– Я стараюсь меньше думать, так легче, – прозвучал краткий и ничего не объясняющий ответ. Больше Роджер ничего не смог из себя выдавить.
– Но нам нужно, чтобы ты подумал. Я не могу быть единственным взрослым.
Роза с плохо скрываемой нежностью смотрела на Матиса, думая о том, что он не тот человек, который должен разбираться с проблемами. А Матис впервые после осознания неизбежного сидел с безмятежным лицом. Это спокойствие было его маленьким счастьем, которое никто не имел права забрать.
– Почему вам дали десерт, а мне нет? – вытерев губы салфеткой, он вопросительно уставился на Роджера.
Тот подумал, что, несмотря на юный возраст, парень достаточно умен, чтобы заметить бесшумные переговоры взрослых. Сейчас нет времени на то, чтобы быть ребенком, поэтому он постарается переключиться так быстро, как сможет. Если Матису это вообще нужно, учитывая его прежнюю ежедневную роль умного не по годам мальчика.
– Во-первых, обращайся ко мне на «ты». Раз уж я умер молодым, не хочу после смерти чувствовать себя старым.
Пытаясь занять руки, Роджер принялся переставлять посуду, тереть стол салфеткой, стряхивать крошки, другими словами, наводить чистоту. Монотонные манипуляции помогали унять рой мыслей в голове.
– Во-вторых, у них здесь одни недочеты. Отсутствие твоего кекса – еще одно доказательство, так что не удивляйся.
Роджер начал вытирать каждое пятно на столе, злобно поглядывая на самое упрямое из них. Руки его двигались машинально, а мозг думал абсолютно о другом.
– А может, этот кекс тоже судьба или, как они это называют, ключевое событие? – после этой фразы движения Роджера стали еще более резкими и агрессивными, как будто он разглядел у пятна издевательскую ухмылку. – У нас же, оказывается, все рассчитано, и я, как выяснилось, за всю жизнь не принял ни одного самостоятельного решения.
Он никак не мог избавиться от ярости, медленно растущей внутри наравне со скорбью. Сожалений становилось все больше и больше, а вместе с ними появлялась слепая ненависть к собственному прошлому.
– Я же ничего так и не добился, кроме проклятого дыма в легких, – последние слова прозвучали с фальшивой радостью. Его движения были такими же агрессивными, салфетка, которая боролась за чистоту, пала их жертвой. – Я всего лишь самая обычная ошибка.
Эта фраза разбила Роджера на осколки, которые он старательно пытался склеить воедино. Выходило так, что всю жизнь он откладывал великие дела на потом, занимаясь ничего не значащими мелочами. Время дышало в спину на протяжении стольких лет, что он забыл, каково это – не быть его жертвой.
– Простите, – Роджер внезапно успокоился, отбросив разорванную салфетку. – Я просто…
В голове крутились цели, которые теперь навсегда заперты среди забытых мечтаний. Он никогда не был настоящим и даже после смерти оказался бракованным. Судьба продолжала наслаждаться страданиями людей, когда те уже потеряли все шансы.
– Я просто устал.
Обычное признание слабости перед чем-то большим, чем ты сам. В этих словах пряталась человеческая измученность, знакомая каждому, кто когда-либо жил в нашем мире.
– Очень устал.
Остаток обеда Роджер провел в молчании. Матис рассказывал Розе мелочи своей жизни, а та отвечала такими же мелочами про ее собственную. Иногда они видели в глазах Роджера, что и он хотел присоединиться к разговору, но его останавливала то ли не гаснущая внутри злоба, то ли сжигающее ощущение несправедливости, то ли самые обычные мысли. Сидящие рядом не знали, как его поддержать. Возможно, Роза и могла бы положить руку ему на плечо и сказать, что сейчас не время сдаваться. Промолвить что-нибудь ободряющее наподобие: «Иногда жизнь протирает твоим уставшим лицом грязный пол торгового центра, как будто оно просто вонючая тряпка. В такие моменты надо вспомнить, что любая часть жизни важна: каждый цветок, каждая картофелина и каждый канализационный люк. И что не будь этой самой вонючая тряпки – весь торговый центр утонул бы в грязи».
Она могла бы. Но не сказала.
Число зверя
После смерти люди становятся местоимениями: он, она или они, а следом глагол прошедшего времени. Человек перестает быть личностью, превращаясь в имя нарицательное на устах других. Все трансформируются в высеченные буковки на одиноких надгробиях. Только если не оставить после себя наследия. Кто-то скажет, что дети, гордо поддерживающие свой род, и есть то самое, что должно остаться после каждого из нас, но дети тоже умрут. Не смогут избежать вечного потока смерти и станут очередными местоимениями. А вот искусство – оно вечно. Став творцом, человек получает уникальную возможность обрести бессмертие за счет своего творения. Спрячьте кусок души в любовных поэмах или придуманных вечером за фортепиано мелодиях, запечатлейте чей-то хрупкий лик разноцветными красками. Все, что вы создаете и имеете право назвать своим, и есть ваше наследие.
Долгое и напряженное сидение за столом прервал уже знакомый громкоговоритель.
– Участники сегодняшней игры, прошу пройти в кабинет номер шестьсот шестьдесят шесть.
