в 1097 г. и начале 1098 г., было практически чудом. Здравомыслящий человек поставил бы на то, что крестоносцы погибнут от голода и жажды или падут под саблями врагов уже через несколько недель после выхода из Константинополя – провожая их в поход, Алексей, скорее всего, полагал, что больше их не увидит. Вместо этого западные пришельцы совершили один из величайших походов в истории Средневековья – они прошли через Малую Азию и, одолев горный хребет Нур (Аман), вошли в Сирию. Они терпели неописуемые лишения, но продолжали двигаться вперед, невзирая ни на какие трудности. И когда они время от времени останавливались, чтобы сразиться с врагами, они одерживали такие победы, которые не оставляли им – и будущим поколениям – никаких сомнений, что сам Бог был на их стороне и защищал их, идущих вперед во имя Христа.
Первую остановку они сделали в городе Никея. В конце мая – начале июня армия крестоносцев несколько недель успешно осаждала город (в ходе этой осады снарядами для катапульт служили отрубленные головы, а после нее многие франкские рыцари обзавелись турецкими ятаганами, со злорадным ликованием взятыми из мертвых рук всадников Кылыч-Арслана). Затем 1 июля крестоносцы победили «бесчисленные, ужасные, почти неодолимые полчища турок» в битве при Дорилее. Во время атаки турки издавали леденящий боевой клич – как писал автор хроники «Деяния франков» (Gesta Francorum), они выкрикивали «некое незнакомое мне дьявольское слово» (скорее всего, «Аллаху Акбар»). В ответ по рядам крестоносцев пронесся собственный клич. «Стойте крепко и дружно, уповая на Христа и победу Святого Креста, – кричали они. – Сегодня, даст Бог, вас всех ждет богатая добыча!»[536] Не самый лаконичный лозунг, но он емко характеризовал причины, побуждавшие людей в Средние века регулярно сражаться во имя Господа: ужасающие тяготы похода сулили в равной мере и духовное, и земное богатство.
К осени 1097 г. крестоносцы прошли всю Малую Азию и через горные перевалы спустились в Сирию. Они были измотаны, их ряды поредели, а предводители постоянно ссорились между собой, но их дух не был сломлен. Наоборот, они чувствовали себя готовыми к новым подвигам. И хорошо, потому что впереди их ждало еще много испытаний. В октябре крестоносцы осадили древний римский город Антиохию, где правил седобородый наместник Яги-Сиян. Яги-Сиян был толковым правителем, а Антиохии повезло иметь как природные, так и созданные руками человека укрепления. И все же она не выстояла перед крестоносцами. Они стояли лагерем под стенами целых девять месяцев, пережили зиму, ставшую для многих из них самой суровой зимой в жизни, и, наконец, в июне 1098 г. хитростью прорвались в голодающий город. К тому времени они были совершенно измотаны болезнями и военными тяготами и крайне озлоблены. Проникнув в город, они выместили накопившееся раздражение на его жителях, устроив неописуемую, чудовищную резню. Как выразился один летописец, «земля была залита кровью и завалена вперемешку трупами убитых… христиан, галлов и вместе с ними греков, сирийцев и армян»[537]. После того как город пал, Боэмунд Тарентский провозгласил себя его новым правителем и принял титул князя Антиохии (между прочим, расширив пределы владений норманнов от Адрианова вала на севере Англии до берегов реки Оронт). Чуть раньше еще один предводитель крестоносцев, Балдуин Булонский, возглавил небольшой побочный поход и захватил город Эдессу в Северной Сирии. Он объявил себя графом Эдессы. Так появились первые два из четырех государств крестоносцев на Ближнем Востоке[538]. На горизонте медленно вырисовывалась конечная цель Первого крестового похода – Иерусалим.
Этот эндшпиль начался почти через год после падения Антиохии. Проведя в пути еще много трудных месяцев, армии крестоносцев с боем прорвались на юг вдоль Левантийского побережья и в июне 1099 г. появились на Иудейских горах, где поднимали вокруг себя облака пыли, хором распевали гимны и плакали от радости, наконец оказавшись на Святой земле. Преградить крестоносцам путь в священный город должен был шиитский наместник Иерусалима Ифтихар аль-Давла, подчинявшийся фатимидскому халифу и его визирю (что-то вроде премьер-министра) в Каире. Задача как будто была не слишком сложной: любой приехавший сегодня в Иерусалим может сразу заметить, что город расположен вдали от крупных природных водоемов, с одной стороны защищен глубокой Иосафатовой долиной (долина Кедро) и окружен крепостными стенами, соединенными с отвесными каменными стенами огромной платформы, на которой стоит Иерусалимский храм[539]. Однако аль-Давла не сумел воспользоваться этими оборонными преимуществами. Он также оказался отрезан от подкреплений, которые могли прийти к нему из Египта. Между тем к крестоносцам в начале лета весьма своевременно прибыли подкрепления и осадные орудия, доставленные небольшим флотом генуэзских галер. В сочетании с неудержимым рвением осаждающих этого оказалось достаточно, чтобы решить исход дела.
Осада продолжалась месяц. 15 июля 1099 г. армия крестоносцев прорвала оборону стен Иерусалима в двух местах. Так же как год назад в Антиохии, они ворвались внутрь и предали город мечу. Даже стоявшие на стороне христиан хронисты не смогли представить этот ужас в благоприятном свете – в описываемых ими сценах виделось предвестие Апокалипсиса. Наместник аль-Давла сдал город и сбежал. За его спиной воины-пилигримы, претерпевшие множество лишений за четыре года военных походов, перевернули Иерусалим вверх дном, грабя и убивая с животным остервенением. «Одних язычников милосердно обезглавили, других, пронзив стрелами, сбросили с башен, а третьих, подвергнув долгим пыткам, сожгли в пламени, – писал Раймунд Агилерский. – На улицах и в домах высились горы отрубленных голов, рук и ног. Пешие и конные на ходу попирали трупы»[540]. Вторя зловещим пророчествам Откровения Иоанна Богослова, летописцы упоминали, что кое-где кровь доходила «до колена всаднику и по уздцы лошади». Они преувеличили, но не сильно. Сотни иудеев были сожжены в синагоге. Тысячи мусульман оказались в ловушке на Храмовой горе (Харам аль-Шариф) у мечети Аль-Акса: одни были убиты, другие покончили с собой, бросившись вниз с крутых стен. Когда известие об этих зверствах достигло аббасидского халифа в Багдаде, «на глазах у него выступили слезы, а сердце пронзила боль»[541]. Многие придворные халифа пришли в ярость, и по крайней мере один из них винил во всем суннитско-шиитский раскол, ослабивший единство уммы до такой степени, что франки (аль-ифрандж, как называли всех выходцев с Запада образованные мусульмане того времени) смогли завоевать их священные земли. Однако, увы, им оставалось лишь скрежетать зубами и сыпать проклятиями. Несмотря ни на что, дерзкий план Урбана II нанести удар по Византии и Иерусалиму сработал. «Франки» пришли на Восток. И оставались там почти двести лет[542].
Царство Небесное
Издалека оглядываясь в прошлое и имея все преимущества ретроспективного взгляда, иракский хронист ибн аль-Асир[543] заметил в событиях, разворачивавшихся в Средиземноморье в конце XI в., интригующую и, на его взгляд, довольно удручающую закономерность. На Пиренейском полуострове христианские короли, прежде всего Альфонсо VI, сделали немалые территориальные приобретения за счет мусульманских эмиров, управлявших Аль-Андалусом со времен Омейядов. В 1060–1080-х гг. норманны завоевали Сицилию, изгнав оттуда арабских правителей, и в начале XII в. Сицилия стала христианской монархией под властью нормандского короля Рожера II (пр. 1130–1154). В то же время порты североафриканской мусульманской провинции Ифрикии (бывший Карфаген) подвергались спорадическим набегам христианских пиратов. А в Палестине и Сирии воины инициированного Урбаном II Первого крестового похода одерживали сенсационные победы как над турками, так и над арабами. На этом этапе мировой истории, заключил ибн аль-Асир, христиане решительно наступали, а мусульмане отступали все дальше.
В чем-то ибн аль-Асир был прав. Однако нам следует соблюдать осторожность и не торопиться безоговорочно принимать это утверждение. Многие поколения историков пытались опровергнуть мысль, что средневековые Крестовые походы представляли собой, по сути, «столкновение цивилизаций» – христианского и исламского мира. Во-первых, эта черно-белая бинарная интерпретация средневековой истории неудобным образом подыгрывает нарративу современных экстремистских течений, начиная от сторонников превосходства белой расы и неофашистов Америки и Европы и заканчивая фанатиками-исламистами и приверженцами «Аль-Каиды» и ИГИЛ[544]. Во-вторых, считать Крестовые походы простым религиозным противостоянием ислама и христианства – значит сознательно игнорировать целый пласт сложной региональной и местной политики, сыгравшей существенную роль в истории Крестовых походов с конца XI в. и далее. Крестовые походы были не просто столкновением двух переживавших расцвет монотеистических религий. Они изменили общий облик западного мира. Со времен Первого крестового похода и до конца Средневековья папы инициировали или санкционировали проведение военных кампаний в трех частях света, и в числе их противников в разное время оказывались турецкие полководцы, арабские султаны, курдские генералы и испано-арабские эмиры, а также балтийские язычники, французские еретики, монгольские военные вожди, непокорные христианские короли Запада и даже императоры Священной Римской империи.
