Просто взять и переступить невидимый барьер, державший меня все эти годы. Стать очередным именем на первой полосе газет. Превратиться в ничто. Люди наверняка спишут все на старческий маразм, но никто не узнает правды. Правды о том, как тяжело жить, понимая, что завтра все равно наступит.
Самое сложное – сделать первый шаг. Тот самый, который превратит навязчивые мысли в реальность и не оставит возможности отступить. И, вопреки всем разумным сомнениям, я готова сделать его. Готова перестать доказывать, что все еще впереди и искупление ожидает меня уже завтра. Все уже давно понятно. Это конец. И если конец неизбежен, я, по крайней мере, хочу выбрать его сама.
Пакеты уже падают на пол. Взгляд прикован к рельсам. Ровно через тридцать секунд по ним промчится грохочущий поезд, и тогда я сделаю шаг.
Шаг.
Просто один шаг.
Просто надо сделать один шаг.
Забыть все и сделать шаг.
А ведь недавно я и не мечтала о метро в городе.
Почему я думаю не о том? Надо думать только об этом самом шаге.
Шаг.
Шаг.
Голова забита моментами из прошлого. Первая поездка за пределы Мюлуза, где я чувствовала свежесть далекого города. Солдатские песни, которые согревали нас в долгие и темные ночи.
Один шаг.
Единственный поход в кино на глупую комедию, смех сидящих рядом людей; я одна не умею смеяться. Длинное письмо со стихами о любви, долго лежавшее среди старых коробок.
Лишь шаг.
Нежные объятья тех, кто смог пережить ужас вместе со мной, те отчаянность и надежда, которые они вкладывали в каждое движение рук. Горящие глаза дочери… До того, как она поняла, насколько ненавидит меня.
Один шаг. И я его делаю.
Белизна сердец
Старый коричневый диван с тремя сидящими на нем людьми. Он совсем не вписывался в удушающе белую комнату, похожую на приемный покой в больнице. Тот факт, что диван – единственная мебель в комнате, смущал еще больше. Он маленький, и сидящие на нем люди невольно прикасались друг к другу. Из-за этого их движения были скованными и неловкими. Мужчина рвал шов подлокотника, который, похоже, не в первый раз подвергался такой пытке, и смотрел на стену остекленевшим взглядом. На нем были свободная белая футболка и классические брюки со стрелками. Старушка, сидящая рядом, наблюдала, как мужчина терзает бедную мебель, и изо всех сил старалась не сделать ему замечание. Она боролась с этим желанием, недовольно кутаясь в вязаный кардиган и поправляя подол юбки тускло-синего цвета. Но даже так это было сложно, потому что ее раздражали и скрип кожаной обивки, когда ее касался мужчина, и трясущаяся нога мальчика, постукивающего по полу носком лакированной туфли. Самый младший из всех голубыми глазами сканировал окружение, не обращая внимания на порождаемый им шум.
Скрип. Скрип. Тук. Тук. Раз за разом одна и та же последовательность звуков начинала действовать на нервы. Старушка хотела встать, но для этого нужно было опереться обо что-нибудь; свободное место, куда можно поставить руку, отсутствовало. От безысходности она решила перейти ко второй своей проблеме. Вопрос. Что она тут делала?
Этим же вопросом задавались и остальные. Мальчику очень хотелось узнать хоть какую-то информацию, просто-напросто сказать что-нибудь, что поможет ему понять происходящее. Заветные слова вставали комом в горле, не давая дышать, так что он никак не мог задать вопрос. Все очень странно. Очень, очень странно и абсолютно непонятно. Мальчик пытался восстановить в памяти события: мама всегда говорила, что план – это главное. А сейчас, когда мамы не было рядом, ее наставления, как якорь, помогали нащупать дно в неведомой пучине. Осознавая, что воспоминания о происшедшем смутные, мальчик медленно приближался к панике, хоть и пытался держать себя в руках.
Спокойно. Он помнил, что сегодня одиннадцатое сентября, а значит, день выступления в театре. Поэтому утром он помыл голову, даже сделал другую прическу. Хотя все равно под конец дня волосы становились лохматыми как обычно. Позавтракал какой-то полезной едой из очередной маминой диеты. А потом поругался с мамой перед самым выходом на сцену, но не мог вспомнить причину ссоры. Помнил, как скрипел пол. Помнил, что упал в обморок: то ли от волнения, то ли от недоедания.
«Точно. Я упал в обморок и сейчас нахожусь в больнице».
Мальчик невольно кивнул самому себе, расслабившись от облегчения. После этого нога сама собой перестала трястись. Теперь комнату заполнял лишь тихий скрип диванной кожи.
Поняв, что один из источников раздражения исчез, старушка машинально посмотрела на мальчика. Он был одет в синий костюм, похожий на те, что надевают школьники в первый день учебы. Волосы растрепаны, на правом ухе виднелась ссадина.
Почувствовав чужой взгляд, мальчик повернулся.
– Э… Здравствуйте, – он доброжелательно помахал рукой и приподнял брови, задавая этим жестом сотню вопросов сразу. Но реакции не последовало, и улыбка на его лице превратилась в смущенную мину, а ладонь опустилась на колено. Старушка мельком взглянула на другого человека на диване. Мужчина был не слишком высокого роста, с крепкими руками и явным настроением ни с кем не разговаривать. Так что она выбрала дать ответ мальчику.
