— Это вы положили паспорт в конверт или он так хранился?
— Я…
Сергей Иванович это «я» уподобил взрыву, он откинул голову и посмотрел на предательски прекрасного человека, который где-то внизу стоял и протягивал обеими руками конверт.
«Дрянь», — Игнатьев назначил себе титул сегодняшнего вечера, взял пакет и, не попрощавшись, вышел…
Лиза, оставшись одна, вернулась в кухню, налила себе коньяка совсем на донышке и подошла к крану. Дав стечь воде, она подставила под струю бокал. Пригубив напиток, Лиза еще раз включила воду и долила до полного бокала. С размаху выплеснув в себя бледно-желтую жидкость, девочка поморщилась, налила полбокала воды и запила жестокий алкоголь. Закрыв дверь в кухне, Лиза сняла с себя все, включая кеды, и, вытащив из-под подушки рубашку, натянула ее на себя, не расстегивая пуговиц, залезла под одеяло. В квартире стихло окончательно…
В машине Игнатьев попросил водителя включить музыку. Стали искать — где есть музыка, но находились только новости и всякая болтовня.
— Нет, что ли, музыки? — полковник потянулся к приемнику.
— Есть, Сергей Иванович, почему нет, но сейчас в основном медляки или классика, — ответил водитель.
— Давай классику…
Парень даже притормозил от удивления:
— Классику?
— Классику, классику ищи.
Нашлась классика — какой-то Дебюсси. Игнатьев даже не слышал такой фамилии. Мягкий голос объявил, что сейчас все послушают какую-то прелюдию к отдыху фавна… Аккуратное, но нервное фортепиано везло полковника домой. Город исчез, дорога почернела, только фары да редкий встречный свет — все остальное в небытии. Через несколько минут на горизонте запрыгали огоньки — дорога перестала быть гладкой. Огоньки плясали и приближались к Игнатьеву, превращались в фонари, окна домов, рекламные вывески — маленькое поселение-городок, где жили любители рыбалки и свежего воздуха. Покрутившись на поворотах, машина остановилась.
— Посмотри завтра в магазине музыку, что ли… Только русскую — Чайковского, Глинку. Купи пару дисков. Утром не приезжай — я позвоню, когда надо.
Автомобиль развернулся, и стало темно. В маленьком двухэтажном доме горели два окна, еще фонарь над подъездом — они не давали света дальше стекол и навеса над входными дверями. Игнатьев сел на скамейку и закурил сигарету, которую он выпросил у маэстро. Знакомый запах окутал Игнатьева, голова закружилась. Полковник повторил в голове весь сегодняшний день от приезда в управление до заложника и беспечного врача-психиатра. Вечер существовал отдельно — Лиза поглотила Игнатьева своей молчаливостью, нежной стойкостью и аристократической недоступностью. Полковник не влюбился, нет. Он был ошпарен собственной простотой, может даже, пустотой рядом с Лизой. Несчастье Силова отодвинулось далеко назад — Лиза просачивалась сквозь тьму южной душной ночи и стояла перед глазами полковника, тонкая, красивая, со слезинкой, текущей по щеке. И с этими маленькими белыми полукедами, длинными пальцами, торчащими из льняной кофты-платья-мешка, кудрявой каштановой головой с одной сережкой в левом ухе…
Затоптав окурок, Игнатьев вошел в подъезд. Дверь, подчиняясь могучей пружине, со всего размаху врезалась в дом, заставив сразу несколько машин ответить сиренами на этот удар. Да, еще из какого-то окна высказали свое мнение, труднопереводимое на русский язык. Но по интонации смысл был понятен.
Глава третья
Только под утро Силов перестал соображать и заснул. Всю ночь он лежал навзничь на кровати, зачем-то привязанный по рукам и ногам чуть-чуть поддающимися жгутами. Больше трех-четырех сантиметров ни ноги, ни руки не могли двигаться. Спина затекала, Виктор даже придумал упражнение, чтобы кровь могла свободно двигаться в теле. Он сильно сжимал все мышцы, от пяток до макушки и через несколько секунд расслаблялся. Уже через минуту стало жарко, появилась испарина на лбу, но зато тело переставало затекать и можно было спокойно лежать, думать.
Первое, что его обрадовало, — то, что Игнатьев, кажется, сдержал слово, и троица во главе с Карлом Генрихом не появлялась. Правда, его смутил тот момент, что никто из присутствующих вчера утром в комнате, когда ему принесли кофе, не задержал этого безликого человека в грязно-белом пиджаке. «Неужели они заодно?» — несколько раз проносилось в голове Виктора. Но доверие Игнатьеву не давало ходу этим догадкам, Силов успокаивался.