Другими словами, если говорить о священной войне, ислам не может претендовать на роль ее единственной жертвы. Даже если сбросить со счетов огромные различия между мусульманами Испании, Египта и Сирии, так называемые сарацины все равно останутся лишь одним врагом среди многих. И что не менее важно, христиане и мусульмане в эпоху Крестовых походов никогда не были непримиримыми врагами по умолчанию. Иногда они увлеченно рвали друг друга в клочья. Однако во многих других случаях крестоносцы и мусульмане общались, торговали и взаимодействовали, не чувствуя ни малейшей потребности обезглавливать или сжигать друг друга заживо. Это не значит, что Крестовые походы можно вычеркивать из истории. Я лишь хочу сказать, что важность Крестовых походов в средневековой истории и их наследие в современном мире очень часто ошибочно воспринимается сквозь призму отношений между христианами и мусульманами – и не более того. Как мы увидим дальше в этой главе, Крестовые походы были важны именно в силу разнообразия этого феномена и изменчивости его концепции. Они не просто определяли отношения между христианством и исламом – скорее они создали шаблон проекции военной мощи римской церкви против любых ее врагов.
Итак, каким образом развивались государства крестоносцев? Начнем с того, что на Святой земле, куда крестоносцы так эффектно прибыли в 1096–1099 гг., происходила медленная и крайне мелкомасштабная колонизация: «франки» и «латиняне» прибывали из всех областей Запада, но в особенности из Франции, Фландрии и Северной Италии. Некоторые из первых крестоносцев остались на Святой земле: Готфрид Бульонский стал первым правителем Иерусалимского королевства, а после его смерти в 1100 г. его преемником стал его брат Балдуин Булонский, бывший граф Эдессы[545].
Другие отправились домой. Третьи продолжали с некоторым опозданием прибывать на вечеринку – благодаря этим разрозненным мелкомасштабным крестовым походам на Восток ежегодно поступали людские подкрепления и техника. Это позволило франкам в Иерусалиме расширить свои владения за пределы городов, захваченных в 1098–1099 гг. Прежде всего их интересовали прибрежные города: Бейрут, Тир, Акра, Антиохия, Аскалон и Триполи. Крестоносцы осадили их один за другим с суши и с моря и в конце концов захватили.
Участники сражений за эти города – западные христиане называли то место, где все они находились, Утремер (outremer – «на том краю моря») – являлись порой из самых отдаленных и неожиданных мест. В 1110 г. город Сидон, расположенный на полпути между Бейрутом и Тиром, отбила у мусульманских правителей армия, в которую входил отряд норвежских викингов, приплывших в Святую землю из Скандинавии во главе с бесстрашным королем-подростком Сигурдом I[546]. Сигурд помог покорить Сидон и вернулся в Скандинавию с полученным в награду за службу обломком Животворящего Креста Господня, самой священной реликвии Иерусалима. Так между Норвегией и Святой землей возникла связь, имевшая очень большое значение в те времена, когда земли викингов переходили от язычества к христианству. Кроме того, Сигурд своими действиями немало помог государствам крестоносцев. Благодаря таким событиям, как завоевание Сидона, к 1130-м гг. на Левантийском побережье образовались четыре взаимосвязанных военизированных государства во главе с Иерусалимским королевством. Разумеется, они были невелики, и их со всех сторон окружали враги. Более того, их регулярно постигали библейские напасти – нашествия саранчи, землетрясения и другие стихийные бедствия. Однако поселенцы-латиняне сумели выжить и обосновались на Святой земле, сохранив при этом духовные, эмоциональные, династические и экономические связи с Западом.
С первых лет существования крестоносных государств в них стекались восторженные паломники, желавшие поклониться местным святыням. Христианское паломничество не запрещалось и при мусульманских правителях, но после захвата Иерусалима крестоносцами он стал куда более привлекательным местом. В дневниках паломников начала XII в. эти земли предстают в равной мере притягательными и опасными. Британский паломник Зевульф, посетивший Иерусалим примерно в 1103 г. и за время долгого морского путешествия на Восток и обратно переживший кораблекрушение и нападение пиратов, жаловался, что дороги вокруг Иерусалима, Вифлеема и Назарета наводнены разбойниками, которые скрываются в пещерах и «бодрствуют днями и ночами, высматривая, на кого бы напасть». А на обочине дороги, писал он, «лежат без счета трупы, растерзанные дикими зверями»[547]. Тем не менее он провел несколько месяцев, путешествуя по святым местам, связанным с разными библейскими героями, от Адама и Евы до Христа и апостолов.
Другой паломник, игумен Даниил из-под Киева (по его собственным словам, «из земли Русской» – ныне Украина) за полтора года с воодушевлением объехал все уголки Святой земли и отбыл на родину с небольшим камнем от святого гроба Христова, подаренным ему в качестве сувенира местным монахом-ключником[548]. Вернувшись домой, он с гордостью сообщил многочисленным друзьям, родным и местной знати, что отслужил за них мессы в самых святых местах христианского мира. Более того, он оставил список имен самых знатных русских князей, их жен и детей монахам пустынного монастыря близ Иерусалима, чтобы те регулярно молились о них. Это были не просто добрые пожелания – игумен Даниил создал значимую духовную связь между своей родиной и Иерусалимским королевством, удаленными друг от друга более чем на три тысячи километров.
Но не только религиозные узы связывали новые государства крестоносцев с остальным миром. Обретя устойчивость при новой монархии, Иерусалимское королевство стало напоминать западное феодальное государство с баронами и рыцарями, получавшими поместья и деревни в обмен на военную службу. Иерусалим никогда не был сказочно богатым и, конечно, не шел ни в какое сравнение с империями, которые претендовали на эти территории в раннем Средневековье. Однако туда молодые рыцари могли отправиться попытать счастья. Множество знатных и королевских родов пустили корни на Востоке и протянули узы родства из одного конца Средиземноморья в другой. В некоторых семьях, таких как родственные кланы Монлери и ле Пюизе из области Шампань во Франции, мужчины считали своей почетной обязанностью участвовать в обороне Иерусалима и его окрестностей или принять во владение земли на Востоке и навсегда остаться там[549].
Для других это был скорее вопрос долга. В конце 1129 г. графа Фулька Анжуйского из Центральной Франции убедили передать земли сыну Жоффруа и отправиться в Иерусалим, чтобы жениться на дочери и наследнице стареющего короля Балдуина II, Мелисенде. Через два года Балдуин умер, Мелисенда стала королевой Иерусалима, а Фульк – королем. Он оставался на Востоке до своей смерти в 1143 г. В числе прочего это означало, что у западных потомков Фулька появились родственники на Святой земле. В 1180-х гг. внуку Фулька Генриху II Английскому предложили из уважения к истории рода возложить на себя корону Иерусалима, где тогда возник кризис престолонаследия. Генрих отклонил предложение, но Плантагенеты всегда оставались горячими сторонниками Крестовых походов: каждый король из их династии до начала XIV в. давал обет крестоносца, а двое из них (Ричард Львиное Сердце и Эдуард I) совершили немало военных подвигов на Святой земле (об этом далее)[550].
Разумеется, в Крестовых походах и развитии государств крестоносцев участвовали не только короли и знать, но и деловые люди. Владения крестоносцев открывали европейским купцам заманчивые возможности для бизнеса: многочисленные прибрежные города служили перевалочными пунктами, где морские торговые маршруты Восточного Средиземноморья соединялись с караванными путями Великого шелкового пути, ведущими по суше в Среднюю Азию и Китай. Это были весьма оживленные торговые центры: в XIII в. годовой доход города Акра, по некоторым данным, превышал годовой доход всего Английского королевства. В каждом завоеванном крестоносцами крупном городе вскоре вырастала одна или несколько колоний купцов-переселенцев. Они торговали фруктами, медом и мармеладом, тростниковым сахаром, хлопком, льном, тканями из овечьей и верблюжьей шерсти, стеклянной посудой и привезенными из невообразимого далека экзотическими товарами, такими как индийский перец и китайский шелк[551]. Затонувший корабль крестоносцев, обнаруженный у берегов Израиля в 2019 г., перевозил четыре тонны слитков свинца, материала, весьма полезного для строительства и изготовления оружия[552].
Особенной предприимчивостью и неразборчивостью в средствах отличались выходцы из крупных торговых городов Северной Италии: Генуи, Пизы и Венеции. Они имели большой опыт работы с иностранными торговыми станциями: итальянские колонии много лет существовали в числе прочих мест даже в Константинополе[553]. Значение этих аванпостов было так велико, что на генуэзцев, пизанцев и венецианцев обычно можно было смело рассчитывать – когда их экономическим активам угрожала опасность, они не жалели финансовых средств и военных сил для их защиты. В 1122–1125 гг. дож Венеции лично командовал флотом из 120 кораблей, обеспечивая безопасность морских торговых путей, и участвовал в захвате города Тира (современный Ливан), за что получил в награду третью часть доходов этого города на неограниченный срок и существенные налоговые льготы для проведения там деловых операций. Это не единичный случай. За два века существования на Востоке латинских государств пизанцы, генуэзцы и венецианцы не раз прибывали туда на своих узких боевых галерах и транспортных кораблях, иногда чтобы укрепить оборону коммерчески ценных для них городов, а иногда чтобы сражаться друг с другом за торговые преимущества.
