о тебе сказать, любимый? Уходи к чертям собачьим! Уходи! Беги, не видишь – из меня любовь выходит!
Закончив песню, Мать и Надежда Мира при послах Востока и собственной свите выхватила из серебряных ножен гурду, подаренную ей аксакалами диких горцев, и воткнула кинжал в глаз заложника с такой силой, что острие, пронзив мозг, ударилось в изнанку черепа. Ярко вспыхнул на белом мундире генерала праздничный тюльпан крови, – он ничуть не показался лишним. Воздев руки к небу, с тихим воем выходящего наружу внутреннего жара Надежда Мира на глазах десятков вельмож оплывала, словно парафиновое изваяние, одежда тлела на ней и рассыпалась в прах, и, как стаявшее тело свечи, росла под нею ее тень. Прошелестели осыпавшиеся пуговицы, звякнули о землю серебряные ножны и совок чернеца – Надежда Мира исчезала... И она исчезла. Все, что осталось от нее, – это огромная блуждающая тень, неприкаянная и бесхозная, как облако. Только тень. И тихий шорох, будто спугнули стрекозу или порвали паутину.
Покойник, правящий живыми и сохранивший за собой Восток, тоже убил заложника. Он остался доволен: маршал Гесперии умирал двенадцать дней, но Надежда Мира не поднялась из тени.