Симфония праха — страница 18 из 26

Кафетерий напоминал маленькую хижину, что спасает во время долгой дороги. Роза снова взглянула на автомат с кофе, удивляясь, как они говорили об одном, но совсем по-разному.

– Важно научиться жить не ради какой-то призрачной мечты, ведь она может и не сбыться, – рассудил Никто, встал из-за стола и начал собирать пустые кружки.

Матис сделал последний глоток и закончил их духовные размышления.

– Так, значит, у самурая нет цели не потому, что он разучился мечтать, а потому, что он нашел свою цель в самом пути?

– Думаю, да, – Роза кивнула и продолжила: – Точнее, уверена, что да.

После этого разговора Никто отправил их по комнатам. В каждой – кровать, столик, стул и пустая тумбочка, в которую все равно нечего было класть. Матис повесил грязный пиджак на стул и в чем был завалился под мягкое одеяло. Следующее испытание состоится завтра утром, а пока можно было расслабиться.

Матис осмотрел комнату. Молочные стены и бежевая мебель, а вместо окна на стене висел кондиционер. Обстановка напомнила номер в отеле в Вене, куда они с мамой отправились в прошлом году. Матис должен был выступать в местной католической школе. Три дня в снежной столице Австрии показались ему самым лучшим событием за всю жизнь. Ночью перед выступлением он долго сидел у подоконника, поставив ноги на батарею. За окном бродили люди в поисках подарков близким, грели ладони стаканами с глинтвейном. Яркие огни, веселые песни и десятки голосов, сливающихся воедино. Они говорили на разных языках, мечтали об абсолютно не связанных вещах, но в то зыбкое мгновенье оказались в одном месте. Так же, как и он с Роджером и Розой.

Вспомнив Роджера, Матис помрачнел. Тот пожертвовал собой ради них, хотя знакомы они… Сколько? Матис давно не смотрел на часы. В голове зудел лишь один вопрос: зачем? Зачем люди идут на верную смерть, отказываются от шанса жить, когда впереди столько всего? Это происходит от чистого сердца или, может, из-за каких-то скрытых желаний? Матис не знал. Но он был точно уверен, что благодарен Роджеру, даже если не мог понять его стремления.

– Спасибо, – Матис сказал это в пустоту, надеясь, что будет услышан.

Он еще долго лежал, кутаясь в белоснежное одеяло, время от времени переворачивал подушку на холодную сторону и снова проваливался в мир размышлений. Матис не спал, но его тело наконец-то смогло отдохнуть. Сознание находилось все еще тут, в комнате с никому не нужной тумбочкой и тенью смерти, но душа кружила в том времени, где осталась мама и звучали беспечные голоса венских жителей.

* * *

Роза остановилась на пороге своей комнаты. По какой-то причине она рассчитывала увидеть больничную палату, похожую на те, что в лазаретах: много коек и никакого личного пространства. Но комната была очень даже уютной. Больше всего Розе понравился столик. Сев за него, она заметила следы, оставленные предыдущими жильцами. Интересно, сколько «ошибок» появлялось здесь ежедневно, если для них созданы личные комнаты? Возможно, до нее тут сидел бывший атлет, умерший от диабета, или художница, закончившая жизнь в чужой постели; эта комната была красиво обустроенным кладбищем, что хранило в себе потерянные и оставленные души. Роза представила себя тихо гуляющей от одной стены к другой в призрачном обличье. Сюда бы приходили люди, не знавшие ее, и находили бы частичку Розы в темных отпечатках на паркете или в едком запахе старости. Ей такой расклад подходил.

Она долго сидела с идеально прямой спиной, уставившись в стенку напротив. Перед глазами начало расплываться мутное пятно, и она нехотя встала. Движения были отточены в лучших армейских традициях: два шага, кровать, сон. С мыслями о своем еще не существующем призраке Роза уснула. И сон ее пах домом.

Я смотрела в ее глаза, которые почему-то были моими, на тонкую полосу губ, тоже схожую с моей. Она была моим миниатюрным отражением. Осознание одной простой истины пронзило сердце: дочь – это все, кем могла бы быть мать, а мать – это все, кем дочь может стать. Мы смотрели друг на друга, как в лабиринте кривых зеркал, и, видя очередную схожесть, пятились назад, вновь врезаясь в такое же зеркало. Мы не можем избежать того момента, когда начнем узнавать себя в своих детях. И это пугает. Я не хотела, чтобы она была такой же, как я. Той женщиной, которая с такой ненавистью смотрела на собственное тело, поражаясь тому, что оно пережило. Она – мое маленькое солнце. Я же – грязь. А лучезарное солнце всегда будет в сотнях миль от земли, только так они не уничтожат друг друга. Мне пришлось держать эту дистанцию. Чтобы спасти ее. Спасти от самой себя.

Роза распахнула глаза, обливаясь холодным потом. Впервые за долгие годы одиноких ночей она смогла увидеть свое маленькое солнышко.

Лазурные берега

Никто плохо помнил тот день, но он был так же прекрасен, как и летний закат. Детский смех сливался с шумом прибоя. Холодная вода, ставшая черной под покровом ночи, наваливалась на берег и забирала с собой крупицы песка. Мать приобнимала сына, положив руку ему на плечо. Они проводили уходящее солнце и теперь сидели в уютном мраке.