– Здравствуй.
Ее голос немного дрожал, а морщины над блеклыми губами шевелились при каждом слоге. Старушка смотрела на мальчика серыми, с оттенком смерти, глазами. Как бы сильно ей ни хотелось думать о чем-то важном, в мыслях царила одна только зависть. Зависть к легкому взмаху руки, юному голосу, волосам цвета крепкого кофе. Почему все так и никак иначе?
– Сынок, что ты здесь делаешь?
– Ну, если не ошибаюсь, то я упал в обморок, когда выступал, – снова эта смущенная мина и поджатые губы. – Думаю, голову ушиб, так что не очень помню, как тут оказался…
Их разговор прервался металлическим женским голосом, который разнесся по комнате, монотонно делая объявление.
– Матис Биллунд, Роза Лавьен, Роджер Смит. Пройдите, пожалуйста, к регистрационной стойке номер сто тридцать семь.
Сидящие на диване вздрогнули, услышав каждый свое имя.
Мальчишка комично вскинул бровь и прошептал:
– Это же я… Матис – это я.
Роджер оторвал взгляд от стены, поднялся и направился к стойке. Роза с Матисом переглянулись и молча последовали за ним.
– Вам помочь? – заметив, с каким трудом двигалась Роза, он протянул ей руку.
И тут она вспомнила. Вспомнила незнакомца в метро, подошедшего к ней с таким же вопросом. Вспомнила, где находилась и что у нее было в голове. А главное, вспомнила, какой поступок совершила после долгих лет раздумий. Роза остановилась с изменившимся лицом. Мысли неслись так же стремительно, как тот самый поезд в метро. Теперь единственным, что не укладывалось в картину загробного мира, был мальчик, светившийся ярче солнца. Но даже здесь подходило простое объяснение: жизнь несправедлива.
– Давай, дорогой, а то на старости лет совсем здоровье подводит.
Незачем все объяснять этому мальчику. Она дала бы ему не больше шестнадцати лет. Не хватало еще, чтобы он обзавелся такими же пустыми глазами, как у того мужчины, который впереди них шагал к стойке. Поэтому она просто улыбнется доброте мальчика.
Теперь Роза опиралась на старательно держащие ее крепкие руки, зная, что их ждет дальше. Она много думала о том мире, который скрывается за страшным словом «смерть». Перебирала варианты от адского пламени, чьи языки сжигают душу, до восхитительных райских садов. Оказалось, загробный мир легко перепутать с больничным крылом.
Люди шли по длинному коридору, вглядывались в таблички с цифрами, которые походили на те, что висят в банках. За стойками работали люди в белоснежных костюмах, не обращая внимания на происходящее вокруг. Пройдя долгий путь от одной стойки к другой, троица наконец-то добралась до сто тридцать седьмой.
Падение Вивальди
– Здравствуйте, – бросив короткий взгляд на пришедших, девушка за стойкой продолжила разбирать бумаги. Важные документы складывались друг на друга, но она так и не обращала внимания на ожидавших людей. Когда на столе наконец выросли три огромные стопки бумаг, девушка снова подняла глаза.
– Итак, давайте перейдем к делу. Вы помните, почему здесь оказались?
Молчание. Роджер и Роза не могли выговорить ни слова, боясь оказаться правыми в своих предположениях. Спустя пару секунд мужчина набрался смелости.
– Я умер? – его голос дрожал. Он не сводил глаз с девушки за стойкой, пытаясь найти в ее взгляде хотя бы намек на абсурдность предположения.
Раздался тихий смешок Матиса, который ни о чем не догадывался.
– Ну бросьте, видно же, что он шутит.
И снова молчание. Настолько громкое, что мальчишеская уверенность сменилась полным непониманием. Он взглянул на мужчину, ожидая, что тот подтвердит его слова, а потом они все вместе посмеются. Посмотрел на стоявшую рядом старушку, которая намеренно избегала его взгляда. И наконец повернулся к той, которая должна была расставить все точки над «i». Вместо пояснений девушка сжала свое запястье и, поднеся его к губам, попросила кого-то:
– Включите видеоролик номер пятьдесят два за одиннадцатое сентября, пожалуйста.
Свет погас. Темноту пробил луч проектора. Минуту по стене бегали цветные пиксели, смешиваясь воедино. Они касались друг друга, отпрыгивали в разные уголки, пока не сложились в полноценную картину. На экране люди в дорогих костюмах и вечерних платьях искали свои места в зале. Кто-то, переминаясь с ноги на ногу, явно думал, как бы поскорее сбежать оттуда, а другие, чувствуя себя как рыба в воде, звонко смеялись и пожимали руки знакомым. Когда суета закончилась, на сцену вышел долговязый парень с микрофоном. Он встал под помятым плакатом «Благотворительный концерт в помощь болеющим раком», неловко задев его головой. Кое-как успокоив трясущиеся пальцы, парень неуверенно заговорил в микрофон, и его голос разнесся по всему театру. Зрители повернулись к говорившему, то и дело слышались подбадривающие возгласы и аплодисменты.