В десять лет мальчик начал задаваться вопросом, в чем его вина. Он смотрел в зеркало, пытаясь представить свою жизнь, если бы был другим. Другие руки, цвет волос, даже пол – лишь бы не быть собой.
Его зрение ухудшилось ближе к тринадцати годам – последствия постоянных ударов по лицу. Левое колено, регулярно встречающееся с кафелем в ванной, стало болеть перед дождем и после слишком долгих прогулок. Никто мог бегать и прыгать, но чем ниже требовались приседания на физкультуре, тем сильнее он закусывал губу, сдерживая боль. Бывали дни, когда он хромал, будто ему за семьдесят, и сердце тогда уставало на тот же возраст.
В пятнадцать он научился ездить на скейтборде, чтобы не мучить искалеченное тело. Ветер и свобода, которые он обретал, стали его отдушиной. Никто был общительным и только в школе разрешал себе быть собой. Разрешал улыбаться, не боясь последующего взгляда монстра, и позволял себе блеск в глазах без опасений о последствиях. Он жил так изо дня в день, как актер, меняющий роль за кулисами. Со временем Никто перестал понимать, где вообще он сам, и просто делал то, что от него ожидали. Он собирал толпы, когда рассказывал потрясающие истории о своих несуществующих приключениях, а когда внимание зрителей ослабевало, включал глупые шутки. Вместе со шрамами на запястьях Никто появлялись смешные клички и ярлыки. Он изумительно отыгрывал нужную роль в правильном месте, умея по щелчку пальцев превратиться из бестолкового клоуна в смиренного молчуна.
Однажды в день, который не должен был запомниться, Никто стоял в школьном коридоре. Мимо пробежали два пацана, младше его на год. Они иногда виделись в спортивном зале после уроков, когда некоторые ученики играли в волейбол или в баскетбол. Никто любил кидать остроумные шутки между бросками, не обращая внимания на то, кто именно в команде, главное, следить за рукавами кофты, чтобы не задрались слишком сильно. Ребята бегали по школе и здоровались со всеми: «Привет, Лука! Здорово, Сара! Привет, Андреа!» А потом, ни на секунду не замявшись, выкрикнули: «Привет, Никто!» Он долго смотрел, как бегуны ускользают за поворотом, продолжая разбрасываться именами. Позже он узнал: ему давали так много кличек, которые менялись по причине и без, что в конце концов кто-то начал называть его Никто. Некоторые посчитали это загадочным, как будто он таинственный призрак, бродивший по школе. Учителя усмехались над этим прозвищем, по привычке списывая все на подростковый возраст. Сплетничая и болтая, люди редко заботятся о том, что думает сам предмет обсуждения. А Никто думал много и пришел к выводу, что сам виноват в своей безликости. Ни один человек из его окружения не знал его настоящего: дед видел мать, отец – пустое место, одноклассники – глупца с ярлыком «Никто», а сам он – только пустоту. Пустота была тягучей, как изжеванная и потерявшая вкус жвачка, прилепленная под парту. Он растягивал ее, силой пытаясь отлепить от пальцев, но зараза была слишком липкой и не отцеплялась даже острым лезвием. Такого рода пустоту нельзя убрать самому, нужен чей-то теплый свет или искренний смех. Этого у Никто не было, так что он мог лишь тосковать по серебристому звучанию своего имени.
На семнадцатый день рождения Никто сел на старый катер деда и, несмотря на шторм, отправился в море. Оно не могло говорить, а значит, не могло осудить или обидеть. Море лишь обнимало бортики катера разрушительными волнами, с каждым порывом ветра уводя одинокого моряка все дальше и дальше от берега. Никто мечтал, что бесконечные воды заберут его и смоют все грехи. Свято верил, что течение, хранящее прах матери, вернет ему имя. Никто закрывал глаза, представляя, что буря на самом деле – только игра, и они вместе прятались от жестокого мира. Под опущенными веками все кажется не таким громоздким, и ты сам перестаешь быть лишним. Никто мечтал умереть. И всесильное море исполнило его мечту, забрав изувеченное молодое тело на холодное дно.
Говорят, что дети, словно ангелы, взлетают в небо после смерти. Они успевают увидеть весь мир в это короткое мгновение полета, а значит, живут в раю без сожалений. Никто, похоже, не был ангелом или перестал быть ребенком, потому что его пристанищем стала гробовая тишина знакомых вод. Морская пена не очистила его душу, а имя так и осталось ненайденным подводным сокровищем.
Тени теней
Никто захотел пройтись. Он вышел из своего крохотного кабинета и, припадая на одну ногу, зашагал по коридору. Без определенного направления или конкретной цели, прямо как тот самурай, про которого рассказывал Матис. Никто представлял, что будет с ним и с Розой. Это была его пятая группа подопечных. Жалость вперемешку с ощущением несправедливости, конечно же, были ему не чужды, но это все рефлекторное, чисто человеческое. На самом деле в его отдел попадали люди и с еще более печальными историями, но просто не все из них становились особенными. А вот Матис стал. Как когда-то Дамиан. До сих пор бросало в дрожь от его…
– Что случилось? – Роза появилась из ниоткуда, и Никто понял, что все это время стоял один посреди коридора. – Завтрашнее испытание отменяется?
– Нет, нет. Я просто…
В выражении ее глаз Никто померещились отголоски взгляда Дамиана, про которого он никак не мог забыть.
– Я вспомнил, как встретил зло.
