Царевич царствовати во вся прииде.
Четвероугольный знамя проявляет,
Яко четырьмя частьми мира обладает.
От Бога сей планете естество дадеся,
Лучше бо прочих планет в действе обретесе.
Кто из творцов этого поэтического опуса оказался провидцем, когда предрек грядущее царствование Петра, трудно сказать. Епифаний вскорости сошел в могилу, оставив незавершенной работу над своим детищем, авторизованным переводом Библии, а иеромонаху Симеону суждено было еще несколько лет лавировать между непримиримыми противниками, Милославскими и Нарышкиными.
Рождение Петра было отмечено небывалыми торжествами и с блеском. Крещен был царственный младенец в купели Чудова монастыря при крестном отце – сводном брате новорожденного царевиче Федоре и крестной матери – старшей сестре государя Ирине Михайловне.
Впервые в истории царственной династии Романовых в честь виновника торжеств, младенца Петра, была отчеканена памятная медаль.
1 сентября 1673 года, в день новолетия, царь Алексей Михайлович собрал в Передней палате всех государевых и служивых людей и обратился к ним с речью, суть которой сводилась к следующему: старшинство после кончины царевича Алексея перешло к Федору, который и объявляется наследником российского престола. Ровно через год тринадцатилетний Федор Алексеевич предстал перед честным российским людом и иностранцами. Действо объявления его наследником престола совершалось на Красной площади в присутствии патриарха. Поздравив отца и духовного пастыря с Новым годом, царевич произнес краткую речь.
Было бы наивно предполагать, что тринадцатилетний мальчик сочинил ее сам. Без сомнения, Алексей Михайлович внушил сыну важность момента, а уж Симеон Полоцкий оформил мысли государя в надлежащем виде и отменно подготовил воспитанника. Царевич Федор лицом в грязь не ударил, о чем говорится в письме Алексея Михайловича к иноземцам, ставшим свидетелями этого государственного действа. «Вы видели сами государя царевича пресветлые очи и какого он возраста: так пишите об этом в свои государства нарочно».
…В монастырях Новодевичьем, Звенигородском, Саввино-Сторожевском царь истово молился Богу, а в Измайловском, Преображенском, Соколово, Алексеево, Воробьевых горах находил отдохновение от трудов государственных и предавался любимому увлечению – охоте. Однако сколь ни была велика страсть царя «к потехе», она все же не шла ни в какое сравнение с созерцанием грандиозной стройки, развернувшейся в Коломенском. Захудалое прежде село, вотчина Романовых в считанные годы явилась миру восьмым чудом света.
Дворец, более похожий на огромных размеров жилой дом, доставшийся Алексею Михайловичу в наследство от отца, на лето становился загородной резиденцией, где устраивались застолья после успешной охоты и приемы иностранных послов. Время безжалостно обошлось с деревянными строениями, они ветшали на глазах, и все потуги придать хоромам некое величие ни к чему не приводили. Мысль о полном обновлении, а точнее втором рождении Коломенского, напрашивалась сама собой.
Главным движителем идеи и ее воплощения в жизнь был, конечно, царь. Но вот кто являлся «знаменщиком», то есть человеком, по эскизу и чертежам которого создавался дворцовый ансамбль, осталось неизвестным. Возможно, что существовал даже макет, который жарко обсуждался, прежде чем шедевр русского деревянного зодчества предстал во всей красе и блеске перед царственной родней, боярами, воеводами, духовенством и иноземными посланниками.
Современный бытописатель Коломенского В. Е. Суздалев утверждает, что в наилюбимейшей царской вотчине «воспитывались все шестнадцать детей Алексея Михайловича». Это далеко не так, поскольку в этой фразе явно просматривается желание придать Коломенскому особый статус летней школы, где шло становление порфирородных чад.
В дивном по красоте месте, в излучине Москвы-реки детская вольница, каковая не допускалась в Кремле, вырывалась на простор, давая пищу головокружительным фантазиям и мечтам. Благочестие и набожность (а детушки Алексея Михайловича неизменно начинали и заканчивали день с молитвой) мирно уживались с детскими шалостями и лицезрением рукотворного «восьмого чуда», воспетого Симеоном Полоцким.
Дом иже миру есть удивление,
Дом зело красный, прехитро созданный…
…
Красоту его можно равняти
Соломоновой прекрасной палате.
…
Множество жилищ градова равнится,
Вся же прекрасна, кто не удивится,
А инех красот не леть ли вещати,
Ум бо мой худый не может объяти.
Единым словом дом есть совершенный
Царю великому достойне строенный;
По царской чести и дом зело строенный;
По царской чести и дом зело честный;
Несть лучше его, разве дом небесный!