– Как будто мы на краю земли, – сказала она, задумчиво вглядываясь в бесконечное море.

– А где край земли на самом деле? – сын восхищенно смотрел на нее, стараясь запомнить каждое слово, точно оно несло в себе истину жизни.

– Его на самом деле нет, медвежонок. Наша планета круглая, так что мы просто идем по кругу, – она повернулась к нему. – Но если мы с тобой будем думать, как философы, которые постоянно размышляют о жизни, то край земли, наверное, там, где ты захочешь.

– Тогда я хочу, чтобы был здесь, – он в очередной раз осмотрел лазурный залив, у которого родился и рос.

По утрам, когда он выходил из своего домика, ему нравилось следить за неспешно собирающимися на пляже людьми. Одни приходили с большими семьями, другие – с книгами на иностранных языках и своим одиночеством. Родной город Никто – Бари, что находится на верхушке каблука Италии. Место, куда редко заглядывают туристы, так как нет там ни величественных зданий прошлого, ни знаменитых модных домов.

– Я люблю бывать здесь.

– И я люблю, – отвечая, она смотрела не на море, а на сына. Разглядывала, как ее ненаглядное создание осматривается вокруг через свою детскую призму. Сама она ассоциировала пляж с теми временами, когда человек, которого она любила, был еще молод. Он сделал ей предложение и заставил поверить, что их любовь откроет все двери, но двери оказались металлическими и не поддавались ни ударам лома, ни ласковому слову. Так что их пара стала такой же, как и все другие: несчастной в бедности, работающей без перерыва, мечтающей о кружке горячего чая. Муж забыл про красоту улыбки и жил пыльными документами да ночными возвращениями домой. Она все еще любила его, но только времена изменились.

– Как-нибудь я покажу тебе места еще лучше этого, – мама дала это обещание, запоминая восхищенный блеск в глазах сына.

– Хорошо, – он улыбнулся, видя где-то среди волн то будущее, которое успел представить.

Маленький Никто знал лишь одно место во всем мире – то, где его мама. Она была тем человеком, который безоговорочно любил мальчика. Ее пение на ночь пронизывали нити добра и искренности.

Отец Никто был самым обычным из всех людей. Он читал новостные колонки, пахнущие сухостью. Говорил на простые темы до боли простыми словами, не затрагивая противоречивых событий. Этот человек всю жизнь шел по одной тропинке и от страха свернуть на новую оказался нигде.

Никто любил маму и не любил отца. Но не потому, что тот был плохим или злым.

Просто он выжил, а мама нет.

После смерти матери семья опустилась в болото, где тонула без шанса на спасение. Все узнавали умершую женщину в глазах Никто. Его еще не успевший сломаться голос так сильно походил на ее – легкий, как звон хрусталя. Бабушка, когда-то подарившая дочери книгу рецептов, заплакала при виде Никто, готовящего ужин. Он порхал по кухне с той же воздушностью, что и его мама, подпевая песням из радио; мальчик будто заполнял опустевшее пространство своим присутствием. Бабушка в итоге ушла в себя, автоматически выполняя работу по дому. Она стала собирающей пыль частью интерьера, чье неизменное место было на террасе перед набережной. Никто иногда садился у ее ног и тоже рассматривал магические силуэты на воде. С бабушкой всегда было тихо и пахло корицей.

Дедушка же Никто был совсем иным. Седые усы, которые в детстве казались смешными, теперь постоянно прикрывали недовольную полоску губ. Он был зол всегда. Дед обожал свою дочь и после ее смерти напоминал разъяренного зверя, готового вцепиться в глотку любому, кто заикнется о смерти. Каждый раз, когда его разум мутнел, под горячую руку попадал Никто. Он получал шрамы за тот же зеленый оттенок глаз, как и у матери, за легкую улыбку, мимолетно приносящую дух умершей. Дед видел во внуке лишь дочь и ненавидел за то, что это не она. Никто помнил, как еще до смерти мамы, когда огонь в камине казался пугающим и могучим, они всей семьей отмечали Рождество. Дедушка улыбался так сильно, что на щеках появлялись счастливые ямочки, потому что он и мама пели только им знакомые песни. Папа так же возвращался домой поздно, но не уходил в кабинет с большим столом, чтобы работать на человека с еще большим столом, а прижимал Никто к себе и любовался семьей. Каждая нота касалась струн души мальчика, навсегда отпечатывая в голове образы мамы и деда. Они и после ужасного дня отмечали Рождество, но песни раздавались только из соседних домов. Со второго этажа, прижимаясь к покрытому снежинками стеклу, Никто рассматривал далекое для него счастье, давясь детской завистью.

Все остальные закрывали глаза на побои, слезы и крики, ведь бедный старик скорбел, а значит, вокруг него вырос купол неприкосновенности. Больше всего равнодушия было от отца Никто. Тот боялся рисковать, страшился сказать лишнее слово, а потому закрывался в своем ничтожном мирке отрицания. Он был трусом и готов был таким и оставаться.