Белые стены давили. Никто не собирался вдаваться в объяснения, а Роза – задавать вопросы. Она проснулась после того сна и уже не смогла оставаться в комнате. Все казалось тухлым и пыльным, нехватка свежего воздуха выгнала ее наружу.
– Не спится? – спросил Никто и пошел вперед, зная, что Роза последует за ним.
– Уже выспалась.
Они долго шли по коридору. Спокойная тишина и внутренние монологи. Казалось, что Никто вел Розу по очень протяженной «зеленой миле», стараясь отсрочить приход к электрическому стулу. Миновали знакомый кафетерий и тот самый бесконечный лифт. Дальше располагались комнаты, возле каждой белой двери стояла опрятная скамейка. Роза предположила, что в одной из этих комнат сейчас пытались выжить такие же «ошибки», как она, Матис и Роджер. Они так же бродили по диковинным местам и гадали, где же притаилась разгадка. Может, у них ответ спрятан еще затейливее, например, прямо в мозгах чужого существа. Роза, кстати, до сих пор не знала, что ждет их с Матисом на следующем задании. А вдруг то зло, про которое говорил Никто, – еще один неизвестный, с которым они должны встретиться?
– Ты говорил про зло. Кто это? – поинтересовалась Роза.
– Там долгая история про одного ужасного парня. Да и с вами он не связан.
– Не хочу говорить банальности, но… – сказала она и села на одну из скамеек. Ее предположение опроверглось, а вот любопытство возросло. – У нас вся ночь впереди.
Никто усмехнулся и плюхнулся рядом, собирая мысли в одно целое. В сущности, вещь не секретная, так почему бы не рассказать.
– Он был моим подопечным из третьей группы. Попал в отдел со светловолосой шотландкой, а сам он откуда-то с юга Америки. Но это не имеет значения, главное, что Дамиан сделал, – в устах Никто имя парня звучало, как смертный приговор. – Мой ровесник, лохматый, сутулый. Он говорил, что люди превратились в свиней из-за погони за богатством, и постоянно объяснял, почему мир должен перейти к животным, так как они заслуживают его больше нас. В каждом сказанном слове бурлили желчь и ненависть. Чистая, настоящая и нерушимая ненависть ко всему человечеству. В один день Дамиан…
Никто посмотрел в конец коридора, будто ожидал, что герой истории сейчас проявится под светом ламп, словно демон, скрывающийся в тени.
– Он пришел в школу в родном поселке и расстрелял ребят, которые наверняка просто проживали еще один день. Помню, как изучал запись событий в своем кабинете. Солнце светило ярко, и каждый ученик – от младших до старших классов, – каждый учитель – от строгого до доброго, – ничего не подозревал. Десять детей и трое взрослых ранено, убито семеро человек: две подруги с одинаковыми хвостиками, они заканчивали среднюю школу; уборщик, получивший выстрел в ногу, но так и не дождавшийся приезда скорой; выпускница, которая по выходным подрабатывала официанткой в кафе; два одноклассника Дамиана, собиравшиеся поступать вместе в университет, и семиклассник…
Голос Никто дрогнул, а в его голове появился образ Матиса. Непосредственного и смешливого.
– Семиклассник, который попал под пулю, разыскивал своего старшего брата по всей школе. Сам Дамиан не должен был умереть в тот день, его судьба – тесная камера и изнасилование сорокалетним педофилом в тюремном душе. Но неожиданный приступ астмы заставил его выронить оружие и умереть, задыхаясь, с пятнами чужой крови на джинсах. Дамиан сказал, что это несправедливо, ведь его целью была прекрасная цифра тринадцать, но никак не семь.
Никто произнес эти цифры с искренним непониманием, а Роза окинула взглядом их тринадцатый этаж.
– Он говорил о жизнях людей, как о яблоках из школьной задачи. Я не мог осознать, как ярость, грусть или обида, да что угодно, заставило его взять в руки оружие. А потом без каких-либо колебаний убить столько людей. Столько детей. Кто заставил такого молодого парня возненавидеть весь мир? Поэтому я спросил Дамиана напрямую, – Никто посмотрел на Розу, как бы проверяя, продолжать или нет. – Он ответил: «Боже, меня никто не заставлял. Я просто знал лет с восьми, что все люди – твари, и вообще, естественный отбор – классная штука».
Никто посмотрел на потолок.
– Понимаешь? «Классная штука»! Я сам человек из неблагополучной семьи, и проблемы с психикой у меня наверняка есть, да и ты тоже… – Никто старался найти понимание в глазах Розы. – Ты ведь сама настрадалась по жизни. Но не пошла убивать школьников! Не взяла в руки автомат, чтобы поразвлечься. Так почему же он взял?
Никто снова уставился в потолок.
– Дамиан не прошел испытание против той шотландки и, увязнув ногами в свежем бетоне, стал трапезой для стервятников. Они клевали ему глаза, уши, нос и губы, пока тот неразборчиво кричал свои никому не нужные слова ненависти. Словно у Прометея, каждая частичка его тела горела от боли, а застывшие намертво ноги отказывались спасать. Дамиана убили тринадцать стервятников, это я помню четко. Но я рад, что смог забыть те звуки, которые он издавал с уже вывернутыми наружу внутренностями, – Никто снова взглянул на Розу и закончил свой рассказ: – Я точно знаю, что встретил настоящее зло, потому что каждый раз, когда вспоминаю о Дамиане, мир застывает на месте, и мне надо сделать глубокий вдох, чтобы он снова ожил.