Лицемерник инаго себе вне являет,
а инаков во сердце своем пребывает.
Двоедушен убо есть, разве исправится
в единодушность, тогда Богом возлюбится.
Между тем к когорте лицемеров, которые будто бы окружали царя Федора Алексеевича, который в силу «хилого телосложения» и слабого здоровья правил Россией «лишь номинально», доброхоты от истории причислили всех сестер царя Федора. Девицы порой безотлучно находились у постели любимого брата, стараясь облегчить приступы болезни, которая неизменно наваливалась на него по весне.
Но более всех досталось царевне Софье, повзрослевшей, набравшейся ума и прибравшей к рукам заботу о брате. Чего только тут не напридумывали! Мол, уход за страждущим государем лишь повод для того, чтобы вырваться из постылой теремной, келейной жизни и появиться на людях. Мол, не без участия Симеона Полоцкого в руках Софьи Алексеевны оказалась книга, где описывалось житие дочери греческого императора Аркадия Пульхерии, которая взошла на византийский престол в девятнадцатилетнем возрасте с именем Августины. Мол, именно эта книга совершила сущий переворот в душе Софьи и породила неуемное желание властвовать, которое до поры до времени умело скрывалось.
В Русском биографическом словаре, в котором помещена статья о Федоре Алексеевиче, сообщается: «Из распоряжений правительства царя… обращают внимания мероприятия в следующих отраслях народной жизни: экономической, административной и просветительской». Попытаемся преодолеть предвзятость и объективно поведаем, хотя бы кратко, о людях, коим юный царь доверял исполнение своих помыслов в тех самых «отраслях», о которых говорится в уважаемом и авторитетном источнике. Но прежде отметим любопытную деталь: ни в одном сочинении Симеона Полоцкого, ни в его черновых записях мы не обнаружим освещения дворцовых интриг. А они ведь творились на его глазах, да еще какие! Вот она, подлинная наука Тайного приказа. К слову, последний в царствование Федора Алексеевича лишился своего особого статуса и вошел в число государевых приказов на равных правах.
Мы уже упоминали имя боярина Богдана Матвеевича Хитрово, воспетого Симеоном Полоцким «по случаю» и без оного. Правда, в виршах придворного поэта фамилия воспитателя царевича звучала как «Хитрой». Утвердительно можно сказать, что она соответствовала действительности, ибо никогда боярин не действовал напрямик, а через вдовицу Анну Петровну Хитрово. Анна Петровна, как утверждают одни источники, «женщина, пользовавшаяся большим влиянием при дворе… умная и злая». В других характеристиках мамка Федора Алексеевича – «суровая постница, благочестивая и богомольная», безусловно преданная своему любимцу. С ней Симеон Полоцкий был накоротке.
«Ввиду малолетства его царского величества, – заявил голландским посланникам боярин А. С. Матвеев, – четверо знатнейших бояр будут управлять наряду с ним». Звезда фаворита Алексея Михайловича, входившего в лагерь Нарышкиных, вскоре закатилась. В четверку, кроме известного нам Б. М. Хитрово, входили И. М. Милославский, Ю. А. Долгорукий, Н. И. Одоевский, могучие спины которых скрыли от непосвященных зарождение уникального союза женщины и мужчины, великой княжны Софьи Алексеевны Романовой и князя Василия Васильевича Голицына, союза, основанного на взаимной любви и общности целей. Глоток духовной свободы, заложенной виршами и учительством Симеона Полоцкого, оказался сладостным и трагичным.
Итак, все сферы государственной деятельности и приказы были поделены. Федор Алексеевич, вопреки утверждению С. М. Соловьева о том, что юный царь являлся «преобразователем… оставаясь в четырех стенах своей комнаты и спальни», основательно принялся осуществлять программу российского просветительства, выработанную в полном согласии с Симеоном Полоцким. Серьезным ударом по общенациональному невежеству должно было стать открытие Славяногреко-латинской академии. Увы, при жизни Симеону Полоцкому не суждено было увидеть свое детище. Устав, написанный им, стал камнем преткновения в реализации задумки.
Патриарх Иоаким, возглавлявший лагерь «мудроборцев», без благословения которого было немыслимо создание первого высшего учебного заведения России, изрядно переработал, а то и вовсе переиначил суть многих положений труда Симеона Полоцкого. Ничем не мог помочь своему учителю и Федор Алексеевич, у которого с патриархом сложились натянутые отношения. И это немудрено. Юный государь был европейски образован и слыл заядлым книгочеем, почитателем наук и искусств. В. Н. Татищев, взявшийся за написание «Истории государства российского», отмечал, что Федор Алексеевич «великое искусство в поэзии имел и весьма изрядные вирши складывал» и к тому же «пению был великий охотник». Заметим, что в переводе с греческого имя Федор означает «наделенный Божьим даром».
Федор Алексеевич, без сомнения, загорелся идеей открыть в Москве Академию и по совету Симеона Полоцкого жертвовал значительные суммы на приобретение книг, разрешил вопрос о выделении земли в Китай-городе, где располагался Заиконоспасский монастырь. На содержание Академии приписывались богатые монастыри: Иоанна Богослова в Переяславле Рязанском, московские – Андреевский и Даниловский, еще четыре провинциальных обители с угодьями и крестьянскими дворами. От своих владений царь отписал Академии Вышегородскую дворцовую волость и десять пустошей в разных местах. Не возбранялись и частные пожертвования на пропитание и одеяние студентов. В помощники Симеону Полоцкому был определен его лучший ученик Сильвестр Медведев.