Наконец, существовали духовно-рыцарские ордена, возникшие в первые десятилетия XII в. и неразрывно связанные с Крестовыми походами. Самыми известными среди них были ордены госпитальеров и тамплиеров. Оба возникли в Иерусалиме немедленно после Первого крестового похода. В эти братства благочестивых рыцарей вступали те, кто был готов отказаться от своих владений и жить на монашеский лад в целомудрии, бедности и послушании, посвятив себя уходу за ранеными и больными паломниками (госпитальеры) или защите их на дорогах (тамплиеры). От обычных монахов военные ордены отличало то, что для выполнения своих обязанностей в небезопасных землях они продолжали тренироваться с оружием: меч и копье требовались, чтобы сражаться с врагами Христа и, если нужно, служить чем-то вроде сил спецназначения в войске короля Иерусалима.
В концепции военного ордена, соединившего две до сих пор существовавшие отдельно роли – рыцаря и монаха, – явно было нечто парадоксальное, однако она получила полное одобрение и признание церкви. Во многом это произошло благодаря поддержке Бернарда Клервоского, энергичного цистерцианского аббата, с которым мы познакомились в главе 6. Бернард и его протеже папа Евгений III, ставший понтификом в 1145 г., считали, что это поможет реформировать пришедший в упадок институт рыцарства (так же как цистерцианцы стремились реформировать чересчур снисходительные к слабостям и непомерно разросшиеся бенедиктинские монастыри). По этой причине они активно покровительствовали тамплиерам, в особенности первому Великому магистру Гуго де Пейну. В 1120-х и 1130-х гг. папа Евгений даровал тамплиерам первый официальный устав и облачение – знаменитые белые плащи с красными крестами, а также широкие налоговые льготы и другие привилегии в рамках церкви. Имея поддержку папы, прочную финансовую базу в виде собственных доходов и щедрых пожертвований и не имея недостатка в работе (дороги Святой земли приходилось постоянно патрулировать), тамплиеры преуспевали и благоденствовали. Численность ордена резко возросла. Они получали обширные земли, возможность пользоваться доходами и другие подарки от богатых покровителей со всей Европы и Ближнего Востока. Кроме того, они построили почти во всех христианских землях Запада сеть монастырских домов, где невоюющие братья работали, чтобы финансировать военное крыло на Востоке.
Во всем этом за тамплиерами, почти не отставая, следовали госпитальеры, позднее им начали подражать германские тевтонские рыцари и ряд более мелких испанских и португальских военных орденов. В совокупности эти военные ордены стали ядром постоянной армии крестоносцев на Святой земле и на Пиренейском полуострове. Они имели большой опыт постройки и содержания огромных замков (таких как гигантские цитадели Крак-де-Шевалье в Сирии и Шато-Пелерин в Израиле) и неприступных крепостей (Монсон в Испании и Томар в Португалии). Со временем военные ордены начали играть все более заметную роль в повседневной организации Крестовых походов и к XIV в. превратились в своеобразные частные предприятия. Однако до этого они не раз участвовали в сражениях, защищая границы государств крестоносцев от враждебно настроенных соседей.
Второе пришествие
Задолго до того, как ибн аль-Асир связал успехи крестоносцев с разобщенностью мусульманского мира, примерно такую же точку зрения высказал христианский священник Фульхерий Шартрский. Фульхерий принимал участие в Первом крестовом походе и был среди тех, кто надолго остался на Востоке после его окончания. Он служил капелланом у короля Балдуина I и написал официальную историю Крестового похода под названием «Деяния франков» (Gesta Francorum). В ней Фульхерий поражается тому факту, что крестоносцы вообще выжили. «Это было чудо из чудес, что мы остались живы среди тысяч и тысяч неприятелей и сумели завоевать их, сделав одних своими данниками, а других разорив, ограбив и взяв в плен», – писал он[554]. Фульхерий внес последние поправки в свою хронику примерно в 1128 г. и, по-видимому, вскоре умер. В то время государства крестоносцев были еще молоды и расширялись. Если бы Фульхерий прожил дольше, он бы увидел изменение обстановки.
Неприятности начались в 1140-х гг., когда турецкий военачальник и политик Имад ад-Дин Занги напал на Эдессу – столицу самого маленького и уязвимого государства крестоносцев. Эдесса находилась далеко от побережья, на полпути между Антиохией, которую удерживали латиняне, и Алеппо, где Занги был наместником. Это географическое положение уже делало ее достаточно уязвимой. Занги имел репутацию пьяницы и славился крайней жестокостью по отношению не только к врагам, но и к собственным войскам, но он был блестящим стратегом и к тому же задался целью объединить под своей властью как можно больше сирийских городов. Отнять Эдессу у крестоносцев ему повелевал не только религиозный долг – Занги хотел собрать из отдельных частей сельджукской Сирии собственное государство.
В 1144 г. Занги появился под стенами Эдессы с войском, осадными башнями и профессиональными землекопами. Копатели начали рыть туннели под городскими стенами, а артиллеристы обстреливали горожан с помощью гигантских катапульт-мангонелей. Туркам не потребовалось много времени, чтобы сломить сопротивление Эдессы. Когда они ворвались в город, жители запаниковали, бросились бежать, и в поднявшейся давке погибло множество женщин и детей. Для Занги это была полезная победа. Однако для крестоносцев это стало катастрофой. Дело даже не в территориальной потере. Гораздо хуже было чувство, что через полвека после побед 1096–1099 гг. Бог перестал им улыбаться.
Достигшие Европы новости о капитуляции Эдессы вызвали всеобщую тревогу. Вместе с тем они открывали многообещающую возможность. Папе Евгению III тоже досталось не самое мирное правление. Он по-прежнему боролся с неистребимой схизмой и кознями антипап. На улицах Рима бунтовали коммунары. Во Франции проповедники-еретики настраивали людей против церкви. Сложностей хватало, и Евгений, как и Урбан II до него, чувствовал, что ему нужен особый повод, который станет главной опорой его правления и позволит привлечь солидную политическую поддержку. Таким поводом для него стал Второй крестовый поход.
Второй крестовый поход с самого начала строился по образу и подобию Первого, но на сей раз его интеллектуальным и риторическим обеспечением занимался наставник Евгения Бернард Клервоский. Вместе Евгений и Бернард придумали для своего проекта блестящую декларацию. По их словам, с тех пор как пал Иерусалим, прошел не один десяток лет, и за это время христиане сошли с пути праведности и самопожертвования, который когда-то привел их к удивительным победам. Пришло время вернуться к основам. Пора дворянам и рыцарям всей Европы доказать, что «доблесть отцов не уменьшилась в сыновьях»[555]. Чтобы продемонстрировать это, требовалось повторить подвиг отцов, и как можно точнее. На Пасху в 1146 г. Бернард, воспроизводя собрание Урбана в Клермоне, выступил с этим посланием перед крестоносцами в Везле. Бернард был худ и болезненно слаб из-за неустанных постов, но по-прежнему мог очаровать любого. По словам одного летописца, Бернард «излил росу божественного слова, [и] со всех сторон поднялся громкий крик людей, требующих крестов»[556]. Бернард виртуозно исполнил свою роль в импровизированном публичном спектакле и разорвал свой плащ на полосы, чтобы крестов хватило на всех. Разумеется, толпа скандировала: «Deus vult!» Через пару недель в моду вошла французская песня, в которой говорилось, что Крестовый поход – верный путь на небеса, ибо «Бог устроил турнир между раем и адом»[557]. В ответ на великий призыв Запад вновь охватила крестоносная лихорадка. Все нужные элементы были на своих местах. После того как Бернард объявил о начале нового Крестового похода (а папа поддержал его буллой Quantum Praedecessores), повсюду зазвучали проповеди и начались переговоры с потенциальными предводителями армий. Рыцари и необученные гражданские записывались толпами. Народный энтузиазм, как и раньше, выплескивался вспышками фанатизма, нетерпимости и антисемитских нападений. Новое поколение евреев в Рейнской области избивали, грабили, калечили, ослепляли, убивали или травили, вынуждая кончить жизнь самоубийством. Это была гротескная в своей масштабности театрализованная историческая реконструкция событий прошлого. Она имела дальнейшие трагические последствия.
Одно из неизбежных отличий Второго крестового похода от Первого заключалось в статусе его светских предводителей. Если в 1096 г. Урбан уговорил встать во главе армии только графов и епископов, в 1140-х гг. Бернард Клервоский и Евгений III сумели вручить командование двум величайшим королям Европы[558]. Когда Бернард произносил свою проповедь в Везле, рядом с ним стоял один из них – Людовик VII Французский (пр. 1137–1180). Вскоре дипломатическому давлению Бернарда поддался и король германцев Конрад III (пр. 1138–1152)[559]. Участие двух могущественных правителей много значило для успеха предприятия. Они были первыми королями, отправившимися в Крестовый поход со времен Сигурда Норвежского, и имели в своем распоряжении финансовую и военную мощь всех старых франкских территорий. Трудно было представить, что они могут потерпеть неудачу[560].
