У Симеона Полоцкого, по его собственным словам, «премудрые Платон и Аристотель» вещали о творчестве как о «божественном неистовстве». Платон возводил «творческое неистовство» к Музам, а творца – к исполнителю роли богов и вестника, посредника меж двумя мирами, жизни и смерти. Аристотель делает упор на особый склад души творца и утверждает: «Дело в том, что всякий, кто творит, творит ради чего-то и творчество это не безотносительная цель, но чья-то и относительная» («Никомахова этика»). Вывод более чем ясен: без божественной длани ни в веках, давно минувших, ни в веках грядущих без одаренности, ниспосланной с небес, рождение творца немыслимо.
Мы уже отмечали, что хронологию виршей, написанных Симеоном Полоцким в домосковский период, составить довольно-таки затруднительно. «Белыми пятнами» в его поэтическом творчестве остаются периоды обучения в Киево-Могилянской коллегии и Виленской иезуитской академии. И лишь редкие ссылки самого автора, успешно сочинявшего стихи на белорусском и польском языках, делавшего переводы с латыни, дают представление о той напряженной работе ума и поиске формы, которая была бы доступна как для исполнения, так и для восприятия слушателями. Возможно, что для студентов Киево-Могилянских Афин и для последователей неистового Игнатия Лойолы сюжеты, заимствованные Симеоном Полоцким у великих римлян и греков, мудрецов и поэтов, были хорошо известны, но в литературном творчестве Белой Руси и России он был первопроходцем.
Вирши Симеона Полоцкого, даже по такому банальному поводу, как «случай», по количеству исторических и библейских персонажей вполне сопоставимы с гениальными творениями Петрарки и Данте. Симеон Полоцкий стал воплощением российского Ренессанса, однако вовсе не уходил от жизни в миры иные. Он первым освоил жанр поэтической публицистики, явления небывалого, как моментальный отклик на события знаковые, например вражда России с извечными противниками – шведами и поляками. Стихи «Отчаяние короля шведского» и «Король шведский офицеров своих ищет» – подтверждение тому.
Симеон Полоцкий ратует за победу России, предрекает ее словами Карла X Густава:
Весь мир уже меня покинул. Помоги же ты, Боже,
А если и ты не хочешь, пусть чёрт мне поможет…
Чёрт, как известно, всё-таки помог шведам, и осада Риги русскими войсками завершилась неудачей. Но как только на политическом горизонте забрезжила надежда на обладание русским государем польской короны, Симеон Полоцкий тотчас же[120] сочиняет приветствие:
Ликуй и веселися, царю православный,
Торжествуй и радуйся, на вси страны славный,
Бо юж тебе Корона Полская витает.
За короля кролевству свойму обирает.
К досаде Симеона Полоцкого и всей России, венчание Алексея Михайловича на Речь Посполитую не состоялось и немало крови пролилось, прежде чем в многолетней борьбе с Польшей была поставлена жирная точка. Произошло это во время правления дочери Тишайшего, Софьи Алексеевны.
Сарказм и восхищение, событийная реальность и уничтожительные характеристики «героев» – образец поэзии, бытовавшей в Европе, но мало известной в России. Симеон Полоцкий первым в Отечестве открыл незримые запруды словес особого рода – полемической сатиры, в которой впоследствии захлебнулось немало врагов государства Российского.
Повествуя о жизни Симеона Полоцкого, мы не вправе обходить острые углы правления Алексея Михайловича, представляя его царствование бесконфликтным и бескровным. «Полюбовно» покончить с распрей, пусть даже незначительной, на Руси редко кому из правителей удавалось. И тогда они прибегали к проверенному способу – кровопусканию. Так было во время печально известного «Соляного бунта» (1648) в Москве, не изменил своим правилам хозяин земли русской и во время «Медного бунта» (1662) и погрома староверческой обители на Соловецких островах (1676). В особом ряду стоит гражданская война под предводительством Степана Разина (1670–1671) и появление в 1673 году в Запорожье лжецаревича Симеона. Участь народного заступника и авантюриста решали Алексей Михайлович, патриарх и ближние бояре, по приговору которых в Москве на Красной площади те были казнены с небольшим временным промежутком.
Однако напрасны поиски отголосков этих драматических событий в бумагах и виршах Симеона Полоцкого. Великие потрясения, пережитые Россией в течение нескольких лет, как бы остались вне его внимания, а ведь они происходили буквально на глазах придворного поэта. Приписать подобное отсутствию интереса, а тем более неосведомленности Симеона Полоцкого неприемлемо. Вспомним, сколь яростно и вдохновенно настоятель Заиконоспасского монастыря сражался с раскольничьей крамолой и как твердо отстаивал свои педагогические принципы. Здесь нам видятся откровенные скрытость и осторожность в оценке происходившего, что, впрочем, вполне соответствует монашескому чину и служителю Тайной канцелярии его царского величества.