Низкорослый толстячок, который привез его сюда, оказался очень приветливым человеком, он понимал Силова с полуслова и даже соглашался с его мнением о совершенно неправильно устроенном мире. Мало того, он сам много знал об этом несовершенстве и приводил примеры, которые сейчас уже не вспоминались — осталась только радость от общения с настоящим собеседником, который очень хорошо понимал важность разговора и даже опасность, которая грозит человечеству, — с его страхом и даже трусостью… Доброжелательный и умный, он разделял его, Силова, сарказм по поводу бессмысленной жажды человечества жить исключительно внутри пресловутого добра. Это Виктора настраивало на конструктивный лад, и он ждал, когда снова вернется к диалогу о самом главном в этой действительности. Еще Виктора заинтересовало, кто же этот прекрасный и мозговитый толстяк? Он точно не коллега Игнатьева — тот был полковником, а этого все называли совершенном другим, нестрашным словом: доктор. Доктор, в понимании Виктора, лечит. От разных болезней. Силов ничем таким болен не был и поэтому не понимал, как он мог оказаться рядом. Скорее всего, Игнатьев не понимал всей важности открытия маэстро и пригласил своего друга для того, чтобы Силов мог по-настоящему передать знания, которыми он владел. «Да, это так и есть», — Виктор решил подвести итог ночному бдению.
Уже светало, когда маэстро, утомленный бессонницей и мыслями, заснул. Он не заметил даже немолодую женщину, которая склонилась над ним и аккуратно влила в рот какую-то жидкость. Совершенно машинально засыпающий Виктор проглотил розово-горький глоток, в голове загудело чем-то далеким, не громким — скорее всего, это был гудок корабля, такой звук он слышал, и не раз, когда смотрел фильмы. Именно так и гудел пароход в этих кино. В тумане, ночью ничего не было видно на экране, только и слышен этот призывный сигнал. И действительно, туман сквозь маленькие щелочки полузакрытых век просачивался в голову маэстро — он угадал и теперь спокойно лежал, постепенно проваливаясь в сон. Его даже не смутило, что на плохо различимой в тумане стене, за которой и гудел корабль, проявлялись какие-то буквы, слова, целые предложения. Но Виктор не успевал их читать, сверху стекала красная краска, даже чем-то напоминающая кровь. Краска красная не бывает такой — не совсем красной, а больше бурой и даже маслянистой. «Кровь, это кровь», — успокоился Силов и решил, что слова на стене он прочтет позже, когда проснется.
Игнатьев лег под утро — всю ночь он перечитывал несколько раз признание Силова. Девять листов, исписанных мизерным почерком с обеих сторон, лежали перед полковником на столе. Сергей Иванович, обхватив голову руками, сидел и молчал. Хорошо, что усталость клонила его ко сну, хорошо, что не было сил возвращаться к прочитанному, хорошо, что появляющаяся в сознании Лиза не давала полностью сосредоточиться на исповеди. Это немного спасало полковника. Он нашел какую-то папку, вытряхнул из нее листочки, записки, фотографии и аккуратно сложил в нее рукопись маэстро, туго завязав тесемочки. Открыв книжный шкаф, Игнатьев заложил за книги папку и даже удостоверился, не видна ли она из-под книг. Не раздеваясь, лег на кровать и мгновенно уснул. Сопротивляться сну не было никаких сил…
Через час-полтора полковника словно выбросило из кровати. Душ, горячий душ, и больше ничего не надо. Сергей Иванович закалялся иначе, нежели многочисленные поклонники здорового образа жизни. Он стоял под жгучей струей, время от времени поворачивая кран — через пять минут текла только горячая вода, которую некоторые называют уже кипятком. Иногда полковник поворачивался, чтобы все тело прошло через это испытание. Ванная комната мгновенно заполнялась паром. Еще минут пять, и Сергей Иванович превращался в того жизнерадостного мужчину, которого впервые увидел маэстро. Открыв настежь двери ванной комнаты и протерев полотенцем запотевшее зеркало, Игнатьев побрился, вылил на себя лосьон, растер лицо… Теперь — чай… Этот напиток для полковника был даже важнее кофе или коньяка. Поэтому он никогда и нигде не пил чай — никто не мог ублажить его вкус и, что еще важнее, состав заварки. Сергей Иванович все-таки вынес кое-что полезное из поездки в Китай — там его научили готовить, разбираться при покупке, научили пить. Из черных сортов полковник выбирал только краснодарский и крупнолистовой. Зеленый чай все-таки в России на любителя, поэтому березовые почки из аптеки заменяли все улуны и жасмины. Секретом чая Игнатьева была добавка — сухой шиповник и перегородки грецкого ореха. Все это смешивалось заранее и заливалось теплой водой в большой стеклянной банке с нешироким горлом. Бутыль настаивалась несколько дней и потом регулярно уменьшала свое содержимое, пока вся настойка не исчезала в полковнике. Разбавляя экстракт наполовину кипятком, Сергей Иванович пил быстро, только половинками глотков, совсем маленькими порциями. На это уходило даже меньше времени, чем обычное традиционное чаепитие, принятое в нашей цивилизации.
Все… Утро закончилось. Завтракал Игнатьев вместо обеда в столовой управления, обед уже совмещался с ужином, если получалось. Если не получалось, то ничего страшного не происходило — коньячок часто заменял калории, так необходимые для нормальной жизни.
Допив чай, полковник надел новую рубашку, проверил магазин пистолета, накинул пиджак и начал рабочий день…
В машине водитель радостно сообщил, что куплен Мусоргский, так как Чайковский давно не продается. Мало того, Мусоргский был предварительно проверен: композитор оказался приличным — довольный водитель вынес вердикт.