Действительно, Наталья Евгеньевна им очень помогла. Женщина это была явно настолько простая, настолько земная, в халате и бигуди, любящая свою дочурку и «мужика», что совершенно невозможно было представить ее делающей странный манекен и вкладывающей в него половину своей души.
Другое дело, ее ребенок… Но пятилетняя ясновидящая явно была слишком мала.
И то, как она сказала: «тетя маленькая, но путаная». Действительно, лучше не скажешь: запуталась Лена. В самой себе запуталась, в своей жизни запуталась… И как тут распутывать, совершенно непонятно.
— Скажи, Стас, а почему ты просто не прочитал ее мысли еще с лестницы? — осторожно спросила Лена, просто чтобы что-то спросить. — Зачем тратить время на разговор…
— Понимаешь, Лена… — задумчиво произнес Станислав Ольгердтович. — В голове у каждого человека столько всего творится… Без личной беседы никогда не разберешься. Вот когда мы встретим кого-то, у кого будут совершенно ясные мысли — вот тогда впору будет бить тревогу.
Лена вздохнула. По ней-то тревогу точно не пробьют.
— Кстати, девочка не просто ясновидящая, — вдруг сказала она. — В ней еще что-то есть. То же самое, что я почувствовала насчет второй художницы… Знаете? Как игла в небе…
Лена спускалась по лестнице опустив голову, так что чуть не наткнулась на Станислава Ольгердтовича. Оказывается, он резко остановился и обернулся к ней. То же самое сделал и Вик.
— Основы, — произнес пожилой симаргл свистящим шепотом. — Основы. Как мы раньше не додумались! Конечно, надежнее всего влиять на основы!
— Думаешь? — с беспокойством спросил Вик. — Но ведь это невозможно! Основы на то и основы, что они не меняются!
— Если эта самая Черепанова тоже основа… если половины ее души нет… Ты понимаешь, это ведь уже не целая душа, а половина! Это трещина, через которую можно проникнуть! Эта лазейка!
— При чем тут это! Зачем им это! У них уже была лазейка — та, которую открыл Артем!
— Во-первых, лазейки лишними не бывают. Во-вторых, откуда ты знаешь? Может быть, мы ошиблись насчет Артема! Может быть то, что Хозяева усилились после его смерти — это просто совпадение! Просто чудовищное совпадение! Может быть, Головастов почувствовал это лучше нас, потому и не выдал нас сразу!
Никогда еще Лена не видела Станислава Ольгердтовича таким страстным. Он даже помолодел, в профиль, повернувшись к Вику, казался почти его ровесником. А вот Вик вдруг показался старше — как будто все его года в Тринадцатом Отделении вдруг наложили на него свой отпечаток.
— Таких совпадений не бывает, — сказал он. — Просто не бывает. Но Стас, как бы мне хотелось надеяться! Матвей сказал про одну ошибку… если бы он знал, сколько я на самом деле ошибался — и в жизни, и здесь!
Стас отвел глаза.
— Ладно, — сказал он. — Пойдемте. Еще один адрес, и нам все станет ясно. Надо просто спросить у этой художницы, когда же все началось.
Квартира второй художницы располагалась в престижном доме. С охраной и с вахтером, которые долго не хотели их пропускать, пока Станислав Ольгердтович не вмешался в их мысли. Матвей Головастов, когда это увидел, решительно сказал, что снова подождет внизу. «Вы не любите слово „магия“, коллега, — решительно сказал он Вику, — а я не люблю, когда кто-то копается в чужих головах», — и посмотрел на Стаса крайне хмуро. Вик прокомментировал это даже с оттенком уважения: «Чистоплюй, — сказал он, когда они поднимались на лифте. — И с характером».
— Но… это ведь действительно не очень хорошо, — робко произнесла Лена.
— Разумеется, — ответил Стас. — Разумеется.
Тем не менее хозяйку квартиры он убедил открыть тем же способом. Другое дело, что, еще когда в коридоре звучали шаги, он коротко шепнул Вику и Лене: «Кажется, мы ошиблись, друзья. У этой женщины явно все на месте, и разум, и душа, и что там еще…» Говоря это, он выглядел напряженным. Он очень хотел, чтобы его теория оказалась верна, и вышло бы, что они с Виком не виноваты в усилении хозяев.
«Не спеши с выводами», — откликнулся Вик.
Открывшая им была еще не стара. Лет сорок пять максимум. Держала себя в форме. Стройная, подтянутая, крашеная блондинка, одета в белые легкие брюки и розовый свитер… м-да.
— Вы, простите, кто? — спросила она настороженным тоном. — Как вы прошли мимо охраны?
— Мы из службы телефона доверия, — сказал Станислав Ольгердтович таким спокойным и располагающим тоном, что не поверить ему было невозможно. И женщина поверила — расслабилась. — А это мои юные помощники, Леночка и Викентий. Э… можно, мы пройдем?
Лена бы на месте этой женщины не впустила бы. Но та, слегка только заторможено, посторонилась, открывая путь в прихожую. Лена снова почувствовала легкий дискомфорт: кто-то в ее присутствии — в присутствии города! — пользовался силами, от города отличными. Видно, на сей раз внушение Станислава Ольгердтовича было посерьезнее. Иначе женщина не пустила бы их.
