Ловкой рукой.
Птицам назавтра опять перелет –
Небо черкнув серой строкой.
Взмоют. Покружат. И вдруг на душе
Как отлегло –
Это мой срок на исходе уже,
И в честь него с неба – тепло.
Но это не лето.
Это тепло, что вчера не убила зима.
Вместо огня, по глотку, пусть достанется
всем.
Это не лето.
И потому лист кружит и кружит без ума,
И не спешит с небом расстаться уже
насовсем.
Письма-заморыши издалека –
Клочья тепла.
Их на костер не отправит рука –
Всё в них и так – в угли дотла.
Их перечесть и вернуться назад –
Мне не суметь.
В каждом из них вместо точки слеза
Колет и жжет, и пытается греть.
Но это не лето.
Это тепло, что вчера не убила зима.
Вместо огня, по глотку, пусть достанется
всем.
Это не лето.
И потому лист кружит и кружит без ума,
И не спешит с небом расстаться уже
насовсем.
1995 год
Я ВЫХЛОПОТАЛ БОЛЬ
Я выхлопотал боль и соль себе на раны –
Железо и бетон – неважная постель,
А кованую дверь не вышибить тараном,
И много ли пройдешь пешком отсель досель.
Натянуты давно в душе как струны нервы,
И шарят пальцы гриф, но корчатся в кулак.
Все утешенье в том, что я уже не первый,
И мачта никогда не вскинет белый флаг.
Всех помню, кто поет и кто угомонились.
И сам еще, хрипя, пытаюсь петь не в тон.
Но карта не идет, хоть козыри сменились,
А жизнь моя и всё – поставлено на кон.
А где-то из двора сирень мне тянет ветку,
И ловит голос мой с магнитофонных лент,
И небу на груди прутом рисует клетку,
А в каждой клетке день из непрожитых лет.
Ах, белая сирень, я все еще мальчишка,
Хотя твой цвет уже крадется по вискам,
Я не вернусь весной, и белая манишка
Твоя пойдет в расход опять по волоскам.
Минуты и часы, и долгие недели
Я вспомню все, как есть, и будет мне не лень,
Я сыну расскажу, за что ж я в самом деле,
А дочке пропою про белую сирень.
А если дотянуть мне сил не хватит лямку,
И духу добежать не хватит до замков,
Прошу тебя, сынок, портрет не ставьте
в рамку –
Я презираю запах туи и венков.
1984 год
Я ВЫШЕЛ ИЗ ЛАГЕРЯ
Я вышел из лагеря голым и босым,
Когда на ветру лист последний дрожал,
И толстый начальник большим
кровососом
Меня со слезой на глазу провожал.
Чтоб я не вернулся сюда никогда –
Он слезы ронял, как из лейки.
Мы с ним провели молодые года –
Он в форме, а я в телогрейке.
Гудело в душе, как в трубе водосточной:
За что отсидел, до сих пор не пойму.
Друзья заплатили, и вот я досрочно
Впервые снаружи смотрю на тюрьму.
И шагу ступить от нее не могу –
Все, кажется, крикнут: «Эй, стой!»
Как будто пред ней до сих пор я в долгу,
Как путник в долгу за постой.
А молодость сроду за деньги не купишь,
Она отгремит, как короткий дуплет.
И толстый начальник, похожий
на кукиш,
Вручал мне на поезд плацкартный билет.
Чтоб я не вернулся, держа на уме
Напомнить ему зло и горько,
Что он до сих пор пребывает в тюрьме
И выйдет он к пенсии только.
1995 год
Я ИМЕЮ ПРАВО
Я имею право драть об этом глотку –
Я таскал свинцовые с гвоздями кирзачи.
На бетоне кутался с башкою в безворотку.
А бывало, что и без нее. И было – хоть
кричи.
Я имею право. Столько лет одной питался
верой.
Подыхал я поминутно от бессилья и обиды.
Присудил себя я к самым высшим мерам:
Подыхая, подыхать, не показывая вида.
И глядело дуло в лоб мне прямо,
И конвойный пьяной тварью смелой
Шмокодявил: «Новик, застрелю тебя –
известным стану».
– Не посмеешь, – говорю. И не посмел он.
И катал остервенело я карандашики –
баланы,
Гитаренку свою квелую в поленьях прятал,
А во сне еще он долго с харей пьяной
Нажимал на спуск который раз кряду.
Сволокли меня. Гитарьи струны вслед мне
выли.
Так по-бабьи, безутешно, как над телом.
Эй, вы, люди, что с гитарами! Где ж вы
были?
Сквозанули, видел я, только следом
засвистело.
Ни строки, ни письмеца, ни махорки пачки
мне.
Да я не ждал. Мне б только знать, что
помните.
О поганого да грешного меня
не запачкайтесь –
С вшами в камере – оно не то, что
в комнате.
Я читал, слыхал и в радио, и в теле
Про лужайки ваши, да костры,
да дифирамбы.
Так случись, что не было б того апреля –
Дули б в прежнюю дуду и были рады.
А теперь Иосифа грызете, Леньку топчете,
Тряпки красные – пинком! – хворь
кумачную.
