– Вход разрешен только несовершеннолетним. Ваши группы в других кабинетах, – девушка посмотрела на Роджера, одновременно набирая что-то на такой же невидимой клавиатуре, какую они видели у стойки регистрации. Затем она перевела взгляд на Розу, словно сканируя ее.
Роза только успела привыкнуть к Матису, надеясь помочь ему после смертельного шока, а эта рыжая пытается помешать и так мертвой старухе исправить свои ошибки добрыми делами. Была крохотная надежда, что поддержка чужого мальчика сможет хоть немного загладить вину за плохую жизнь.
– Что за группы? – Роза одарила девушку хмурым взглядом. – Вы буквально затаскиваете детей в комнату с замком и ожидаете, что это будет не подозрительно.
– Через несколько минут вас отведут в нужные группы. Ожидайте на диванчике, пожалуйста, – рыжеволосая полностью проигнорировала высказывание Розы, продолжая говорить то, что положено.
– Подождите, так не пойдет…
Белоснежная дверь закрылась, забирая и Матиса, и других детей.
Роджер обернулся, не понимая, где найти тот самый диванчик. Он точно помнил, что коридор был пуст, ведь именно из-за этой гулкой пустоты ему и пришло в голову сравнение с больницей. Поэтому Роджер удивился, когда на месте у стены возник такой же коричневый диван, как и в комнате регистрации: одинаковые потертости, блеск обивки под холодным светом, дырки от беспощадных ногтей. Все идентично, как будто невидимые эльфы перетащили диван, пока они беседовали с девушкой у порога.
Роза поразилась не так сильно, как Роджер. Ее отец постоянно повторял фразу: «Сколько лет ты проживешь, столько чуда огребешь». Поэтому она просто села на диван и приготовилась уйти в свои мысли, краем глаза замечая, что ее компаньон сделал то же самое.
Роджер первый услышал стук колес. Он раздавался издалека и с каждой секундой приближался. Привстав с дивана, Роджер взглянул на белый коридор с легкой опаской. Роза присоединилась к нему, когда до них долетел и радостный возглас. На стучащем по белому паркету скейтборде приближался молодой человек, который не просто выбивался из общей картины, но и вызывал еще больше вопросов у ничего не понимающих Розы и Роджера.
Жизни мертвецов
Парень на скейтборде словно принес с собой запах ночной улицы, по которой ты едешь домой, смотря на веселых людей. Он был похож на заброшенные здания, что прячут в своих руинах сотни тайн. Смуглая кожа оттеняла зеленые глаза, делая их сказочными. Кудрявые волосы напоминали шевелюру статуй Микеланджело. Этот человек был ходячей историей старого, много повидавшего города.
– Всем самый добрый день! – спрыгнув со скейтборда, парень протянул руку Роджеру и мило улыбнулся Розе. – Или доброе утро! А может, добрейший вечер? Вероятнее, доброй ночи… Короче говоря, привет.
Пока он тараторил так быстро, что, казалось, его мысли не успевали за языком, слушатели сумели рассмотреть его получше. Парень был одет в широкую толстовку с граффити на груди. У надписи был странный и витиеватый стиль, но она напоминала латинское выражение Memento mori. Когда Роджер учился на первом курсе, они постоянно смеялись над такими фразами. На болтуне были еще и огромные штаны, слишком большие для его роста; они смотрелись одновременно смешно и симпатично. Серебряные кольца красовались на пальцах, поблескивая под светом ламп, когда он активно жестикулировал. Из-под левого рукава выглядывали браслеты.
– Забыл представиться! – парень поправил кудри. – Меня зовут Никто.
Широкая улыбка и полуприкрытые глаза придавали ему неуловимый шарм.
– Никто… – Роджер непонимающе смотрел на нового знакомого, прикидывая: может, это все-таки сон? – Прям так и зовут?
– Да. – Никто уверенно и с капелькой угрозы посмотрел на мужчину, давая понять, что это не обсуждается. – Ваша очередь представиться.
– Я Роза Лавьен, живу… – тут старушка запнулась, нахмурив брови. – Жила. Жила и родилась в Мюлузе.
– Не думаю, что наши имена имеют какое-либо значение, но меня зовут Роджер.
Представившись, он сел на диван. Роджер смирился и сделал для себя вывод: даже если это плод больного воображения и на самом деле его тело билось в припадке на койке в дурдоме, ему уже все равно.
Матис сидел в закрытой комнате, в удушающей тишине, среди других молчащих незнакомцев. Как он понял, сейчас проходила медитация: все должны были собраться с мыслями и рассказать о себе. К маме Матиса каждую среду приходил тренер, с которым она сидела в такой же позе лотоса, как и они сейчас.
Глубокий вдох. Глубокий выдох. Кто-то из детей разминал ноги, потому что те начали затекать. Как хорошо, что у него нет проблем с коленями. Опущенные веки стали тонкой завесой между реальностью и миром разума. Спокойный голос, вводящий в транс. Глубокий вдох. Выдох. Матис постоянно видел это, когда во время маминых сессий приходилось спускаться на первый этаж за водой. Ему не нравилось, как коуч – так его называла мама – смотрел на ее грудь, пока она сидела с закрытыми глазами. Становилось мерзко. В такие моменты Матис специально ронял что-нибудь, чтобы мама открыла глаза и заметила чужой взгляд.
