Нет, нельзя об этом думать. А то я так скачусь в совсем уж чёрную тоску, и не смогу разумно действовать даже в том случае, если предоставится такой шанс.
Хоть бы Сур быстро забеспокоился! Хоть бы нас быстро нашли!
И хоть бы Вараксин не надумал «поразвлечься» прямо сейчас.
Я бросила затравленный взгляд на дверь, но та оставалась неподвижной. А в ответ на моё беспокойство пришла волна поддержки и уверенности от мазура. С заверениями, что уж пока он здесь, ничего подобного мне не грозит. С радостью воспользовавшись возможностью отвлечься от мрачных мыслей на нечто менее жуткое, я принялась выяснять у симбионта, почему так и что конкретно он имел в виду. И получила целую лекцию о местных криминальных элементах.
Оказалось, преступность в этом мире хоть и существовала, но имела существенные отличия. Например, такого понятия как «изнасилование», попросту не существовало. Не потому, что за это не наказывали, а потому, что при наличии симбионта в организме женщины совершить над ней это действие было технически невозможно.
Ещё были преступления, связанные исключительно с симбионтами. Например, выяснилось, что они не такие уж неуязвимые, как казалось на первый взгляд, и существовали всевозможные способы воздействия на них, которые, в свою очередь, влекли за собой целый список специфических нарушений. Например, влияние на мазура с целью принуждения к чему‑то его человеческого симбионта, или убийство мазура, или шантаж человека убийством симбионта. Получается, если бы я согласилась на побег, по местному законодательству я совершила бы уголовное преступление…
Впрочем, могла бы и догадаться. Если мазуры — разумные существа, они настолько же равноправные (со скидкой на некоторые особенности жизнедеятельности) члены местного общества, и вполне ожидаемо, что их защищает местный закон.
Я вновь спросила, нет ли возможности хоть как‑то связаться с «большим миром» — например, украдкой передать сообщение через чужого симбионта, — и мой сожитель обещал подумать, но порекомендовал не слишком полагаться на эту возможность. Неизвестно, как «квартиранты» моих новых тюремщиков могли отреагировать на подобную просьбу. В ответ на вполне резонное удивление — ведь Вараксин сотоварищи явно планировали избавиться от мазуров, как они могли их покрывать — он разразился чередой сумбурных малопонятных образов, и некоторое время было потрачено на уточнение этого вопроса.
Оказалось, дело во всё том же наплевательском отношении этих существ к причинно — следственным связям. То есть, они действительно понимали, что люди хотят от них избавиться, но относились к этому философски. Мол, если захотят — всё равно избавятся, а так и совесть будет чиста, и вообще интересы носителя на первом месте. Нет, на первом, конечно, всё‑таки выживание вида, но доказать, что эти бандиты как‑то угрожают мазурам в целом, было трудно. Во всяком случае, я этого точно не могла.
Время тянулось издевательски медленно. В этот раз потеряться в его потоке не давал симбионт, и я никак не могла определиться, радует меня это или огорчает. Опять отчаянно хотелось уснуть и проснуться в совсем другом месте и при других обстоятельствах. Правда, сейчас борт «Лебедя» уже не был обязательным условием, сейчас я была согласна на уютную комнату с большой кроватью и панорамным выпуклым окном, открывающим вид на парящий город.
Чудилось, что вот — вот откроется дверь, и на пороге появится Вараксин или кто‑то ещё из его подельников. Придёт, и убьёт моего симбионта, а потом жизнь моя окончательно превратится в кошмар.
Как именно можно убить мазура, не трогая носителя, я не знала и специально не стала уточнять. Было страшно узнать, что это всё делается быстро и буднично, может, даже на расстоянии. Что я точно так же засну, как в лаборатории у того биолога, куда водил меня Сургут, а потом проснусь, уже лишённая своей единственной и, как оказалось, такой нужной и надёжной защиты.
Я то задумывалась над какой‑нибудь малозначительной ерундой и почти полностью успокаивалась, то накручивала себя. Мысленно взывала к Суру и родным. Давала себе сотни клятв и зароков «никогда больше» и «всё исправить» на случай собственного спасения, чтобы тут же о них забыть и придумать десяток новых. Когда человек оказывается в безвыходном положении на волоске от чёрной дыры и когда надеяться не на что, мало кто не уверует в высшие силы. И почему‑то людям свойственно думать, что этим высшим силам есть какое‑то дело до их просьб, страхов и обещаний.
Не знаю, симбионт помог или в какой‑то момент организм решил воспользоваться кратковременной иллюзией спасения, но я в конце концов забылась нервным поверхностным сном. Снилась мне предсказуемо всякая гадость, заставлявшая то и дело просыпаться и уже с облегчением обнаруживать себя в неизменном положении. Может, если бы я нормально легла и вытянула ноги, был шанс заснуть крепче, но я сознательно этого не делала. Вообще боялась пошевелиться; казалось, стоит закрыть глаза, и именно тогда случится всё самое ужасное. Очень хотелось встретить неприятности лицом к лицу, а не обнаружить себя, проснувшись, в этих самых неприятностях по уши.
Хотя, нет. По уши я была в них сейчас, а всё то, что могло бы случиться, погребло бы меня с головой.