Комната, куда их провели, была обширная, но вся какая-то… заставленная. Куча картин, вазочки, какие-то икебаны… Все чистое, видно, что пыль стирается регулярно, но вот окна не мыты с позапрошлого года — как в той мастерской манекенов. Лена решила, что хозяйка из богемы. Не иначе как писательница, поэтесса или художница.
— Очень приятно, господа… Так, говорите, откуда вы? — хозяйка выглядела одновременно рассеянной и взвинченной, без нужды переставляла статуэтки на столике.
— Мы из службы телефона доверия… Знаете такую? — терпеливо повторил Станислав Ольгердтович. — Понимаете, ваша дочь в последнее время звонила нам… Мы крайне обеспокоены ее психологическим состоянием, Ангелина Игнатьевна.
Дочь? Лена постаралась не выдать своего изумления. Лично она сочла бы, что именно такой странный, даже сдвинутый облик, как у этой женщины, может принять человек, ополовинивший свою душу… А теперь вот выходит: дочь. Но Стасу, конечно, виднее. Бог знает что он разобрал у нее в голове. Наверное, у этой дочери и впрямь были серьезные проблемы. Такие серьезные, что они могли привести к чему угодно.
От слов пожилого симаргла хозяйка квартиры изменилась в лице и как-то обмякла. Но она еще пробовала сопротивляться тому, что, наверняка, казалось ей затягивающим водоворотом жизненных обстоятельств.
— Неужели… — она поднесла ко рту худые сильные пальцы. Тонкие сухие губы дрожали. — Я так надеялась… Я надеялась, может быть, все это мне кажется… Может быть, это просто по молодости… — вскинула на Станислава Ольгердтовича отчаянные, карие, удивительно молодые глаза. — Но… разве вы посещаете на дому? Я не знала…
— Иногда, в особенно критичных случаях, — произнес Станислав Ольгердтович спокойным, внушающим доверие тоном. — Понимаете, существует опасность, что ваша дочь может совершить самоубийство.
Последнее слово оказало поистине волшебное действие.
— Господи! — Ангелина Игнатьевна уронила руки на колени. — Как же оно так зашло… Что же я не так сделала…
— Возможно, тут нет вашей вины, — Станислав Ольгердтович всем своим видом излучал сочувствие. — Может быть, вы мне все расскажете? Спокойно и не торопясь. И мы подумаем, что можно сделать.
Хозяйка тут же начала сбивчиво, торопливо рассказывать, словно опасаясь, что ее перебьют:
— Вы знаете, Ириночка когда родилась, я совсем молодая была… Ну вот, чуть постарше девушки, — она сделала короткий жест в сторону Лены. — Но я честно старалась! Мы с мужем все делали, чтобы у Ирочки все было… чтобы она ни в чем не нуждалась… Ну и воспитывать, само собой… чтобы не капризничала, чтобы нормальным человеком выросла… И рисовать ее приучали… муж-то мой тоже художником был… Ну, правда, потом мы разошлись… Но он Ирочку не забывал, навещал ее по выходным, пока не умер… Конечно, трудно с ребенком одной, я ее старалась оставлять поменьше, но приходилось… работа, понимаете… Она такой спокойной была, тихой девочкой всегда, никогда ничего, никаких хлопот… Я уж, знаете, старалась ее расшевелить как-нибудь… ну, пусть бы разбила чего-нибудь, или подралась, или не послушалась хоть разок, или с парнями на свидании до часу ночи… Ну, молодость, понимаете? А она — никогда. Ни разу… Потом только. Она ведь очень талантливой была… да вот, — Ангелина Игнатьевна махнула рукой на висящую на стене акварельку. Ничего особенного, на Ленин взгляд. Какой-то корабль, какое-то море. — Когда училище закончила, я ей говорю: езжай в Москву, поступай в институт! Хоть на платное место — деньги были. Ни в какую… Так и осталась здесь. Я ей уж и работу найти хотела… Нет, сама нашла, в мастерской своей дурацкой. И зарплата копеечная, и работа тяжелая… Хорошо хоть, закрыли ее, мастерскую эту. Так что последний месяц все наладилось… Да, наладилось! Ириночка помогать мне стала с портретами, за ум взялась… Я ее понемножечку выводить буду, имя ей будем делать… Так что все в порядке, вы ошиблись!
— Хотел бы я ошибиться… — мягко произнес Станислав Ольгердтович, — да, боюсь, не получается… Скажите, а последние… полгода… вы ничего странного в вашей дочери не замечали?
— П-полгода? — удивленно посмотрела на симаргла Ангелина Игнатьевна. — Почему полгода?
— Обычно именно столько занимает развитие болезни, — спокойно произнес Станислав Ольгердтович, и ни один психолог мира не отгадал бы, что он вешает лапшу на уши. — Три месяца — депрессия, потом временное улучшение, а на шестой месяц…
— Да за ней… ну, разве что еще более покладистой стала… Да, точно… — она опустила глаза и сжала руки на коленях. — Вы знаете, несколько дней назад случай был… Она над картиной работала, и я стала ее стыдить: понимаете, хорошо выходило, но как-то очень… Как будто ей все равно, как она рисует. Я ее ругать начала, а она молчит и кивает… Я так разозлилась, что… что швырнула в нее банку с кистями! Промахнулась, слава Богу… Понимаю, это ужасно, но… Вы знаете, она как будто даже не заметила! Как будто это для нее совсем ничего не значило! Раньше она никогда себя так не вела… Я ужасная мать, правда? — на ее глазах показались слезы.