ом изучал неподъемные цены. Может, они муж и жена, любовники или брат и сестра. Роза представила этих двоих, живущих под одной крышей и связанных чем-то личным. Вроде так много общих привычек и знакомых жестов, а видят они мир до невозможности по-разному. И со всеми так же, ведь каждый человек – отдельная вселенная. Методы, с помощью которых Роза показывала свою любовь, отдавались болью в душе ее дочери. Так как же найти правильный подход к близкому человеку? Если все равно для него этот подход окрашен и кровью, и блестками одновременно.
– Я предупредила ее, что вы приедете.
Роза не заметила, как Жаклин вышла из-за двери и вернулась к ней.
– Сейчас покажу, где ваша дочка.
Она повела старушку в тот же самый кабинет. Роза все еще пребывала в размышлениях, но с каждым шагом она возвращалась к реальности – туда, где ее дочь.
Жаклин села за стол и что-то напечатала в поисковой строке компьютера. Не зная причин неожиданного согласия девушки, Роза просто радовалась исходу событий. Знакомая иконка загрузки напомнила ей о поисках через интернет, которые заканчивались именно таким крутящимся вокруг своей оси пунктирным кругляшом. Спустя мгновение Жаклин отодвинулась от стола и приглашающим жестом показала на компьютер. Подойдя ближе, Роза краем глаза заметила легкую ухмылку на лице девушки, будто та очень ждала реакции. При взгляде на монитор все стало понятно. На нем черным по белому было написано: «Дрезден, Германия».
– О Боже, – Роза уставилась на эти два слова.
Вот так она и оказалась на железнодорожном вокзале. В одной руке – потрепанная сумка с самым важным, а в другой – первый попавшийся билет. Всю дорогу Роза смотрела, как леса сменяли равнины, и прокручивала разные версии предстоящего диалога.
Болезненные блага
Семь часов пути. Трястись по рельсам, слыша, как звенит ветер за окном, и с нижней койки разглядывать чужую свисающую ступню. Роза держала спину прямо, но в сознании – плотный туман. Он не давал распознать нужные мысли среди остальных абсолютно неважных. Тело слабело, страшно двигаться. Может, она получила солнечный удар, пока ходила вдоль платформы, ожидая поезд? Хотя какое солнце в середине октября? Нет, более вероятно, что Роза просто боялась. Когда человек так близок к своей цели, понимает, что день икс не на следующей неделе, не в субботу и даже не завтра, а сегодня, тогда страх берет верх, отдавая тремором в коленях и тяжестью в конечностях. Надо отвлечься. Перенаправить бушующее течение мыслей в другую сторону. Роза потратила слишком много времени на воспоминания, да и будущее глодало ее тоже неслабо, так что сейчас ей стоило подумать о настоящем. О том, что можно сходить в вагон-ресторан и заказать чашечку кофе. Сесть рядом с незнакомыми семьями и послушать, что те болтают о предстоящем отдыхе, придерживая собственный напиток, чтобы не пролился. Даже звучит слишком муторно и скучно. Роза отправилась в соседний вагон, но вместо кофе купила панини: толком не согретый в дешевой микроволновке и с душком несвежего лосося. Она съела его, и до самого выхода на станции Дрездена с помощью боли в животе пряталась от волны тревоги.
Роза шла по улицам чужого города, разыскивая адрес по карте, которую получила на вокзале. Попутно она осматривала жилые дома в ажурных арках и достопримечательности с туристических открыток. Мимо проходили люди, говорящие на таком далеком для Розы немецком, а она, не обращая внимания на безликих незнакомцев, продолжала свой путь. Она приехала сюда с целью. Роза переставляла ноги, время от времени перекидывая сумку с одного плеча на другое. Лучи солнца, осторожно пробирающиеся через кроны деревьев, обнимали ее за плечи, безмятежно гладили по лицу. Она шла, как невидимая гостья этого города, точно чувствующая, что это переломный момент в ее истории.
С помощью карты и наводок Жаклин Роза добралась до нужного места спустя три часа. Она успела утомиться, но боязнь перед встречей оттягивала на себя все мысли. Роза встала перед домом, расположенным возле дрезденского Цвингера. За этими дверьми жила ее дочь. Ее маленькое солнышко. Рука старушки поднялась к звонку, и она на выдохе нажала на кнопку. Сердце сорвалось вниз, тело пробила дрожь.
Дверь открылась, позволяя медленно и по частям рассмотреть человека за ней: белые тапочки, шелковые брюки, белая рубашка, кольцо на пальце и недоумение в глазах. От маленького солнышка Розы остались разве что тонкие лучи, потому что на пороге стояла высокая и статная женщина. Черные, переливающиеся на свету волосы напоминали древесный уголь. Локоны небрежно оседали на плечах, опускаясь до самых бедер. Перед Розой стоял другой человек, расцветший за пределами родной клетки.
Последующие движения произошли по наитию, будто магнит, спрятанный под рубашкой дочери, притянул мать. Роза сказала какие-то бессвязные слова наподобие «Привет, я зайду» и с робостью шагнула ближе. Ее повзрослевшее солнце смотрело исключительно вниз, скомканно предлагая поставить обувь там-то и пройти в гостиную туда-то.