Но именно так и произошло. Несмотря на многообещающее начало, Второй крестовый поход оборачивался катастрофой почти на каждом шагу. Короли с помпой выступили в поход примерно на Пасху в 1147 г. Конрад торжественно возложил корону на голову своего сына Генриха на случай, если он сам не вернется на родину. Людовик отбыл из Парижа после долгого празднования в аббатстве Сен-Дени в сопровождении своей супруги Алиеноры Аквитанской, отряда рыцарей-тамплиеров и десятков тысяч паломников. Однако очень скоро они столкнулись с непредвиденными трудностями. Они решили в буквальном смысле пойти по стопам первых крестоносцев: вдоль Дуная, через Балканы в Константинополь, а затем по суше через Малую Азию в Северную Сирию. В этом был определенный поэтический шарм, и это полностью соответствовало призывам Бернарда Клервоского и Евгения III, требовавших повторить подвиг предков, но времена и обстоятельства изменились. Тот поход, который в 1090-х гг. казался невозможным чудом, ныне стал просто невозможным. Новый византийский император Мануил I Комнин (пр. 1143–1180) не звал крестоносцев, не желал видеть их у своего порога и оказал им лишь минимальную помощь в пути. Новый «султан Рума» – сын Кылыч-Арслана Масуд – держал Малую Азию еще более крепкой хваткой, чем его отец. С трудом продвигаясь через Малую Азию, армии Конрада и Людовика подвергались постоянным нападениям турецких воинов. В октябре 1147 г. Конрад сразился с турками в Дорилее, но на этот раз крестоносцы оказались разгромлены, а Конрад потерял большую часть обоза. Через несколько месяцев, в январе 1148 г., Людовику VII едва удалось спастись, когда его собственная армия попала в засаду у горы Кадм (Хоназ).
Ко времени прибытия в Сирию Людовик остался практически без гроша, а обе армии понесли многотысячные потери. Более того, им пришлось иметь дело с новым врагом. Занги уже умер (его, спящего пьяным сном в шатре, зарезал затаивший злобу слуга), но вместо него объединением Сирии теперь занимался его одаренный сын Нур ад-Дин, который стремился восстановить порядок на мусульманском Ближнем Востоке и вовсе не собирался позволять крестоносцам расстраивать свои планы. Об отвоевании Эдессы можно было забыть, и так же мало надежды оставалось на успех где-либо еще.
Конрад и Людовик на несколько месяцев задержались на Святой земле, все это время отчаянно пытаясь придумать план, который позволил бы им сохранить остатки достоинства и оправдать огромные расходы и неудобства Крестового похода. То, что они придумали, было, пожалуй, еще хуже полного бездействия. В июле они вместе с королем Иерусалима Балдуином III (пр. 1143–1163) попытались осадить могучий город Дамаск. Их ждало полное фиаско. Крестоносцам не удалось даже прорваться через сады в пригородах Дамаска – их ряды почти сразу пришли в смятение и были отброшены. Осада закончилась через неделю. Делать больше было нечего, и Конрад быстро сел на свой корабль и вернулся в Германию. Людовик еще шесть месяцев бродил по Иерусалиму, осматривая достопримечательности и молясь, и уехал на Пасху в 1149 г. К тому времени его успела покинуть жена Алиенора Аквитанская, изнывающая от скуки и донельзя утомленная неудобствами Крестового похода (слегка скрашенными только обществом ее дяди, князя Раймунда Антиохийского, в кровосмесительной связи с которым ее позднее обвиняли)[561]. На следующий год они с Людовиком развелись, и Алиенора вышла замуж за будущего короля Англии Генриха II Плантагенета. Этот союз оказался гибельным для Людовика и привел Англию и Францию в состояние непрекращающихся спорадических войн, положить конец которым удалось только в 1453 г.[562] Это было последнее унижение Второго крестового похода, который стал даже не бледной тенью Первого, а его нелепой пародией. Однако это еще не конец истории.
Неудивительно, что после провала Второго крестового похода интерес Запада к дальнейшим религиозным походам на Восток на несколько десятилетий угас. Военные ордены продолжали наращивать численность, а отдельные небольшие группы бойцов – совершать вооруженные паломничества в Сирию и Палестину. Тем временем короли Иерусалима начали задумываться об экспансии в Египет, где во главе коррумпированного и неустойчивого правительства в Каире стояли шиитские халифы и их визири, но многие жители Западной Европы находили возможность сражаться за Христа гораздо ближе к дому.
В Испании и Португалии полным ходом продолжалась Реконкиста. В 1147 г. группа английских и фризских крестоносцев, плывших на корабле, чтобы присоединиться к французам и германцам во Втором крестовом походе, сделала по пути остановку и отвоевала Лиссабон у мусульманских правителей. Это событие стало важной вехой в завоевании Западной Иберии и истории королевства Португалия. Альморавиды, наводившие ужас на Аль-Андалус в XI в., ныне находились в состоянии затянувшегося упадка; вскоре в Марокко произошел переворот, и их свергли приверженцы еще более пуританской мусульманской секты Альмохады. Этот хаос превратил Пиренейский полуостров в готовое поле боевых действий. Воины, которые отправлялись туда, чтобы сражаться во имя Христа, получали от папы Евгения III статус крестоносцев и сопутствующее отпущение грехов.
Тем временем открылся третий фронт Крестовых походов. Когда Бернард Клервоский призывал ко Второму крестовому походу в Германии, часть саксонской знати испросила у него разрешения совершить крестовый поход, не уходя далеко от дома, – вместо того чтобы отправиться в Святую землю, они хотели заняться колонизацией земель современной Северной Германии и Западной Польши, где в те времена проживали языческие славянские народы, известные под общим названием венеды. Бернард дал на это согласие, назвал неверующих венедов врагами Божьими и прямо потребовал обратить их или уничтожить. Тогда это событие прошло почти незамеченным, но для следующих поколений оно имело огромное значение. Хотя крестовый поход против венедов был скромным и крайне немногочисленным по сравнению с королевской миссией в Сирии или сражениями Реконкисты, провозглашение его именно крестовым походом сыграло важнейшую роль в средневековой истории: это позволило представить колонизацию и насильственное обращение Северо-Восточной Европы в христианство как священную войну. Северные крестовые походы, направленные на приобщение язычников к церкви, крещение славянских народов и присвоение их земель, начались в 1140-х гг. и продолжались до XV в.[563].
Учитывая все это, тот факт, что Крестовые походы на Восток не прекратились после второй попытки, может показаться странным. Однако они продолжались, и большая заслуга в этом принадлежала курдскому политику и полководцу по имени Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб, более известному сегодня как Саладин.
Даже сегодня Саладин остается одним из самых знаменитых и противоречивых персонажей во всей средневековой истории[564]. Родившийся около 1138 г. в зажиточной курдской семье, Саладин сделал карьеру на службе у Нур ад-Дина, где показал себя толковым и заслуживающим доверия государственным деятелем. Общаясь с пожилым правителем, он получил немало ценных сведений о природе политики в неспокойном Леванте, где Нур ад-Дин в 1150-е и 1160-е гг. настойчиво пытался собрать в единое целое разрозненные сельджукские земли и объединить под своей властью автономные города-государства. В 1160-х гг. Саладина отправили в Египет. Несколько лет он сражался там против короля-крестоносца Амальрика I, стремившегося расширить Иерусалимское королевство до дельты Нила. Одновременно Саладин входил в оппозиционную группу египетских мусульман, тихо готовивших уничтожение фатимидских халифов – шиитских правителей Египта с 969 г. В 1171 г. Саладин совершил дворцовый переворот, свергнув последнего Фатимида. В политическом отношении Египет теперь был верен Нур ад-Дину в Сирии, в религиозном – суннитскому халифу из рода Аббасидов в Багдаде. Само по себе это было огромным достижением (и оно навлекло на голову Саладина вечные проклятия шиитов). Однако Саладин не собирался на этом останавливаться.
Нур ад-Дин умер в 1174 г., оставив Ближний Восток в довольно неустойчивом положении. Четверть века он кропотливо собирал по крупицам некое подобие единой Сирии, но без его личного руководства все снова могло рухнуть. По этой причине Саладин решил стать, по сути, наследником Нур ад-Дина. Сочетая дерзкие военные маневры с дипломатической хитростью, он действительно добился этого – и даже большего. К концу 1180-х гг. он объединил под своей личной властью государство, включавшее в себя большую часть Сирии и весь Египет. Аббасидский халиф признал его султаном. Родственники Саладина занимали высокие посты в правительстве. По мере возвышения он со временем начал представлять себя спасителем ислама – воином джихада, сражающимся не ради личной выгоды, но ради блага всех мусульман. Вероятно, в какой-то мере это должно было отвлечь внимание от того факта, что до этого Саладин много лет убивал в сражениях собратьев-мусульман. Так или иначе, поднимаясь к вершинам успеха, султан преисполнился, по словам одного исламского автора, «великого рвения вести священную войну против врагов Бога»[565]. На практике это означало, что он сосредоточил свое внимание на главной державе неверных в регионе – Иерусалимском королевстве крестоносцев.