Молодцы, ребята – вы как я не кончите.
Потому что так, как я, вы не начали.
Слава Богу, не знавали корки черствой
В душегубке на троих поделенной.
Где хрипи: «Попить!», – а в кружке льда
горстка.
Крикнешь: «Дайте кипятку!», – а в ответ:
«Не велено».
И с этапа на этап с заломленными
клешнями –
От стальных браслетов цыпки
на запястьях, –
В том краю, где на болотах – с лешими.
Где от века все поделено на масти.
Я имею право. И деру сегодня связки
Тем, кто строит свои струны в унисон моим.
На болотине, хотя, все подернулося ряской
Над утопшим, перестраданным моим.
Ярлыки, что на помои мне поналяпаны,
Мне не в стыд. Да и не первому носить.
Я имею право. Я плевался кляпами.
Сколько с кровью их по матушке-Руси.
1989 год
Я НЕ БЫВАЛ В МОНАКО
105-я СТАТЬЯ
Кончилась вчера седьмая ходка –
Буду ждать восьмую, как всегда.
А что-то мне совсем не пьется водка,
И табак – какая-то бурда.
И на сердце тоже не спокойно –
Может, мне в натуре завязать?
Может, гражданином стать достойным,
Уголовный кодекс лобызать.
Облобызаю я 105-ю статью
За то, что я не шел по ней ни дня,
А воровскую вечную мою
Оставьте в кодексе на память для меня.
Жизнь моя – она не речка-Волга –
То кандальный звон, то звон монет.
А фраерское счастие – недолго.
А воровского счастья вовсе нет.
И хоть не все срока мои с нолями,
И в реке бурлит еще вода,
Улетают годы журавлями,
Чтобы не вернуться никогда.
2004 год
А ДЕВОЧКЕ ТАК НРАВИТСЯ
Я вырос тут, и все вокруг знакомо мне.
И стало просто дорогим.
И лишь она одна – не по моей вине –
По вечерам слоняется с другим.
Люблю ходить, в карманы руки,
не спеша,
В слепые окна посвистеть.
А ту, которая с другим – но хороша! –
Глазами, и не только, догола раздеть.
А девочке так нравится,
Когда ей вслед уставится
Хороший – не такой, как я!
Хорошим стать не выпало,
Но имя ее выколол –
И девочка осталась – как моя.
Гремел трамвай на рельсах, изводя себя.
В одном вагоне – я, она – в другом.
А с нею он. И я, опять душой скрипя,
Дурные мысли уводил бегом.
Люблю ходить, в карманы руки, не спеша,
По тротуарам тенью плыть.
А ту, которая с другим – но хороша! –
Прижать к себе или скорей забыть.
А девочке так нравится,
Когда ей вслед уставится
Хороший – не такой, как я!
Хорошим стать не выпало,
Но имя ее выколол –
И девочка осталась – как моя.
1995 год
А НА НАРАХ
Печальная мелодия
Со струн катилась, как слеза.
Который год, как в непогоде я –
То снегопады, то гроза.
От случая до случая –
Надежда – писаный портрет –
То исчезает, сердце мучая,
То появляется на свет.
А на нарах, а на нарах,
На гитарах, на гитарах
Нам сыграют про свободу
и любовь.
А на воле, а на воле
Тот мотив, как ветер в поле.
И тюрьма по той гитаре плачет
вновь.
Звенят, как струны голые,
Мне колокольчики-года.
Срываются, как голуби,
И улетают навсегда.
А что еще не выпало,
То ветер, видно, не донес,
Где неба купол выколот
Наколками из звезд.
А на нарах, а на нарах,
На гитарах, на гитарах
Нам сыграют про свободу
и любовь.
А на воле, а на воле
Тот мотив, как ветер в поле.
И тюрьма по той гитаре плачет
вновь.
1997 год
АЙ, МАМА-ДЖАН
На рынке лучше баклажан
Я торговал бы до сих пор.
Ай, мама-мама-мама-джан,
Зачем сюда я сел, как вор.
Я сел сюда не за кинжал,
Не взял чужого ни рубля.
Ай, мама-мама-мама-джан,
Будь проклят этот конопля!
Будь проклят этот анаша –
Какой, в натуре, разговор.
Ай, мама-мама-мама-джан,
Сам не курю я до сих пор.
Вчера Ахмед с тюрьма бежал,
Все у него теперь ништяк.
Ай, мама-мама-мама-джан –
Стоит на вышке наш земляк.
Мне мент-начальник угрожал,
Сказал, меня посадят в БУР.
Ай, мама-мама-мама-джан,
Там держат в клетках всех, как кур.
Я в лазарет три дня лежал,
Три пайки прятал на побег.
Ай, мама-мама-мама-джан,
Поймали суки – выпал снег.
И вот я снова – каторжан,
Мне год добавят или два.
Ай, мама-мама-мама-джан,
Болит, в натуре, голова.
И режет мне сильней ножа,
И давит мне больней петля.
Ай, мама-мама-мама-джан,
Будь проклят этот конопля!