«Привелей Московской Академии» после правки патриарха царь утвердил только в начале 1682 года, сохранив многое из того, что некогда постигал в труде Симеона Полоцкого «Вечеря духовная».
Далее события поползли улитой. Ушел из жизни Симеон Полоцкий, вослед ему отдал Господу душу его благодетель и ученик Федор Алексеевич. Наступило время правительницы Софьи Алексеевны при малолетних царях Иоанне Алексеевиче и Петре Алексеевиче. Тогда-то царевна и вспомнила о грамоте, поданной Симеоном Полоцким почившему в Бозе брату.
Карион Истомин, хоть и многое перенял у иеромонаха Симеона, однако его идейная «закваска» произошла в стенах Чудова монастыря, где обосновалась школа Епифания Славинецкого. Первым о неосуществленном намерении Федора Алексеевича создать Академию напомнил правительнице Софье именно Карион Истомин, который вручил ей собственный вариант жалованной грамоты. Не следует быть провидцем – Софья отклонила проект Истомина и обратила свой взор к труду учителя, в который Сильвестр Медведев внес свои поправки, присовокупив к будущему указу стихотворную эпистолу, превозносившую до небес добродетели царевны. Произошло это событие в январе 1685 года. Надо полагать, что Сильвестр Медведев мнил уже себя ректором Славяно-греко-латинской академии, первого российского университета.
Однако в острейшей борьбе за власть Софья Алексеевна допустила целый ряд просчетов. Патриарх Иоаким прочно занял сторону юных государей и даже в мыслях не мог допустить, что место ректора займет ярый «латинник». «Привелей» на Академию Симеона Полоцкого и Сильвестра Медведева был отложен до лучших времен. И тут в Москву, к вящей радости патриарха, явились «любознательные путешественники»
Иоанникий и Софроний Лихуды, греки, получившие высшее образование в Венеции и Падуе. Покровительство патриарха оказалось решающим, и после непродолжительного учительствования в Москве в октябре 1687 года братья Лихуды возглавили учебное заведение, которое так и не стало вровень с университетами Европы. Да и само грекофильство, не менее схоластичное, чем латинство, в стенах Академии просуществовало до начала XVIII века, века реформ Петра Первого, который не жаловал просвещение абстрактное, не приносящее пользу России.
А теперь возвратимся в год 1679-й и заглянем в типографское училище, которое было создано при Большой московской типографии. Тогда к учебе приступили тридцать отроков, которым предстояло осилить не только типографское ремесло, но и греческий и латинский языки, грамматику русского языка.
И хотя история книгопечатания в России насчитывала более ста лет, однако впервые на государственном уровне приступили к печатанью книг основательно и с богопочитанием. Большая типография находилась под особым контролем патриарха, а Иоаким вольностей не терпел, и Симеону Полоцкому зачастую приходилось искать обходные пути, издавая поначалу подносные книжицы, которые спустя некоторое время обретали вид полноценных книг.
Не изменил своим правилам Симеон Полоцкий и в день восшествия на российский престол Федора Алексеевича. Придворный пиит преподнес своему ученику вирши «Гусль доброгласная», в которых выразил свою сокровенную мечту:
Ничто бо таю славу разширяет яко печать,
И Россия славу разширяет не мечом токмо,
Но и скоротечным типом, через книги,
сущим многовечным.
Не поленимся прочесть, как полностью звучало название подносной книжицы, в котором сокрыты надежды на преемственность правления и торжественность момента венчания юного государя на царство Московское: «Гусль доброгласная, восклицающая желания всех санов и чинов российских и благоприветствия нововоцарившемуся благочестивейшему тишайшему пресветлейшему великому Государю Царю и великому князю Федору Алексеевичу всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу. В день весилия сердца его, в опоре венчаяй Господь милостию и щедротами возложи на главу его венец от камене честна всеосвещенными руками Святейшего и Всеблаженнейшего Великого Господина Клира Иоакима, Патриарха Московского и всея России».
В монографии Г. Я. Голенченко «Белорусы в русском книгопечатании» делается важное заключение: «Симеоном отчетливо выявлено понимание международного политического и культурного звучания отечественного книгопечатания».
О времени создания Верхней, то есть дворцовой типографии, имеются разночтения. Русский биографический словарь утверждает: «Симеону Полоцкому удалось еще при Алексее Михайловиче, в конце 1670-х годов, завести особую типографию „на верху”, во дворце, в которой он мог печатать свои книги по своему усмотрению». Заметим: не без позволения государя. Алексей Михайлович закончил свой земной путь в начале 1676 года, так и не успев сделать каких-либо распоряжений по обустройству типографии. Федор Алексеевич этот пробел восполнил, о чем свидетельствует запись в расходной книге Большого печатного дворца, где говорится, что к февралю 1679 года столяр Елизар Савельев со товарищи изготовил четыре новых печатных стана «со всякими становыми снастями». Несколько ранее органных дел мастер Симон Гутовский изготовил «деревянный печатный станок печатать фряские листы» для печатания гравюр. В это же время токарь Алексей Васильев сотворил еще один станок «книжной, деревянной, дубовой…»