В 1180-х гг. Саладин и правители Иерусалима посматривали друг на друга с некоторой настороженностью. Однако в тот период королевство крестоносцев одолевали кризисы престолонаследия и внутренние раздоры[566], а Саладин занимался укреплением своей власти в Сирии. Так что какое-то время обе стороны не горели желанием ввязываться в полномасштабную войну, и череда перемирий помогала им поддерживать неустойчивый мир, но в 1187 г. Саладин почувствовал себя достаточно уверенно для наступления. Воспользовавшись удобным предлогом – им стало нападение знатного крестоносца Рено де Шатильона на мусульманский караван, – Саладин весной этого года ворвался в Иерусалимское королевство с «бесчисленным войском»[567].
Расплата наступила 3–4 июля, когда Саладин заманил бесталанного и презираемого всеми короля Иерусалима Ги I и его армию, включавшую в себя почти все военные силы королевства, к двойным пикам потухшего вулкана под названием Рога Хаттина близ Тивериадского озера. Там люди Саладина отрезали армию Ги от источников воды, подожгли вокруг них траву и кустарники на опаленных зноем горных склонах, а затем обрушили на них конницу. В ходе катастрофической битвы армия крестоносцев оказалась полностью уничтожена, Ги попал в плен, а Животворящий Крест Господень – самую драгоценную реликвию христианского мира – отняли у крестоносцев, и больше его никто никогда не видел. Две сотни захваченных тамплиеров и госпитальеров – цвет христианской армии – были ритуально обезглавлены после битвы приближенными и духовниками Саладина.
В следующие месяцы Саладин захватил почти все города крестоносцев на левантийском побережье, включая самый важный торговый порт Акру. В октябре он осадил Иерусалим, защищать который остались в основном женщины и подростки, поскольку городской гарнизон входил в состав армии, разбитой при Хаттине. После непродолжительного символического сопротивления город сдался. Саладин демонстративно запретил своим войскам устраивать в городе бесчинства и резню. Однако потеря Иерусалима в любом случае стала огромным потрясением для западного мира. Она спровоцировала последний по-настоящему серьезный Крестовый поход в Латинское королевство – Третий крестовый поход. Неописуемое унижение на грани экзистенциального кризиса побудило к действию новое поколение королей-воинов – Филиппа II Французского и Ричарда Львиное Сердце. Оба в срочном порядке начали готовить свои королевства к войне: Ричард выставлял на аукционы государственные должности, взимал 10-процентный подоходный налог (так называемая десятина Саладина) и накапливал огромные запасы продовольствия и оружия, готовясь к путешествию на Восток. Воевать за спасение Божьего Царства отправились десятки лордов и священников. На сей раз никто не собирался слепо следовать по стопам старых крестоносцев. Правитель Германии, император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса пытался пройти по суше, но утонул в речке в Малой Азии. Ричард и Филипп двинулись на Восток морем и по дороге сделали остановку на Сицилии и на Кипре (не переставая все время препираться, но не подвергая сомнению важность общей миссии). Чтобы привлечь удачу и заполучить частичку воинской доблести короля Артура, Ричард взял с собой меч по имени Экскалибур.
Филипп и Ричард пришли на Святую землю в 1191 г. За два года они отвоевали Акру, а затем Ричард повел большую армию вдоль левантийского побережья, по пути убивая пленных, вступая в стычки с войсками Саладина и отвоевывая разные города. Однако даже Ричард, величайший полководец своего времени, оказался не в состоянии вернуть Иерусалим. Дважды он приближался к нему и дважды отступал, устрашенный потенциальным масштабом осады. Ближе всего к возвращению Иерусалима он подошел, когда выдвинул примечательно прогрессивный для своего времени вариант решения вопроса – он предлагал создать в Палестине двойное государство, которым будут совместно править его сестра Иоанна и брат Саладина, аль-Адиль (также известный как Сафаддин). Переговоры зашли в тупик, когда пара не смогла согласовать религиозные условия вступления в брак, и в конце концов этот проект – как и сам Крестовый поход – заглох. Так Иерусалим остался в руках Саладина. А крестоносцы, как обычно, осели в окрестностях или отбыли домой[568].
Итак, в 1192 г. королевство крестоносцев было спасено, но обрело новый облик. Благодаря вмешательству воинов Третьего крестового похода оно не погибло окончательно. Однако Священный город был потерян, а само государство теперь состояло из цепочки портов, в которых доминировали купеческие фракции, и разбросанных на внутренних землях замков тамплиеров и госпитальеров. Графство Триполи и княжество Антиохийское устояли, но также несколько уменьшились в размерах и утратили могущество. Все три государства крестоносцев существовали еще почти сто лет, но эпоха массовых Крестовых походов в Сирию и Палестину закончилась. В крестоносном движении произошел значительный сдвиг. На рубеже XII–XIII вв. христианская священная война развернулась в совершенно новом и неожиданном направлении.
«Гнусное дело»
Папа Иннокентий III, длиннолицый и с острым как бритва умом, был избран понтификом в 1198 г. в исключительно юном возрасте – ему было около 37 лет. Иннокентий принадлежал к итальянскому аристократическому роду и при рождении получил имя Лотарио деи Конте ди Сеньи (Лотар из рода графов Сеньи). За свою короткую, но успешную карьеру каноника-юриста и кардинала он разработал грандиозную систему личных взглядов – плод долгих размышлений о фундаментальной природе человеческого бытия и о системах власти, лежащих в основе христианской вселенной. Первой теме посвящен полемический философский труд Иннокентия «О несчастии человеческого положения»[569] (De Miseria Humanae Conditionis), подробно освещавший неизбывные ужасы и убожество человеческого существования. Несмотря на мрачное название и пессимистическое содержание, De Miseria стал средневековым бестселлером: его переписывали много сотен раз и распространяли из поколения в поколение по всему Западу[570].
Что касается второго вопроса, об иерархии власти на Западе, здесь Иннокентий III был горячим приверженцем политической теории Солнца и Луны – астрономической аллегории, утверждавшей главенство папы во всех христианских королевствах. Согласно ей, папа был Солнцем, излучающим свет, а короли и прочие правители (особенно император Священной Римской империи) были подобны Луне и сияли отраженным светом. Они не равны друг другу. В 1198 г., в самом начале своего папского правления, Иннокентий писал: «Подобно тому, как Бог, создатель Вселенной, сотворил на небесной тверди два великих светила и поставил большее из них править днем, а меньшее править ночью… так и на небосводе Вселенской Церкви, обозначенной именем Неба, Он установил два высоких звания – старшее, чтобы руководить… дневным и душевным, и младшее, чтобы начальствовать над ночным и телесным. Таковы папская власть и королевская власть»[571]. Идея была не нова: к тому времени, когда Иннокентий взошел на папский престол, папы боролись с императорами за первенство почти четыреста лет. Однако Иннокентий пошел дальше, чем любой другой папа в истории, и превратил высокую философию в политическую реальность. За время своего правления, длившегося с 1198 г. до его смерти в 1216 г., Иннокентий активно и последовательно пытался навязать власть Рима всем и повсюду, порой с незаурядными результатами.
Третий крестовый поход окончился ничем незадолго до того, как Иннокентий III стал папой. По понятным причинам европейские короли испытывали некоторую тошноту при мысли об очередной атаке на священный город (и этого отношения не могла изменить даже смерть Саладина в марте 1193 г.). Казалось, Третий крестовый поход лишний раз подтвердил, что повторить чудо 1099 г. просто невозможно. Однако идея крестовых походов по-прежнему горячо интересовала папу Иннокентия III. В сущности, после Урбана II он как папа сыграл в истории Крестовых походов вторую по важности роль: он взял теряющую актуальность концепцию христианской священной войны и переделал ее сообразно новому веку. Как Урбан II и Евгений III до него, Иннокентий III понимал, как полезен может оказаться Крестовый поход для укрепления папской власти. Но если его предшественники обращали оружие на врагов за пределами христианского мира, Иннокентий решил направить его внутрь. Он призвал крестоносцев преследовать не только мусульман и язычников, но и христианских еретиков и инакомыслящих. Это был момент исключительной важности. Из-за Иннокентия III в XIII в. на Западе произошел взрывной рост Крестовых походов и крестоносной риторики. Вместе с тем – отчасти в результате переосмысления Иннокентием сути и цели Крестовых походов – это привело к упадку и в конечном итоге гибели государств крестоносцев на Ближнем Востоке.
Первый объявленный Иннокентием III Крестовый поход начался вполне предсказуемо, хотя сохранял предсказуемость не слишком долго. Вскоре после своего избрания папа издал буллу (известную как Post Miserabile), в которой призывал молодых рыцарей Запада отомстить за потерю Иерусалима и Креста Господня и остановить «прискорбное вторжение на Святую землю, по которой ступали ноги Христовы»[572]. Призыв совпал с распространением слухов, что в Каире недавно родился дьявол. Простые люди в Европе были взволнованы, многие считали, что Апокалипсис уже близок. Все это побудило небольшую группу западных сеньоров (в первую очередь графов Фландрии, Шампани и Блуа) и их соратников начать планировать новое вторжение в Святую землю. Четвертый крестовый поход должен был стать дерзким нападением с моря: огромный флот военных кораблей нанесет удар по египетской Александрии, к западу от дельты Нила, а высадившаяся там армия пробьется в Палестину и освободит Иерусалим с юга, а не с севера. Это был смелый, в чем-то даже прозорливый план. Однако для ведения боевых действий требовалось около 200 боевых галер и флот транспортных кораблей с полностью укомплектованным экипажем, а также армия численностью около 30 000 человек. Эта логистическая задача и погубила Четвертый крестовый поход[573].