Что это пробуждение отличалось от предыдущих, стало понятно сразу: очнулась я от собственных слёз и ощущения, что мою голову разрывают на части. Несколько бесконечно долгих секунд задыхалась от боли и отчаянья, а потом через эту стену начали просачиваться и другие ощущения. Тоска. Чувство вины. Ощущение потери чего‑то важного, нужного, основополагающего; даже не опоры под ногами, а самой сути и цели жизни.
Далеко не сразу я сообразила, что эти эмоции принадлежат не мне. Мои собственные страхи и тревоги в первое мгновение просто потерялись в этой лавине.
Встревоженная, поспешила обратиться к симбионту с вопросами, и вскоре получила исчерпывающий ответ: мы взлетели. Пока ещё не покинули атмосферу планеты, но поднялись существенно выше города, название которого я так и не удосужилась узнать.
И теперь уже не узнаю.
Глава девятая
в которой высшие силы обретают конкретное лицо
Я всегда думала, что самое страшное, что со мной может случиться, — это гибель родных. Перспектива собственной смерти никогда не казалась настолько же чудовищной. В конце концов, мертвецу уже нет никакой разницы, что там происходит в мире с совсем недавно ещё дорогими ему существами и его бренной оболочкой. Но этот страх был застарелый, привычный. К голове дяди Бори никто на моих глазах не приставлял бластер, Ванька не падал на потерявшей управление леталке, тётя Ада не истекала кровью на моих руках; только в страшном сне или воображении. Я отдавала себе отчёт, что всех рано или поздно не станет, и, как любой нормальный взрослый человек, примирилась с этой мыслью.
Даже нападение чёрных клякс на «Лебедь» было почти нестрашным. Во всяком случае, в сравнении с теми эмоциями, которые я испытывала сейчас: обречённостью и наполненным ужасом пониманием, что вот это — всё, конец.
Будь проклят тот момент, когда я узнала об ограниченности возможностей местных кораблей! Если бы не эти знания, у меня до самого конца оставалась бы надежда и, может быть, было бы легче.
А потом страх вдруг перегорел, потух, и осталась одна только всепоглощающая усталость и безразличие. Усталость от всего и сразу — от жизни, от собственных недавних дурацких метаний, от прежних надуманных проблем и этого самого страха. Хотелось, чтобы всё поскорее закончилось, но просить мазура прекратить это самое «всё» прямо сейчас я не спешила. Не знаю, почему; вместе со страхом перегорела и надежда, и вера в чудеса. Наверное, просто не вспомнила об этом простом выходе. Или мешал сделать последний шаг пресловутый инстинкт самосохранения, оказавшийся слишком сильным. Или я оказалась слишком трусливой для этого?
Некоторое время я сидела, прислушиваясь к неприятным ощущениям в затекших конечностях и тоске мазура, а потом дверь открылась и на пороге появилась привычная уже чёрная клякса.
На мгновение сердце замерло, будто я упала с большой высоты, а потом вдруг заколотилось нервно и часто — часто, когда чёрная плёнка расступилась, обнажая знакомое лицо.
Сур не успел и рта раскрыть, когда я сорвалась со своего места и оказалась рядом с ним. Обхватила обеими руками, прижимаясь к твёрдой броне, роль которой сейчас выполнял симбионт мужчины, уткнулась лицом в широкую грудь и судорожно всхлипнула от облегчения: это был не сон. Сур действительно стоял здесь, живой и настоящий, совсем так, как я мечтала пару часов назад.
Подозрения и мысли о невозможности подобного появления возникли с опозданием. А вдруг это не он, а обманка? А вдруг он на самом деле с ними заодно?!
— Всё хорошо, — убеждённо проговорил мужчина, неловко меня обнимая. — Всё позади.
Откуда‑то извне пришла волна чужих эмоций — приглушённых, тусклых, совсем не похожих на чувства симбионта. Тепло, неуверенность, растерянность, облегчение, забота, беспокойство, что‑то ещё… Ощущение было мимолётным и быстро прошло. Показалось? Или мне удалось через мазура уловить часть эмоций мужчины? В голове промелькнули смутные сумбурные обрывки воспоминаний о способе выживания местных патрульных и предположения, как именно этот контакт мог получиться, но вскоре их смыло несколько запоздалым чувством радости.
Какая, в сущности, разница, что это было? Главное, он всё‑таки пришёл. Сумел, не бросил, пришёл — сам, не поручил кому‑то другому.
— Я так испугалась, — жалобно всхлипнула я, пытаясь прижаться крепче, а ещё лучше — спрятаться у него под мышкой от всего и сразу. — Он сказал, что я… что за меня… что меня…
Очень хотелось выплеснуть свой страх, выговориться, рассказать, как мне было плохо, и как я рада, что он пришёл, только слова застряли в горле. Дыхание перехватило от подступивших слёз облегчения.
— Чш — ш, не надо, забудь, — тихо произнёс Сур, обнимая меня крепче, и мягко погладил по голове. Я уже вполне отчётливо ощутила эмоции. Его эмоции. Растерянность и искреннее удивление — знать бы ещё, чему? — а следом — беспокойство и, кажется, нежность. — Пойдём, нечего тебе здесь делать.