Сложно объяснить, откуда появляется то самое желание покончить с гонкой, но Роза точно видела его в Никто. Между ними возникла связь, которая кровавой нитью проходила от серых глаз к зеленым, так что только они вдвоем могли понимать друг друга. То, что их соединяло, было практически неощутимо, будто бы призрак, который уходит от касаний смотрящего. И Никто, и Роза повернули руль на сто восемьдесят градусов и встретились с неизвестностью, как со старым другом. Их объединяла усталость от жизни. От времени, когда само дыхание становится тягостным, забирая последние крупицы энергии. Роза смотрела в душу Никто, он отвечал тем же, приподняв густые брови.
Обычно зеленые глаза ассоциируются с блестящими под стеклянной витриной изумрудами или со свежескошенной травой, запах которой радует людей в летний день. Но глаза Никто напоминали глубины таинственного леса, прячущего в себе сотни сказочных существ. Где-то скрывается гордый волк, что потерялся среди высоких деревьев в поисках стаи. Возле кипящего родника можно увидеть горбатого лося, пытающегося смыть с себя грязь тела и души. Каждый уголок этого места имеет свою историю. Так же и глаза Никто отражали шрамы сердца, которые можно разглядеть только через призму собственной боли. Двое слишком разных людей смотрели в самое сокровенное друг друга, разбирая эту сокровенность на мелкие части. Ни один человек не узнает, что именно они нашли. Просто теперь они оба знали, что другой знал.
Этот немой разговор длился всего несколько мгновений, пока Роджер пытался подобрать слова. И как только он подал голос, иллюзия общения между Розой и Никто развеялась. Они на высокой скорости въехали в реальный мир хрупкими выдуманными машинами. Во время их переглядок на лице Никто стали проступать черты взрослого: глубокий взгляд, сжатая полоска губ и легкая морщинка меж бровей. Как будто мозг парня на много лет старше тела, сломленного и разбитого тела.
Краткий миг искренности прошел, губы Никто растянулись в приторной улыбке, в глазах мелькнул задорный огонек. Снова все увидели фасад глупца-молодца, которого хочется потрепать по голове, сказав мудрые слова назидания.
Вопрос в том, что прячется за реалистичным до жути гримом клоуна и почему он вообще появился. Ответ простой. За всем этим скрывается маленький мальчик, который не может выбрать из груды масок ту, что надо надеть. На запястьях мальчика тонкие, параллельные друг другу шрамики. Мальчик натягивает рукава как можно ниже, портя хорошую кофту, и изо всех сил старается скрыть часть самого себя. Ему кажется, что вина и стыд поселились в нем с самого рождения, заставляя сгибаться перед миром наклоном в девяносто градусов. Он глядит на всех со вселенской притворностью и ждет момента, чтобы убежать, защититься или бороться. Откуда у него страх назвать свое имя, заставляющий придумывать замену?
«Никто» – так называют бывшую после измены, отца, бросившего детей, или убийцу, забравшего жизнь лучшего друга. В этот список не входит ребенок, побитый жизнью, которого надо прижать к себе и не отпускать.
– Как ты здесь оказался? – Роджер смотрел на Никто. Тишина возвращала его в царство мыслей, из которого отчаянно хотелось убежать. Пустая болтовня была спасением.
– Я заправляю так называемым отделом исключений. Местом, где все особенные и отличающиеся случаи досконально разбираются, дабы помочь каждой стороне.
На лице Никто читалось отвращение, как будто каждое его слово пронизывала ложь.
– Я называю это отделом ошибок. Так проще и короче, – Никто улыбнулся собственной остроте. – Может, поэтому меня и засунули сюда. Ошибке место среди ошибок.
Ироничным смешком Никто поставил точку на этой теме. Почему они в отделе ошибок? Роза с Роджером ничего не поняли.
– Печальное у вас здесь место, конечно, – Роджер почесал подбородок и устало вздохнул.
– Не думаю, что сборище сдохших должно быть чем-то веселым, – отозвался Никто, вертя в руках скейт.
Было неясно, нравится ему этот разговор или нет. Это заставило Роджера напрячься, а Розу – подумать о других вещах.
Она машинально прислушивалась к шорохам за дверьми, пытаясь понять, по какой причине сидит здесь. Почему этот странный парень разговаривает с ними? Он должен сказать что-то важное?
– Чего ты хочешь? – вопрос Розы прозвучал резко.
Никто ухмыльнулся, смерив ее интригующим взглядом.
– Скоро поймете, мои дорогие. Дождемся нашего третьего друга и начнем, – Никто, казалось, был доволен, что ему наконец задали вопрос, теперь зеленые глаза блестели от ожидания.
До возвращения Матиса Роджер и Роза молчали, размышляя каждый о своем. Здесь, вероятно, только этим и можно заниматься: бесконечно перебирать совершенные ошибки, позволяя вине с горечью поглощать тебя изнутри, или, напротив, искренне радоваться всплывающим в памяти любимым моментам жизни. Это будто один большой урок философии, где твоя работа – подпереть рукой подбородок, свести брови на переносице и думать обо всем на свете. Ты постоянно меняешься, то разговаривая с неважными для тебя людьми, слушая их долгие истории, полные клише, то игнорируя их голоса, выпадая в мир вечного прошлого.