В одном из документов, дошедших до наших дней, говорится: «Великий государь… призвав Симеона Полотского, мужа премудра в Божественном писании, живущего при великом государе… повелел…» Не мог же автор этой записки оговориться. Из чего следует, что Коломенское на летнее время становилось обителью иеромонаха Симеона, а его роль учителя и воспитателя распоряжением Алексея Михайловича была расширена. Симеон Полоцкий контролировал учителей, приставленных к порфирородным чадам. В том, что младшие царевичи основательно знали польский язык, несомненная заслуга Симеона Полоцкого. «Чтут [детушки царя] книги и истории Ляцкие во сладость», – резюмировал Лазарь Баранович, позабыв упомянуть дочерей Алексея Михайловича, пребывавших «в ученических летах». Об одной из них, Софье, «великого ума и самых нежных прорицательств, больше мужска ума исполненной деве», говорится в преподношении Симеона Полоцкого своей ученице:
О благороднейшая дева Софья,
Ищеши премудрости выну небесныя.
По имени твоему жизнь твою ведеши;
Мудрая глаголеши, мудрая даеши.
…
Ты церковныя книги обвыкла читати
И в отеческих святцах мудрости искати…
Стихи эти были написаны в 1670 году, тогда же Софье была вручена рукопись книги «Венец веры кафолические». Напомним: третьей дочери Алексея Михайловича в ту пору исполнилось тринадцать лет. …К концу жизни[117] Алексей Михайлович изрядно потучнел и одряхлел. Он не без посторонней помощи взбирался на коня, а в последний раз свой «поход» в село Преображенское царь «шел в карете». Для более близких выходов в Тележном ряду царю сыскали некую «избушку, обитую кожей».
Неотвратимое приближение смерти, которое Алексей Михайлович почувствовал, когда перенес жесточайшую простуду, царь встречал как веление свыше, с завидным спокойствием истинного христианина. Он исповедовался и принял причастие из рук святейшего патриарха Иоакима, благословив на царство сына Федора, которому в ту пору миновал четыр надцатый год, распорядился, чтобы все задолжавшие казне были прощены, повелел расплатиться деньгами по частным искам и выпустить из тюрем и острогов узников с «малыми прегрешениями», а также вернуть «к домам своим» ссыльных.
Вечером 29 января 1676 года «на четвертом часу после захода солнца» самодержец российский Алексей Михайлович отошел к Господу. Тотчас удары большого колокола на Иване Великом известили Россию о печали.
О горестной утрате Симеон Полоцкий записал: «Случилось великосвирепое преизлиха, и неудобь стерпимое на ковчег российского царствия в день субботний, иже в ночь 29 Иануария, нападе треволнение, неожиданная смерть пресветлейшего монарха». В этом неописуемом треволнении Симеоном Полоцким были созданы «Глас последний свято почившего о Господе благочестивейшего, тишайшего пресветлейшего великого Государя Царя и великого князя Алексея Михайловича» и «Плачи…» – вирши, которые он передал из рук в руки наследнику престола Федору Алексеевичу.
Глава XV. По закону Неба и разума
Более двух тысяч первых лет держался обычай От природы добро и зло распознавать. Ее образ видишь в сердце, слова же такие: Твори добрые дела, оставь иные!
Друг Одиссея Ментор, который занимался воспитанием и обучением его сына Телемака во время легендарного путешествия, красочно описанного Гомером, наверное, не предполагал, что его имя прочно войдет во многие языки и будет означать либо подлинное наставничество, либо менторство, надоедливое поучительство. Слово «дидаскал», пришедшее в Россию из Византии и неизменно произносившееся в веке семнадцатом, так и не перешагнуло границы века восемнадцатого.
Волею Провидения Россия получила государя, в духовное и умственное становление которого дидаскал Симеон, можно без преувеличения сказать, вложил самого себя без остатка. Великий грех взяли на себя маститые российские историки С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров, Д. И. Иловайский, пытаясь умалить результаты царствования ученика Симеона Полоцкого Федора Алексеевича, приписывая тому чрезмерную физическую немощь, не позволявшую якобы нести бремя государственной власти в полной мере, так, как впоследствии это делал Петр Алексеевич.
Юноша на троне в действительности не являл собой тип властелина, работника на троне, и многое воспринял от отца, как-то: страсть к потехам, набожность, любовь к чтению, которая ублажала сердце и порождала глубокомыслие. Ни одно из реальных дел юного государя, будь то укрепление значимости Думы, которая при Федоре Алексеевиче стала играть роль подлинно совещательного органа, уничтожение местничества, клещом впившегося в Московское государство, судебная реформа, до которой в темницы или на плаху попадали без суда и следствия, обустройство Кремля и Москвы, не творилось «с кондачка», то есть без ума и расчета.
Что же касается младшего брата, Петра, то и здесь существует огромный разброс исторических мерок, вплоть до нелицеприятных. Дескать, крестный отец и сводный брат Федор Алексеевич за заботой о царевиче Петре и вниманием, которое он уделял его обучению (вспомним, для кого предназначался «Букварь» Симеона Полоцкого), умело скрывал лицемерие.