Вот оно. Игра началась. Теперь на кону стояли не деньги и даже не любовь, а сама жизнь.
– Не к добру такие числа, – пробубнила Роза и встала.
– Повторяю. Роджер Смит, Матис Биллунд, Роза Лавьен, участники сегодняшней игры, пройдите, пожалуйста, в кабинет номер шестьсот шестьдесят шесть.
Громкоговоритель заткнулся. Вокруг парила неосязаемая дымка мандража, который обычно испытывают артисты перед выходом на сцену. Матис точно помнил мелкую дрожь в коленках, холодный пот, мерзко стекающий по пояснице, и приступ тошноты. Всего этого он и избегал видеоиграми перед выступлением. Геймбоя под рукой нет, зато есть два собрата по несчастью, с которыми он двигался к выходу из столовой. Шаг за шагом они шли в тишине, никто не знал, что сказать в подобной ситуации. Прощание прозвучало бы странно и неправильно, а пожелание удачи – еще хуже.
– Ну, раз у нас кабинет номер шестьсот шестьдесят шесть, значит, он на шестом этаже. Правильно? – поделился Матис умной мыслью.
Роджер все еще находился в некоем состоянии транса, поэтому попытки Матиса поддержать разговор казались отчасти странными.
– Все верно, – ответила Роза.
Справа и слева от столовой были одинаковые белые коридоры. По одному из них они пришли сюда, значит, другой вел туда, куда им надо. Роджер еле заметно наморщил нос, все еще чувствуя неприятный запах еды, спрессованный духотой. Когда он подрабатывал в общепите, этот аромат был его повседневным парфюмом, напоминающим до жути серые дни.
Позади возник нарастающий звук, который заставил их обернуться. В конце коридора мелькнули знакомые кудри. Это был не кто иной, как Никто. Он уже проехал столовую и теперь приближался к троице, гремя колесами скейтборда.
– Фух!
Он спрыгнул со скейтборда, согнулся и уперся руками в колени, чтобы отдышаться после небольшой поездки. Его транспорт пустился в свободное плавание, уезжая от хозяина прочь.
– Вот это вы у меня самостоятельные! Только объявление услышал, а вас уже в столовке нет.
– Мы не увидели смысла в ожидании, – ответил за всех Роджер, хотя он был последним, кто участвовал в совместном решении. Остальные удивились, что он заговорил, но виду не подали.
– Раз так, извиняюсь за задержку.
Никто положил руку на сердце, показывая этим жестом всю искренность сказанных слов. Сами они звучали не так правдиво.
– Я хотел бы сам проводить вас в это место.
– Кабинет номер шестьсот шестьдесят шесть, – снова пробубнила Роза.
Суеверия всегда были и оставались не пустым звуком в ее рутине. Закрытые зеркала после чьей-то смерти, страх показать чужие травмы на себе и, конечно же, три стука по дереву. Тот факт, что вердикт насчет ее жизни будет вынесен в комнате с числом зверя, никоим образом не способствовал улучшению настроения.
Они шли по будто бы уходящему в никуда коридору, пытаясь добраться до лифта или до лестницы. Никто пытался вывести их на разговор. Слабое звено он нашел в лице Роджера.
– Чего так приуныл? – Никто был гораздо выше, поэтому наклонил голову, пытаясь посмотреть в его глаза, которые уткнулись в белую плитку.
– А я должен танцевать на своем смертном одре?
Казалось, Роджера отвлекли от очень важного дела. Он глядел на Никто снизу вверх с бесстрастным видом. Остальные краем глаза следили за беседой, стараясь больше внимания обращать на путь.
На самом деле мысли Роджера были заняты воспоминаниями: редкие моменты легкости, когда он говорил о чем-то маловажном с коллегами, походы в новые кафе и рестораны с любимым человеком, тренировки по плаванию, которые не смогли спасти легкие от никотинового яда. Зачем ему возвращаться к жизни, где он успел потерять все возможные шансы? Туда, где люди хватаются за сезонные праздники, находя в них причину начать «новую главу». Снова идти по засушливым улицам, несущим в себе столько несбывшихся амбиций и слепых желаний. Роджер никак не мог понять, чем именно заслужил шанс вернуться назад. И что это «назад» вообще из себя представляет.
– Я все еще хотел бы отказаться от участия.
В голове промелькнула жуткая картинка: он душит мальчика, сжимая его и без того изувеченную шею. Матис дергается, хрипит и старается вырваться, но руки убийцы продолжают хладнокровно сдавливать горло.
Роджер не сможет это сделать, даже если бы его жизнь того стоила. Стоила смерти двух других.
– А я все еще не намерен менять правила ради тебя, – заявил Никто и разочарованно отвел взгляд.
В его понимании такое действие – признак трусости. Хотя можно ли назвать нежелание убивать других людей трусостью?
– Нам всем надо делать то, что сказано. В моем случае это быть вестником смерти, а в вашем случае – ее главным врагом.
– Отвратительно, – процедил Роджер, потому что раздумья снова взяли над ним верх, медленно находя выход через злобу.
Он злился на самого себя, ведь ничего не успел. Его бездыханное тело сейчас, наверное, лежало в груде обломков здания и среди других таких же холодных и мерз