Чтобы построить флот галер, французы обратились к гражданам Венецианской республики, которые гордились репутацией давних участников Крестовых походов и внушительным списком благочестивых дел, а кроме того, имели крупный денежный интерес в государствах крестоносцев, где располагались их торговые станции. После непростых переговоров правитель Венеции, слепой девяностолетний дож Энрико Дандоло, в начале 1201 г. согласился подписать договор на постройку кораблей. Всего через год в венецианских верфях стояли корабли, доверху нагруженные продовольствием, вином и фуражом для лошадей, готовые в любой момент отплыть в Крестовый поход. Иннокентий III, следивший за развитием событий, объявил, что полностью удовлетворен. Увы, французские графы подвели и его, и всех остальных участников сделки. В начале лета 1202 г. они должны были заплатить за строительство кораблей 85 000 серебряных марок и посадить на них 30 000 воинов. Однако когда лето пришло, стало ясно, что ни того ни другого у французов нет. Они собрали менее трети обещанной армии и едва половину требуемых денег. Это была не просто дипломатическая катастрофа – она грозила обанкротить Венецию.
В ответ Энрико Дандоло принял судьбоносное решение. Вместо того чтобы отступить и развести руками, он сделал шаг вперед и фактически взял на себя командование Крестовым походом. В октябре 1202 г. он принял обет крестоносца и велел нашить крест из ткани себе на шляпу (не на плечо). Через несколько дней флот вышел из порта. Впереди шла личная галера дожа, выкрашенная киноварью и отделанная серебром. Венецианцы решили возместить нанесенные городу потери, но они направились не в Александрию. Вместе с теми французскими союзниками, которые все же явились воевать, они поплыли вдоль Адриатического побережья современной Хорватии и бросили якорь возле христианского города Зара (Задар). Несколько лет назад этот город нанес Венеции оскорбление, отказавшись платить дань и заявив о своей верности христианскому королю Венгрии. Несмотря на протестующие вопли горожан, которые вывесили на стены знамена с крестами, пытаясь обратить внимание на тот факт, что многие из них тоже приняли обеты крестоносцев, венецианцы и французы взялись за дело. Обстреляв город из катапульт, они заставили жителей открыть ворота. Затем захватчики вошли в город и всю зиму жили за счет горожан, а весной 1203 г. ушли, оставив город разграбленным, крепостные стены разрушенными, а все здания, кроме церквей, сожженными дотла. Летописец Гюнтер Пэрисский (Pairis) назвал случившееся «гнусным делом»[574]. Иннокентий III, узнав об этом, пригрозил отлучить от церкви всех участников похода, но затем смягчился и лишь сделал крестоносцам строгое внушение, велев впредь не повторять ничего подобного. Однако, увы, подобное снова произошло, и на сей раз с еще большим размахом. Следующий город, павший жертвой крестоносцев, тоже был христианской твердыней. Более того, это был величайший христианский город в мире – Константинополь.
Изначально крестоносцев привлекли в Константинополь просьбы недалекого юноши, принца Алексея, сына бывшего византийского императора Исаака II Ангела. Исаак пришел к власти в Константинополе после переворота в 1185 г. и следующие десять лет своего правления растрачивал эту власть попусту. Его, в свою очередь, сверг его брат Алексей III Ангел. Исаака ослепили, заточили и оставили гнить в тюрьме. Теперь брат был у власти, а девятнадцатилетний принц Алексей жаждал мести. Ради этого он был готов пообещать что угодно, поэтому явился к предводителям Четвертого крестового похода и с совершенно серьезным видом предложил заплатить им 200 000 серебряных марок, отправить в Иерусалимское королевство постоянный гарнизон из 500 рыцарей и подчинить Константинополь религиозной власти папы римского – все это если они просто посадят его на трон, с которого был свергнут его отец. Предложение выглядело слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, но крестоносцы решили испытать удачу. В июне 1203 г. венецианский флот появился под стенами Царьграда. Он оставался там почти год.
За это время события развивались хаотично и порой очень быстро. Летом 1203 г. Алексей III скрылся из Константинополя. Исаака освободили из тюрьмы и снова посадили на трон, а сын стал его соправителем под именем Алексея IV. Теоретически на этом миссия крестоносцев в Константинополе могла считаться успешно выполненной, но венецианцы в очередной раз столкнулись с ситуацией, когда правитель оказался не в состоянии заплатить за оказанные услуги. Тогда они решили взять причитающееся им другим путем и разграбили церкви по всему городу. Вспыхнули беспорядки, между греками и латинянами то и дело завязывались уличные бои, а в августе в городе запылали пожары. Пламя охватило около 400 акров древнего центра города и угрожало уничтожить даже собор Святой Софии и Ипподром. В конце концов сторонам удалось заключить непрочный мир: Алексей IV пообещал выплатить долг по частям и даже предложил венецианцам новую работу – бороться с его врагами во Фракии и в других областях империи. Однако к декабрю 1203 г. деньги снова иссякли. Дряхлый венецианский дож пригрозил, что низложит молодого императора.
Однако Дандоло не пришлось утруждать себя. В конце января 1204 г. старый Исаак умер, а Алексей Ангел в ходе очередного дворцового переворота был задушен по приказу соперника, Алексея Дуки, прозванного Мурзуфлом (вероятно, это прозвище он получил за чрезвычайно густые брови). В начале весны Мурзуфл попытался проявить строгость и потребовал, чтобы венецианцы убирались, иначе все они будут перебиты. Венецианцы в ответ только рассмеялись. 9 апреля они начали обстрел города с моря. Через три дня они высадили людей на крепостные стены, протянув перекидные мосты с мачт своих кораблей. Когда стены пали, армия крестоносцев ворвалась внутрь и перевернула город вверх дном. Дома, церкви и государственные учреждения были разграблены. Горожан убивали и насиловали. Грабители хватали буквально все, до чего могли дотянуться. В числе прочего венецианцы сняли и погрузили на свои корабли четыре древние бронзовые конные статуи, украшавшие Ипподром. Их и сегодня можно увидеть в Венеции в базилике Святого Марка. В стенах собора Святой Софии проститутка из лагеря крестоносцев танцевала вокруг святого престола константинопольского патриарха. Мурзуфл бежал из города, но его выследили и вернули в столицу, где подвергли пыткам, а затем сбросили с вершины колонны Феодосия. В тот момент, когда он разбился о землю, Византийская империя в каком-то смысле тоже умерла. Его место занял уже не греческий правитель – императором Константинополя провозгласили крестоносца графа Балдуина Фландрского. Между тем венецианцы, успешно покрывшие все затраты на Крестовый поход, отказались идти дальше в Александрию или куда-либо еще. Они снялись с якоря и отправились домой подсчитывать прибыль. Греческий летописец Никита Хониат назвал всю эту ситуацию «безобразной»[575]. Он был прав. Четвертый крестовый поход стал одной из самых постыдных и возмутительных выходок в истории Средневековья. Иннокентий III в гневе осыпал его участников горькими упреками. Но, при всех ужасах и злодеяниях этого похода, венецианцы показали, для каких еще целей можно использовать крестоносные знамена. Несмотря на полные праведного негодования речи, посвященные разграблению и падению Константинополя, Иннокентий III в полной мере усвоил этот урок.
За 18 лет своего папского правления Иннокентий III призвал еще к пяти Крестовым походам, подготовил шестой и инициировал седьмой. Ни один из них не был направлен на Иерусалим, но воинственный взгляд папы не оставлял без внимания ни одну сторону света. Иннокентий призвал христианских королей Испании и Португалии объединиться и выступить против Альмохадов. Они так и сделали и в 1212 г., получив подкрепление от тамплиеров и госпитальеров, а также крестоносцев из-за Пиренеев, разгромили альмохадского халифа ан-Насира в битве при Лас-Навас-де-Толоса. Это был переломный момент Реконкисты, после которого христианские державы начали быстро продвигаться на юг, неуклонно оттесняя Альмохадов к Средиземному морю. Между тем в далекой Северной и Восточной Европе Иннокентий III с таким же воодушевлением поощрял датских, германских и скандинавских сеньоров нападать на проживавших в этих местах язычников. Все христианские воины, участвовавшие в кампании по колонизации новых земель в окрестностях Балтийского моря (Ливонский крестовый поход), в том числе члены недавно образованного Тевтонского ордена, могли рассчитывать на полное отпущение грехов. Эти военные походы имели крайне тяжелые последствия для испанских мусульман и для язычников-ливов. Однако на этом революционные идеи Иннокентия не заканчивались – он решил пойти дальше и организовать Крестовые походы в самом сердце Западной Европы. Поспорив с королем Англии Иоанном Безземельным о назначении архиепископом Кентерберийским Стивена Лэнгтона, Иннокентий подготовил (но не опубликовал) документы, санкционирующие крестовый поход против Иоанна, которого он отлучил от церкви за непослушание и общую дерзость. Примерно в это же время, в 1209 г., он призвал к Крестовому походу против еретической христианской секты катаров на юге Франции. Эта кампания, известная как Альбигойский крестовый поход, поскольку часть действий происходила в окрестностях южнофранцузского города Альби, продолжалась 20 лет.
