«Возможно ли писать лики святых без вдохновенья? Как остановить этот поток халтуры? Как из ремесленника сделать мастера?» – вот какие вопросы волновали Симеона Полоцкого, и в одном из своих стихотворений он дает на эти наболевшие вопросы ясный ответ:
Иконописец каждый благочестивым бяше
Ко Матери Божией любовь соблюдаша.
Пробудить в художнике чувство красоты, величия и обаяния природы, совершить шаг от примитива к совершенству, опираясь на твердость веры православной, – вот лишь некоторые принципы, которые сформулировал Симеон Полоцкий.
Он призывал власть предержащих к уважительному отношению к труду художника, которому «в народе почитаемому быти».
Попытаемся вникнуть в суть рассуждений Симеона Полоцкого.
Возможно ли изменить Россию к лучшему? Возможно ли духовное возрождение народа русского и обновление государства Российского? Возможны ли условия, когда человек, отбросив никчемное понятие «День прошел – и слава Богу», осознает подлинную значимость земного и небесного жития? Утвердится ли в сознании русского человека восприятие Мира как творения Божьего и бесценного дара? Не заглохнут ли на корню, как это не раз бывало на Руси, идеи просвещения народа?
Отметим, что в описываемое время духовенство еще не являлось родовым наследственным сословием и священниками по большей части становились прихожане, осененные Провидением, но имевшие, однако, слабые познания в христианских канонах. Церковь была единственным местом, где по существу государство общалось с народом, где с амвона, наряду с проповедями, оглашались царские указы, распоряжения воевод.
Не утомлять умы слушателей, а растолковывать прописные евангельские истины, заповеди господни и житие Иисуса Христа, черпать вдохновение в его деяниях и притчах, поведать о многообразии мира и краткости жития – таковы лишь некоторые воззрения Симеона Полоцкого на то, что должна заключать в себе проповедь. Конечно, вровень с познаниями настоятеля Заиконоспасского монастыря могли встать лишь немногие, но Симеон Полоцкий вовсе не стремился подавлять своим авторитетом приходских священников. В своих книгах «Вечеря душевная» и «Обед душевный» Симеон Полоцкий предстает как блестящий оратор, который словом живым, легким, свободным доходчиво объясняет суть даже самых сложных понятий и явлений. Церковная кафедра позволяла ему развернуться во всей широте своего таланта. До Симеона Полоцкого такого златоуста Россия еще не знавала.
21 декабря 1667 года, в день празднования святителя Петра, митрополита Московского, Симеон Полоцкий в присутствии царя и восточных патриархов произнес блестящую речь. Читаешь ее, и кажется, будто из поднебесной звучит голос человека, разорвавшего вериги, в которых цепенела русская мысль:
«Настало время яко возмощи нам крепко стати противу кознем дьявольским и вся враги наши победиши. Молитвы святого Петра возвышают род христианский; его молитвы поспешествуют желаниям сердца Твоего».
А далее Симеон Полоцкий обращается к патриархам, которые предприняли дальнее и вовсе не безопасное путешествие на Большой Московский собор: «Вы, яко добрые пастыри, приняша извещение о явившейся во стаде Христовом проказе… придоша разсудили проказу и исцелили. Придоша, да на праздной земли насадить доброплодное древо от него же быть алчным слова Божия нескудно напитанными быти».
Свою духовную миссию Симеон Полоцкий выполнил сполна, впрочем, как и оставил по себе память, заведя в Заиконоспасском монастыре свой собственный синодик, поминальную книжицу, которую пополнял ежегодно именами всех русских святых, страстотерпцев, благоверных и инчих.
Мы уже отмечали обширную переписку, которую вел Симеон Полоцкий с архиереями и иерархами Русской Православной церкви, как единомышленниками, так и не разделяющими его взгляды, которые одаривали его бесценной информацией со всех уголков России. Собранная по крупицам воедино, она давала понять: в сознании русского человека происходили серьезные изменения, и, конечно, в первую очередь они наметились в кругах людей государственных, которые не отреклись от правил жития, предписанных «Домостроем», но которым были не чужды мирские утехи и тяга к познанию.
Церковь предосудительно относилась к изданию и чтению светских книг, а Симеон Полоцкий отстаивал свое мнение о том, что отцам Христианской церкви Григорию Богослову и Василию Великому были не чужды ни афинская мудрость, ни мирские учения. В «Вечере душевной» Симеон Полоцкий осуждал лишь только ту мудрость (читай: философию и науку), «которая есть вражда на Бога и закону Божьему не покоряется». Своими уникальными переводами иностранных книг для душеполезного чтения Симеон Полоцкий проложил путь, по которому в Россию устремился поток литературы добротного содержания. Что же касается фривольных сочинений и иезуитских поделок, то для них границы государств ни в какие времена не существовали.