Попытаемся домыслить. Неожиданно в братоубийственной войне выплыло из небытия имя низвергнутого патриарха Никона, который, по слухам, объявился в войске С. Т. Разина. В Ферапонтов монастырь нагрянули гонцы Алексея Михайловича и учинили строптивцу допрос по пунктам, написанным рукой бывшего «собинного друга». Не исключено, что перед отправкой дознавателей Алексей Михайлович держал совет с Симеоном Полоцким и, возможно, не без его участия отставной патриарх был переведен подальше от греха в Кирилло-Белозерский монастырь, место более удаленное и надежное.
Пройдут годы, и в решение судьбы Никона, жизнь которого клонилась к закату, вновь вмешается Симеон Полоцкий, который ходатайствовал об облегчении участи бывшего верховного пастыря России. Случилось такое уже после кончины Алексея Михайловича. Воспитанник игумена Симеона, новоиспеченный царь Федор Алексеевич в просьбе своего учителя не отказал. Вот ведь в какой противоречивый клубок сплелись взаимоотношения монаха Симеона и патриарха Никона, распутать который смогло лишь время.
Итак, политическая благонадежность и личная преданность Симеона Полоцкого государям российским нами установлена, и остается добавить, что ровесник государя Алексея Михайловича величал себя не иначе как «нижайшим рабом пресветлого царского величества». Сам же правитель России предстает в стихах Симеона Полоцкого как «отец всех холопов», а по уходу из жизни – «гражданином небесным».
Примечательно, что образчики подписей Симеона Полоцкого благополучно перекочевали в века XVIII и XIX, однако сам просветитель видел свое служение не в «идолопоклонстве» правителям России (хотя упреков по этому поводу было предостаточно), а в посильном наставлении их на труды праведные во благо Отечества, на сохранение и преумножение душевных качеств, которыми, без сомнения, обладал Тишайший. Но только ли государь?!
Господь был явно несправедлив к нему. Сыновья царя, Алексей и Федор, переняли от отца многие качества, а Симеон Полоцкий умело и тактично развил в юношах задатки любомудрия и творческие дарования. Подлинной душевной драмой для наставника стал неожиданный уход из жизни царевича Алексея, а уж о кончине Алексея Михайловича не приходится говорить. Россия в правление Тишайшего без спешки и надрыва превратилась в одно из влиятельных государств Европы, получила долгожданную передышку в бесконечных войнах и без оглядки на прошлое смело могла решать задачи внутреннего обустройства. И потому борьба с невежеством и бескультурьем выступила на первый план.
С чего она начиналась? Одно из энциклопедических определений относит правление Алексея Михайловича ко «времени активизации культурно-религиозной жизни России». Когда церковную жизнь будоражила борьба с расколом и с гордыней патриарха Никона, в Кремле вокруг царского духовника, протопопа Благовещенского собора Стефана Вонифатьева сложился кружок «боголюбцев» или «духовная братия», которая поставила своей задачей искоренение суеверий, сплошь и рядом бытовавших в России, и «научении православным, паче же детям сущим».
«Аз, буки, веди…» – начальные буквы книги, открывавшие чадам российским безбрежное море знаний. Значение «Букваря» Симеона Полоцкого переоценить невозможно. Он – хранитель величайшей просветительской традиции, заложенной его предшественниками. Его Азбука, окончательный вариант которой появился в 1679 году, стала вровень с хлебом насущным для российской детворы.
Азбука стала первой книгой, выпущенной Верхней типографией Симеона Полоцкого. С ее создания печатное дело перестало быть только уделом церкви.
Не случайно, что чрезмерная самостоятельность Симеона Полоцкого в выборе пути, по которому при Петре Первом пошла Россия, вызывала неприятие патриарха Иоакима, который намеревался установить жесткий контроль над книгопечатанием на территории Великой, Малой и Белой Руси. Но Симеон Полоцкий, предвидя такое, заранее заручился поддержкой государей: Алексею Михайловичу он сумел внушить идею создания частной, то есть царской, печатни, Федор Алексеевич осуществил его план. Но в 1690 году патриарх Иоаким на Большом Московском соборе не оставил от этого плана камня на камне.
Вот что заявил верховный пастырь: «Толико тот Симеон освоеволився и дерзне за некиим (выделено мною. – Б. К.) попущением яко и печатным тиснением некие свои книги издати… Мы же прежде типарского издания тех книг ниже прочитахом, ниже либо видихом, но яже благословление, но ниже изволение наше быть».
Для какой цели Симеон Полоцкий пошел на такое ухищрение, которое в глазах патриарха продолжало вызывать неизменное раздражение даже после кончины своевольного издателя? Почему настоятель Заиконоспасского монастыря не отправился к Иоакиму на поклон, как это делал при Иоасафе и Питириме? Только ли личная неприязнь стала тому причиной, пробежав черной кошкой между иеромонахом и патриархом Русской Православной церкви? Симеон Полоцкий в своих воззрениях опережал время, чувствовал его ритм, стремился вырвать знать и духовенство из тенет зашоренности, обращался к народу с проповедями, открывавшими неизведанные горизонты. И сущей бедой так называемых грекофилов и латинистов было то, что шли они друг на друга с открытым забралом и не желали прислушаться к доводам, преследовавшим к тому же общую цель – служение православию и просвещению.