Внутренние враги
Катары, против которых был направлен Альбигойский крестовый поход, известны в Европе по крайней мере с 1170-х гг., когда на Третьем Латеранском соборе высшие церковные прелаты объявили их верования «отвратительной ересью». В самом деле, эти люди придерживались крайне неортодоксальных взглядов и вывели традицию христианского аскетизма на такой уровень, до которого было далеко даже цистерцианцам Бернарда Клервоского. Их основные принципы не вызывали возражений: катары считали человеческую плоть от природы греховной и отвратительной (эту точку зрения, как мы видели, когда-то искренне разделял и сам Иннокентий III) и считали единственным способом избавления от пороков смертного существования жизнь в простоте, строгости и самоотречении, сексуальное воздержание и вегетарианство. В этом они мало чем отличались, например, от нищенствующих орденов, появившихся в Европе примерно в то же время. Однако катары перешли от обычного христианского аскетизма к ереси, когда отвергли иерархию западной церкви в пользу собственного священства и отказались от причащения, крещения и других церковных таинств. Это сделало их изгоями – особенно в глазах пап наподобие Иннокентия III, абсолютно зацикленного на повсеместном распространении командно-административной власти церкви.
Катарство вызывало опасения еще и потому, что у него было много верных последователей среди жителей городов на юге Франции и в Северной Италии. Дружественный катарам город Витербо ощутил на себе всю тяжесть гнева Иннокентия III в 1205 г., когда горожане избрали нескольких катаров в городской совет. «Вы гниете в своих грехах, как скотина в своем навозе», – писал им разъяренный папа[576]. Вскоре Иннокентий III понял, что для искоренения катарской ереси ядовитых писем недостаточно. Катарство было крайне необычным и эксцентричным учением, но у него было очень много преданных сторонников. Более того, некоторые сеньоры французского юга, в первую очередь граф Раймунд Тулузский, охотно закрывали глаза на ересь, которая, при всей своей странности, не приносила никакого ощутимого вреда нравственным и религиозным устоям общества. По этой причине папа решил действовать. Как он писал в 1205 г. королю Франции Филиппу II Августу, «раны, не поддающиеся исцелению припарками, следует вскрывать скальпелем»[577].
В 1208 г. папа получил повод для войны, когда один из его ведущих дипломатов Пьер де Кастельно был убит после бесплодных переговоров с Раймундом Тулузским по вопросу о катарах. Уже через несколько недель Пьера объявили мучеником. Иннокентий III разослал знатным сеньорам и правителям Запада письма, в которых называл катаров «более опасными, чем сарацины», и призывал всеобщими усилиями стереть их с лица земли[578]. Он призвал крестоносные силы собраться летом 1209 г. в Лионе и раз и навсегда расправиться с врагами Господа.
Объявление Крестового похода на христианской земле было беспрецедентным шагом, но это начинание быстро нашло поддержку у короля и северофранцузской знати. Южная Франция с ее жарким климатом, роскошной природой и окситанским диалектом, так непохожим на язык севера Франции, была для них почти чужой землей. Долгое время этот регион находился вне досягаемости королевской власти. Это совершенно не нравилось Филиппу Августу, который задался целью утвердить власть французской короны над возможно большей частью королевства[579]. Сам Филипп не слишком увлекался крестоносными идеями – опыта, полученного в молодости в Третьем крестовом походе, оказалось вполне достаточно, но он молчаливо поддерживал гонения катаров в своем королевстве, рассчитывая, что это поможет подорвать самостоятельность таких людей, как граф Тулузский. Командовать армией против альбигойцев поручили опытному крестоносцу Симону де Монфору, ветерану Четвертого крестового похода и неутомимому, упрямому фанатику, главной страстью которого было везде и всюду при любой возможности уничтожать врагов веры[580]. В Альбигойском крестовом походе он нашел подходящий выход для своих кровожадных инстинктов.
Два полных года, начиная с июня 1209 г., Симон де Монфор и его соратники-крестоносцы шли кровавым маршем по Южной Франции, осаждая города, заподозренные в укрывательстве катаров, жгли, резали и пытали людей до смерти. Де Монфор охотился на еретиков в Безье и Каркассоне, Минерве и Кастельнодари, и, когда он их находил, пощады ждать не следовало. По словам автора хроники «Песнь о крестовом походе против альбигойцев», «так много было убито, что… об этом будут говорить до скончания времен». Крестоносцы шли по землям катаров, предавая огню деревни и разрушая стены городов, уничтожая людей тысячами, чтобы ни один еретик не избежал кары. Они распевали Veni Creator Spiritus[581] и бросали женщин в колодцы. К 1210 г. количество их жертв исчислялось десятками тысяч. Де Монфор не собирался останавливаться. Более того, он добился такого успеха, что начал собирать на юге собственное обширное владение из земель, конфискованных у сеньоров, которые отказались встать на его сторону и воевать с еретиками. К концу 1212 г. он присвоил значительную часть Южной Франции и осуществлял управление в ней согласно Памьерским статутам, крайне жестоким и дополнительно обострявшим общественные разногласия. Он стал совершенно неуправляемым. В 1213 г. де Монфор попытался расширить свое крестоносное государство за счет территорий, принадлежавших Педро II, королю Арагона и графу Барселоны, чьи владения простирались к северу от Пиренеев. Педро был героем Реконкисты, его короновал сам Иннокентий III, и в 1212 г. он участвовал в великой битве против Альмохадов при Лас-Навас-де-Толосе. Однако все это оказалось не важно: 12 сентября 1213 г. де Монфор вызвал Педро на битву при Мюре недалеко от Тулузы, разгромил его армию и убил арагонского короля. Какую бы опасность ни представляла катарская ересь для единства церкви, ни один катар не был повинен в убийстве монарха-крестоносца. Очевидно, теперь самую большую угрозу порядку на юге Франции представлял сам де Монфор.
Но Иннокентия III это не волновало, или он просто не мог обуздать своего подчиненного. Папа начал планировать Пятый крестовый поход, о котором собирался объявить на Четвертом Латеранском соборе в 1215 г. Целью похода должен был стать город Дамьетта в дельте Нила. Де Монфор, безусловно, отвлекал внимание папы от подготовки к этой миссии, но не настолько, чтобы убедить Иннокентия III в необходимости прекратить преследование врагов Христа. Папа позволил продолжаться гонениям. Де Монфор был еще жив и вполне активен в июне 1216 г., когда Иннокентий III заболел и умер в Перудже в возрасте около 55 лет. После этого де Монфор с удовольствием играл роль бича катаров еще два года, но и его настигло неизбежное: во время осады Тулузы его убило камнем из катапульты, заряженной группой городских женщин. Это был отличный бросок. Увы, он не мог исправить нанесенного ущерба. После смерти де Монфора знамя катарских войн подхватил сын Филиппа Августа Людовик VIII по прозвищу Лев, в 1223 г. сменивший отца на троне Франции. Людовик продолжал войну с южными еретиками до конца 1220-х гг. и успешно лишил графство Тулуза последних остатков независимости. Помогло ли это решить исходную проблему ереси, неясно. Катарство существовало на юге до XIV в. и оставалось не более и не менее опасным для нравственности западного общества, чем раньше. Таким образом, при всех политических достижениях Альбигойского крестового похода ему не удалось сломить дух еретиков[582]. Однако благодаря ему вид крестоносцев, сражавшихся в христианских землях Запада, стал восприниматься как нормальное явление. В XIII–XIV вв. это зрелище вообще перестало кого-либо удивлять.
Повсюду крестоносцы
Пятый крестовый поход, спланированный Иннокентием и провозглашенный на Четвертом Латеранском соборе в 1215 г., прошел под руководством его преемника Гонория III с весьма скромным успехом. Хотя для штурма Дамьетты были отправлены крупные, преимущественно французские и германские силы, четыре года войны не принесли сколько-нибудь весомых результатов. Дамьетту захватывали и снова теряли, а попытку взять штурмом египетскую столицу Каир легко отбил султан аль-Камиль, племянник Саладина, затопив долину Нила и оставив армию крестоносцев барахтаться в непроходимой жидкой грязи. Почти так же прошел Крестовый поход на Дамьетту под предводительством Людовика IX Французского в 1248–1254 гг. Эти два похода стали последним, слегка фарсовым аккордом в истории массовых нападений на Восток. Далее защитой восточных владений занимались в основном военные ордены, к которым время от времени присоединялись независимые экспедиции, снаряженные в частном порядке знатными сеньорами.