По совершенно необъяснимой причине Иоанн Златоуст пренебрежительно относился к философам, называя их «трапенежными псами». Современник Симеона Полоцкого протопоп Аввакум вообще презирал литературное умствование, называя его «грехом и пагубой». «Не ищите риторики и философии, ни красноречия, – писал он в «Житии», – но здравым истинным глаголом последуще, поживите. Понеже ритор и философ не может быть христианином… яко риторство и философство – внешняя блядь, свойственна огню негасимому…»
Как таковая наука об основных принципах познания и бытия, стремившаяся объяснить явления и их естественные причины, т. е. философия, в XVII веке в России не существовала в силу двух обстоятельств: отсутствия государственного благоденствования и образованности народа. Даже робкие задатки философской мысли с трудом пробивались сквозь толщу неприятия, которая определялась пугающим словом «ересь». Вот почему негативное отношение к богословским творениям Симеона Полоцкого, в которых затрагивались немаловажные для православия вопросы, вовсе не обуславливались личными противоречиями. Нетерпимость зиждилась на явной разности образовательных начал, философии, разделявшей враждебные стороны.
А между тем Симеон Полоцкий лишь приоткрыл ларец премудрости, которая являлась предметом жарких баталий на Западе, но совершенно незнакомой в России. Можно утвердительно сказать, что Симеон Полоцкий в своих философских поэтических откровениях необычайно осторожен, словно предчувствуя, что находится между молотом и наковальней. И удар был нанесен, правда, уже после кончины писателя и проповедника.
Расположив в сборнике «Вертоград многоцветный»[122] стихотворения, четверостишья, эпиграммы, элегии, сатиры, басни, новеллы в алфавитном порядке, Симеон Полоцкий явно облегчил труд читателя. Мысль автора спрессована между двух понятий – «жизнь» и «смерть».
Коль сладко человеком, еже в мире жити
и коликую цену жизни возложити.
Аз не имам искуства: космицы то знают,
иже временну вечной жизни прелагают,
зде хотящи весело и богато жити,
а о вечной не мыслят, аки бы не быти.
Духовную философию Симеона Полоцкого отличает многообразие, поэт не скупится на исторические примеры и сюжеты, заимствованные из Библии – либо достойные для подражания, либо предосудительные. Назидательность «Вертограда» несомненна, как и несомненно сокровенное желание автора направить человека по истинному, непорочному пути, раскрыть ему глаза на краткость земного бытия, внушить необходимость покаяния перед Господом за «грехи ума и плоти».
Господня земля и вся полность ея,
вся ради славы создавша своея.
Ничтоже наше может ся назвати,
что бо с собою в гроб кто может взяти.
Уже было сказано, что новых философских законов Симеон Полоцкий не открыл, однако и упрощенно к уже существовавшим не подходил и стремился подвести читателя к познанию такой сложнейшей категории, как единство и борьба противоположностей: человека и природы, веры и знания, благоумия и лености душевной, добра и зла, надежды и безверия и т. д., и т. п.
Что испытывал человек, в руки которого попадали поэтические и риторические сочинения Симеона Полоцкого? Не убоимся сказать: прежде всего, удивление. В сознании совершался подлинный переворот, восхищение словесной вязью.
В. Ф. Певницкий утверждал: «Конструкция слов Симеона Полоцкого проста и прозрачна. Читаешь слово и ясно видишь с первого раза весь ход мыслей, в нем раскрытых».
Сам же творец вряд ли предполагал, что исследователи назовут его самого «фигурой, которая будто в фокусе отображает переходный период в русской истории от средневековья к новому времени». И сразу же возникает вопрос: по какой причине русское схоластическое барокко, несомненным первооткрывателем которого является Симеон Полоцкий, в котором существовало множество ручейков, так и не слилось в единую реку? Однозначного ответа мы не найдем, однако выстроим собственную гипотезу.
Симеон Полоцкий творил в то время, когда пиитика, риторика, философия приходили в Россию из Польши, явно клонившейся к упадку. Орел же государства Российского, в отличие от слабеющей польской выборной монархии, постепенно расправлял могучие крылья, являя свету собственный вариант барокко. Однако стиль, содержащий в себе вычурность и причудливость, сплошь и рядом преобладавший в европейской культуре, перекочевав на невозделанную почву российской словесности, дал неожиданный результат.
Русское поэтическое барокко прочно стало на службу самодержавия и церкви. Такими ревностными служителями Престолу и Отечеству видятся нам придворный вития Симеон Полоцкий и его ученики – Сильвестр Медведев и Карион Истомин.
Заглянем в одну из келий Заиконоспасского монастыря во время существования в мужской обители школы, в которой обучались подьячие Тайного и Посольского приказов. Симеону Медведеву исполнились двадцать четыре года, когда он засел за латинскую азбуку. Симеон Полоцкий обратил внимание на молодого человека, который не только