Матис подумал: а что теперь будет с мамой и ее тренировками? Вдох. Выдох. Нечаянно забежавшая мысль разрушила барьер спокойствия, который создавался с помощью долгих вдохов и выдохов. Он представил маму, горько плачущую у него на похоронах, и этого урода, держащего ее за плечи.
«Он там с ней, а я здесь. Это нечестно!»
Матис распахнул глаза, вскочил, неловко перебирая ногами, и понял, что шумом потревожил остальных ребят. Все смотрели на него. Одни странным взглядом, другие озадаченным, и только рыжая девушка улыбалась, как и вначале, будто понимая, что происходило в головах присутствующих.
– Ну что же, давайте начнем наше собрание.
Дети навострили уши.
– Сейчас каждый, кто захочет, может поделиться интересными фактами из своей жизни или просто рассказать все что угодно.
Последовало долгое молчание, ждущее первого смельчака. В основном здесь собрались подростки, которые должны были окончить среднюю школу. А это значило, что они не горели желанием раскрывать свои души. У них много комплексов, проблем с самоидентичностью и мысли, не знающие конца. Как же тут найти что-то про себя?
Когда начало казаться, что тишина уже становится частью комнаты, срастаясь с белыми стенами, поднялась девочка гораздо младше Матиса и громко объявила:
– Я люблю школу!
Это было странное, но в то же время сердечное заявление. Сам Матис и парочка его ровесников усмехнулись, а вот детская половина комнаты внимательно ее слушала. Голубые, полные слез глаза девочки напоминали сапфиры, что окунули в соленые воды океана. Чистейшая красота, обернутая в печаль.
– Все мои друзья говорили, что не любят школу, уроки. Злились на учителей. Я думала, что так и надо. Повторяла их слова, – девочка взглянула на сидящих рядом детей. Казалось, она искала среди незнакомых лиц что-то близкое к ее жизни. – Но на самом деле мне нравится школа. Я люблю ходить на прогулки и отвечать на уроках. Я, честно-пречестно, люблю школу.
Голос девочки дрогнул. Она щурилась, сжимая края рукавов, и отводила взгляд, словно старалась не заплакать. Подростки перестали усмехаться, сделались серьезными. Теперь все сидели, будто ожидая определенного момента. Момента, когда можно будет кричать, плакать и просто выпустить пар. Сидящие напоминали вулканы, готовые уничтожить Помпеи. Начнет панику кто-то один, остальные сразу же подхватят. Собравшись с мыслями, девочка продолжила рассказ:
– А теперь я друзей больше не увижу.
Слова прозвучали так отчаянно, как будто, произнеся их вслух, она поставила крест на своей жизни.
Вся трагичность смерти состоит в том, что она неизбежна. Это знают все. Все, кроме детей и влюбленных.
Девочка начала плакать, хватаясь за свои волосы, как за последнее спасение. Цепочка запустилась. Некоторые дети звали мам и пап, другие жались в углах, пытаясь слиться со стеной, многие горевали бесшумно или навзрыд. Возле Матиса сидел самый взрослый парень из всех и бормотал себе под нос:
– И зачем я тогда старался? Писал все эти тупые эссе… Зачем вообще я это делал?
Матис задумался о том, что и его старания теперь не имели смысла. Ежедневные занятия, выступления, нервы, потраченные со скрипкой в руках. Но он даже после смерти не разрешал себе кричать и громко плакать, присоединившись к общей панике. Матис просто сидел, чувствуя, как капли слез текут по щекам. Он не переставал думать о чужом мнении, собирая все силы в кулак. Привычка от мамы. Люди, которые скучали по недалекому прошлому, надеясь оказаться в родном доме. Им все равно, что рядом лил слезы четырнадцатилетний мальчик – такой же обычный, как и любая другая жертва несправедливости.
В конце концов Матис вытер рукавом пиджака слезы со щек, встал, выпрямил спину и пошел к выходу. Он устал от собственного отчаяния. С чего вдруг сидение в кружке с незнакомцами в попытках вытащить из себя хоть что-то поможет понять происходящее? Неужели человек так и поступает при виде чего-то странного и непонятного? Нет. Он борется до конца, задавая сложные вопросы и пытаясь на них ответить.
И Матис понял: он не будет сидеть на месте.
Слова на ветру
Роза ушла в свои мысли, безвольно развалившись на скрипучем диване. Она чувствовала каждый звук, запах и голос, словно пропуская их через кожу. Дыхание Роджера, легкий аромат духов, оставленный рыжей девушкой, и приглушенные разговоры за чужими дверьми. Роза прислушалась к своим раздумьям: десятки вопросов, сотни огней в голове…
Она всю жизнь чувствовала себя участником безумной гонки. В самом начале жизни мы садимся в «порш», «тойоту» – в зависимости от того, что выберут для нас родители, – и трогаемся с места. Мчимся вперед, иногда притормаживая возле старых знакомых или родных мест, но никогда не останавливаясь полностью. Без разницы, какие события происходят в жизни и насколько они душераздирающие, – ни в коем случае не останавливаемся. Нажав на тормоз изо всех сил, уже нельзя будет снова сдвинуться с места. Остановка равняется смерти. И долгое время у Розы была мечта, что именно ее машина сойдет с трассы, закончив гонку раньше, или она сама нажмет на заветную педаль сильнее обычного, обретя ту самую свободу. Суть в том, что Роза хотела остановки. Жаждала ее, как уставший путник в поисках воды.