Но это не означало, что Крестовые походы прекратились. Эпоха великих крестоносных кампаний уходила в прошлое, но их место заняли более мелкие походы в разных направлениях. В Испании победа над Альмохадами при Лас-Навас-де-Толосе в 1212 г. положила начало новой фазе Реконкисты, в которой христианские державы все более усиливались, неуклонно продвигаясь на юг, пока к 1252 г. под властью ислама не остался только эмират Гранада на крайнем юге полуострова. Тем временем в Северной Европе Крестовые походы шли практически безостановочно: тевтонские рыцари обосновались в пограничных областях и совершали ежегодные набеги на языческие земли Балтики (Пруссию), стремясь силой обратить неверующих язычников и завоевать новые земли для христианских сеньоров и епископов. Процесс шел медленно, но в конечном счете успешно. Какое-то время на Балтике существовало военное государство крестоносцев, распространившееся от современной Северной Польши до Эстонии (Ливонский орден). Вместе с тем, как мы увидим в главе 9, Крестовые походы стали средством защиты границ христианского мира в Восточной Европе от новой мировой сверхдержавы – монголов.
Но если эти и им подобные крестоносцы сражались по крайней мере с нехристианами, начиная с XIII в. появилось немало тех, кто, давая обет сражаться во имя Христа, обращал оружие против единоверцев. Одним из самых печально известных предводителей крестоносцев и позднее их общей мишенью был император Священной Римской империи Фридрих II Гогенштауфен. Один из самых ярких людей своего времени, Фридрих был прозван чудом света (stupor mundi) за проницательный ум, политический гений и неугомонную натуру. Фридрих вырос на Сицилии, где стал королем в возрасте трех лет в 1198 г., и был хорошо знаком с арабским языком и мусульманской культурой, а также с собственной христианской верой. Кроме того, он всю жизнь живо интересовался научными исследованиями, натурфилософией, математикой и зоологией и написал высоко оцененный учебник об искусстве охоты с ловчими птицами. В 1220 г. Фридрих был коронован как император Священной Римской империи, расширив свою власть от Сиракуз на юге до границ Германии с Данией на севере. Даже если не учитывать силу его личности, он был одним из самых влиятельных светских правителей христианского мира. Когда он решил обратить внимание на Крестовые походы, то добился впечатляющих результатов.
Но Фридрих не повел армию в массовый Крестовый поход на Восток. В конце 1220-х гг. он совершил поездку в Иерусалимское королевство и там благодаря своему редкому взаимопониманию с султаном аль-Камилем смог достичь того, что многие считали невозможным, – возвращения христианской власти в Святой город. В личных переговорах с султаном Фридрих добился передачи Иерусалима христианам при условии, что мусульманам будет оставлен беспрепятственный доступ в Харам аль-Шариф и они смогут молиться в Куполе Скалы и мечети Аль-Акса. Фридрих принял титул и корону короля Иерусалима, однако вернулся в Европу, оставив повседневное управление в руках назначенных наместников. Хотя гармония и политическое равновесие сохранялись всего шестнадцать лет, это было удивительное достижение, бескровное и равно благоприятное для обеих сторон, и в ответ Фридрих мог бы ожидать от христианского мира благодарности и восхищения. Увы, этого не произошло.
В течение жизни Фридрих Гогенштауфен постоянно ссорился с папами и поставил своего рода рекорд – его четырежды отлучали от церкви. По сути, в то самое время, когда его короновали как короля Иерусалима в Храме Гроба Господня в 1229 г., он был формально исторгнут из лона римской церкви. Он стал заклятым врагом папы Григория IX (пр. 1227–1241), человека деспотичного и брюзгливого, по характеру очень похожего на Иннокентия III и считавшего своей главной миссией на земле искоренение ереси, повсеместное преследование неверующих и внушение всем земным правителям мысли, что их власть ничто по сравнению с папским величием. С ужасом осознав, что власть Фридриха в Сицилии, Южной Италии, Германии и Ломбардии дает династии Гогенштауфенов возможность окружить папские государства и доминировать над папами, Григорий неоднократно обвинял Фридриха в ереси и поощрял других правителей вторгаться в земли Гогенштауфенов. Эта вражда пережила обоих: с 1240-х по 1260-е гг. сменявшие друг друга папы призывали к войне против Фридриха и его преемников. Тем, кто решил вместо похода в Святую землю остаться на Западе и сражаться с императором Священной Римской империи, разрешали носить знаки крестоносцев и обещали полное отпущение грехов. В конце концов Гогенштауфены потерпели поражение – удача оставила их в 1268 г., когда шестнадцатилетний внук Фридриха Конрадин, коронованный король Иерусалима, был захвачен союзниками папы в ходе борьбы за власть на Сицилии, доставлен в Неаполь и обезглавлен. Трудно представить себе большее искажение – или даже извращение – первоначальной идеи Крестового похода, чем латинский король Иерусалима, потерявший голову в войне против папы. Однако именно так обстояли дела в мире.
С середины XIII в. восточные государства крестоносцев окончательно пришли в упадок. Геополитическая обстановка в Сирии и Палестине радикально изменилась, в том числе из-за хаоса, вызванного возвышением монголов. В 1244 г. Иерусалим был захвачен и разграблен турками из Хорезма, вытесненными из Средней Азии монгольским наступлением. Затем начиная с 1260-х гг. новая египетская династия мамлюкских султанов (изначально мамлюки были сословием турецких рабов-воинов) начала отбирать оставшиеся прибрежные форты и крепости у Иерусалимского королевства, графства Триполи и княжества Антиохийского. За тридцать лет они окончательно стерли в пыль уязвимые и слабо охраняемые города крестоносцев. Кульминацией этих событий стала масштабная осада Акры в мае 1291 г., закончившаяся вынужденной эвакуацией по морю. После этого латинское Иерусалимское королевство переместилось на Кипр, где постепенно угасло.
Крестовые походы на Восток сошли на нет, и вслед за этим прекратили существовать многие вызванные ими к жизни институты. В начале XIV в. был уничтожен орден тамплиеров, ставший мишенью систематических циничных атак со стороны французского короля Филиппа IV Красивого[583] и его министров, обвинивших предводителей тамплиеров в богохульстве, сексуальных извращениях и пренебрежении долгом[584]. Хотя многие авторы в XIV–XVI вв. мечтали о наступлении новой эпохи, когда дух 1096–1099 гг. возродится и христианский мир сможет вернуть Иерусалим, в следующий раз западный полководец вошел в ворота Святого города как завоеватель только в 1917 г. – это был Эдмунд Алленби, который прибыл, чтобы принять командование от имени союзников, изгнавших османов в Первой мировой войне.
Но в других местах Крестовые походы продолжались и в некоторых случаях даже принимали первоначальную форму борьбы с «неверными» нехристианами. Тевтонские рыцари воевали с язычниками Балтики вплоть до XV в. Рыцари-госпитальеры основали международный штаб на Родосе, где вели непрерывные морские сражения, под видом священной войны охраняя Средиземное море от мусульманских пиратов из Малой Азии и Северной Африки. Когда Османская империя начала наступление на Восточную Европу, христианские рыцари сплотились, чтобы дать ей отпор, и нарисовали кресты на нагрудниках своих лат. Однако вместе с тем идея Крестового похода нередко служила лишь способом придать дополнительную легитимность любой инициированной христианами войне. В 1258 г. папа Александр IV призвал своих союзников (включая Венецианскую республику) начать войну с Альбериго Романо, правителем Тревизо; призывая к Крестовому походу против Альбериго, папский легат вывел на площадь Сан-Марко процессию обнаженных женщин, подвергшихся, по его словам, сексуальному насилию со стороны Альбериго. Вскоре после этого в 1260-х гг. Симон де Монфор – младший (сын гонителя катаров) объявил Крестовым походом свой мятеж против английского короля Генриха III[585]. Джон Гонт, герцог Ланкастерский, объявил себя крестоносцем, когда отправился воевать на Пиренейский полуостров в надежде захватить корону Кастилии от имени своей жены, дочери убитого короля Педро Жестокого. В 1380-х гг. епископ Нориджа, англичанин Генри Диспенсер возглавил Крестовый поход во Фландрию, якобы для того, чтобы уничтожить сторонников антипапы Климента VII. На самом деле это была побочная военная кампания в рамках затянувшегося англо-французского противостояния, известного как Столетняя война. В XV в. пять Крестовых походов снарядили против гуситов – последователей чешского еретика Яна Гуса, одного из первых теологов-отступников, предвестников Реформации[586]. В 1493 г. генуэзский исследователь Христофор Колумб вернулся из первого плавания в Америку и объявил в выражениях, поразительно близких к риторике крестоносцев, что открыл богатые земли, населенные множеством язычников и способные послужить на благо всему христианскому миру.
Это было далеко не последнее упоминание слова на букву «к». Идея Крестового похода пережила Средние века и сегодня остается излюбленным клише ультраконсерваторов, неонацистов и исламистских террористов – всех тех, кто продолжает держаться за откровенно сомнительную мысль, что именно Крестовые походы на протяжении тысячи лет определяли суть отношений христиан и мусульман. Они не правы, но они не оригинальны в своей ошибке. Крестовые походы, побочная смесь религии и насилия, возникшие как инструмент воплощения папских амбиций и со временем вышедший из-под контроля и способный обратиться против кого угодно, были одной из самых успешных и неизменно губительных идей Средневековья. То, что эта идея дожила до наших дней, подтверждает не только ее гениальность, но и то, что люди и тогда, и сейчас одинаково готовы бросаться в бой во имя высшей цели.