Матис появился внезапно, со сжатыми кулаками и полными решимости глазами. Он не открыл, а вышиб белоснежную дверь. Его одежда была немного помята, а на рукаве пиджака виднелись мокрые пятна. Что бы там ни случилось, это расстроило его и заставило выбежать наружу с жаждой чего-то. Коричневый диван проскрипел громче привычного, когда Роза с Роджером вставали с него, словно тоже хотел узнать, что же произошло.
Иная воля
– А ты еще кто? – Матис уверенно направлялся к уже знакомым Роджеру и Розе, когда заметил совсем нового человека и начал притормаживать. Он с вызовом смотрел снизу вверх на не слишком взрослого парня, пока тот комично поднимал руки вверх с жестом «Я сдаюсь».
– Меня зовут Никто. Работаю здесь. Приятно познакомиться.
Матис прищурился, не понимая, шутка это или нет.
– Значит, работаешь здесь, – его взгляд прояснился. – Почему мы тут?
Этот вопрос крутился у каждого из них в голове с самого появления в странном месте. На время фраза Матиса повисла в воздухе. Затем он, уставший от недосказанности, продолжил:
– Мы давно могли бы быть в раю, аду. Или какие еще бывают места? Но почему-то меня отправили на какое-то собрание анонимных смертников.
Он сделал тяжелый и рваный вдох.
– Я хочу знать, куда мне идти дальше или что будет потом. Мне никто ничего не объяснил, поэтому прямо сейчас в голове так много всего, что, кажется, она взорвется!
Последнее он протараторил на одном дыхании, судорожно отыскивая правильные слова. Его ногти терзали край рубашки в попытках успокоить мысли. Когда ничего не понятно, все, что остается, – опасаться, а страх порождает очень громкие действия. Матис смерил взглядом кудрявого, стараясь прочитать ответ по наклону головы, теням в глазах или хотя бы движению губ. Но парень был нечитаем. Как тяжелая книга на самой верхней полке, которая доступна лишь родителям.
Наконец Никто четко произнес, глядя в глаза Матиса:
– Мне нравится фраза «собрание анонимных смертников».
В его голосе слышалось уважение, смешанное с неприкрытым удивлением. Будто бы на глазах парня Матис превратился из непонятливого пацана во взрослого и понимающего человека.
– Вперед идем, для грусти повод не даем!
И Никто сорвался с места. Ноги в широких штанах, казалось, делали двухметровые шаги, разрезая поток воздуха. Он пинал скейтборд, отставая от него на пару метров, чтобы, когда тот останавливался, ловить мыском кроссовки. Роза поднялась с места, руками опираясь на ободранный подлокотник, а Роджер, не зная, помочь ей или бежать за парнем, замешкался. Один Матис без колебаний пошел вперед, догоняя Никто. Он не знал, куда они двигались, но знал, что ему туда надо.
Роджер плелся позади всех, краем уха прислушиваясь к разговору. Он пытался стать рассудительным Шерлоком и, как прирожденный детектив, понять лишь по белым стенам, почему здесь оказался. Но чем больше он вглядывался в коридор, тем сильнее уходил в щемящие воспоминания.
Больница с десятками ненужных людей и где-то одна койка, на которой лежала она. Роджер в панике искал палату, голова не переставала кружиться, лица раздраженных медсестер расплывались, а три минуты ожидания казались настоящей агонией. С тех пор он ненавидел запах этилового спирта и скрип инвалидной коляски. Все напоминало о ней. Даже безликие стены в идиотском загробном мире будоражили старательно забытые картины прошлого. Роджер сосредоточился на шедших впереди людях, выкинув из головы призрак ее заразительной улыбки.
Они дошли до еще одной такой же белой комнаты. Там не было никакой мебели, кроме стойки с раскладными стульями, которые обычно встречаются в музеях современного искусства. Люди берут их с собой и ставят перед понравившимся шедевром, а потом, удобно рассевшись, часами разглядывают одни и те же мазки. Стулья тоже белые, как и проектор, висящий под потолком. У здешних обитателей была явная слабость к цвету, противоположному черному. Все начинали привыкать к этому. Пока Никто стучал по невидимой клавиатуре, остальные взяли стульчики и, расставив их перед будущим экраном, сели в ожидании. После возни с техникой они смогли увидеть на стене картинку с легкими помехами.
Не связанные друг с другом кадры сменялись по щелчку. Фронт с умирающими молодыми солдатами. Мама, протягивающая рожок мороженого дочери. Тюльпан, распускающий красные лепестки в ускоренной съемке. Кошка, истошно вопящая, пока ей отрезают черный хвост. Люди, радующиеся в баре победе любимой команды. Алый закат на берегу Босфора. Самолеты, врезающиеся в нью-йоркские башни-близнецы. Пауза на последней сцене, приближение камеры к точке столкновения.
– Одиннадцатого сентября две тысячи первого года во время террористического акта во Всемирном торговом центре, также известном, как башни-близнецы, погибло две тысячи девятьсот девяносто семь человек.