Роза сняла ботинки, жмурясь от боли в коленях. Разобравшись с дверцами коридорных полок и сунув туда обувь, она выпрямила спину и встретилась взглядом с зеркалом. В нем отражались ее лицо и лицо дочери.
Все как в том сне.
Одинаковая поза, схожая тень во взгляде и до боли знакомая морщинка между бровей. Роза сделала резкий вдох, разглядев такую же, как и у нее, прямую полоску губ. Дочка со стремительной силой приближалась к личине матери, и фраза о яблоке от яблони била колоколом в сознании старушки.
«Дочь – это все, кем могла бы быть мать, а мать – это все, кем дочь может стать».
– Иди в гостиную. Прямо по коридору и налево. Я схожу за кофе.
Дочь разговаривала с ней, но Роза смотрела на нее исключительно через зеркало.
– Даже не предложишь чай?
В отражении глаза дочери прятались за челкой, будто не позволяя полностью разглядеть родной оттенок.
– Я ведь знаю… – произнесла дочка и сделала шаг в сторону. Лицо исчезло где-то вне зеркального мира. – Ты его не пьешь.
Роза обернулась и проводила хозяйку дома взглядом до кухни. Снова осмотрела свое отражение и пошла по указанному маршруту. Прямо и налево. Прямо и налево. Ноги в черных носках шаркали по идеально вычищенному полу. Внимание всю дорогу до дивана было приковано к этой картине: опухшие от долгой ходьбы щиколотки, потемневшие концы штанов и незнакомый цвет паркета. Она села на коричневый диван и прикрыла глаза. Начала медленно водить ногтями по подлокотнику, стараясь найти потрепанности или дырки. Но диван был чистым и почти новым – его не касалась смерть. Он не познал эту горечь.
Возвращаясь в мыслях к первой встрече с Матисом и Роджером, Роза не могла выкинуть из головы тот, другой диван. Следы умерших людей и нестираемые пятна казались ей мерзкими, а теперь навевали чувства, отдающие теплом. Всего лишь часть интерьера, а хранила в себе больше смысла, чем многие из человеческих особей.
Роза осматривала комнату, закончив размышления о мебели. Люстра с хрустальными каплями и большая квадратура говорили о деньгах ее дочери. Насчет жизни где-то в подворотне матери, похоже, не стоило волноваться. Везде красочные полотна и изысканные предметы декора. Роза и не знала, что ее дочь интересуется искусством, та всегда представлялась в белом халате и с фонендоскопом в кармашке. А эти стены, напоминающие закрытые галереи, где всем гостям дают бокал шампанского, точно не похожи на дом доктора или медсестры.
Дочь вошла в комнату с кофейными чашками в руках. В своей шелковой одежде она словно витала в воздухе. Перед Розой сейчас накрывало на стол пушистое облако, которое становилось осязаемым, только если присмотреться.
На чашках парила балерина, такая же воздушная, как и дочка. Все было таким иным и чужим. Утонченный вкус, аромат дорогих свечей, почти ощутимый звон монет – все это было так непохоже на жизнь, к которой привыкла Роза. Ее уделом было самобичевание, отдающее трупным душком.
Роза сделала глоток и продолжила осматривать комнату, оттягивая момент, когда придется начать разговор. Она всегда портила все своими неверными словами. Дочь же сидела напротив в выжидающей позе. Всем своим видом она показывала, что готова перейти к делу и выслушать долгожданные извинения. Роза не была готова. Она наслаждалась явно недешевым кофе, а значит, заняла и руки, и рот, избегая взгляда дочери. Слишком сложно спустя столько лет начать серьезный разговор, еще и осознавая, что дочь видит ее сомнения. Роза поняла это по тому, как ее солнце начало мрачнеть, наверняка сожалея, что решило открыть матери дверь.
Роза и дальше играла бы в ребенка, притворяющегося, что это не он разбил вазу, если бы взгляд не зацепился за одну деталь. На камине стояла фотография, которая сначала не удостоилась и мимолетного внимания. Но, присмотревшись, Роза окаменела. Все размышления о том, как подступиться к дочери, перестали иметь значение. Не может быть…
Роза задержала дыхание, прислушиваясь к грядущей панике. Через силу поставив хрупкую чашку на стол, она взглянула на дочь.
– Кто это?
По ее спине потекла капля пота. Как там, в пустыне, где над ними издевалось немилосердное солнце.
Черная рамка. Одна фотография. Комната зашаталась, будто бы во сне.
Дочь посмотрела в сторону камина и тоже застыла в собственных мыслях. Она долго крутила в чашке ложкой, вместе с кофе размешивая нервы Розы. Стук металла о фарфор то отдалялся, то приближался, перебиваемый бурным гудением мыслей, словно в голове проснулся рой потревоженных кем-то пчел.
– Это… – дочь наконец-то прекратила мучить кофе и ответила, проведя ладонью по волосам. – Это мой сын. Его звали Матис.
Мир обрушился. Остановился и отказался двигаться с места.
Роза попросту задыхалась в собственном неверии.
Где-то на фоне паники дочка медленно и тягуче рассказывала, что потеряла сына во время его выступления. Роза это знала. Знала, потому что четко разглядела черты Матиса, мальчика, которого она так легко толкнула в бездну. Дочь продолжала говорить, упоминая скрипку и то, как он ее любил. Роза знала и это. Еще знала, как дрожит голос Матиса, когда он в опасности.