«Картинки с выставки» сопровождали полковника до самой психиатрической клиники, где царствовал какой-то доктор Бочаров, и, говорят, успешно. Этот Бочаров, как сказали в управлении, был профессором, каким-то членом европейской ассоциации психиатров и имел научные труды. Игнатьев знал, что в региональной медицине Бочаров был непререкаемым авторитетом.
Полковник вез паспорт Виктора, как и обещал вчера вечером какому-то нездорово жизнерадостному врачу. Кроме того, он должен написать заявление от имени человека, который и вызвал психиатров, и на основании этого заявления больного отправили в психиатрическую клинику.
В больнице было тихо, строго, идеально чисто. Первому попавшемуся в белом халате человеку было сказано, что паспорт Виктора Викторовича Силова находится в правом кармане и Сергей Иванович готов совершить все формальные действия, которые положены в этом случае. Белый халат усадил Игнатьева на стул и исчез.
Через минуту в коридоре показался вчерашний врач — улыбающийся круглый коротышка. Он подошел к полковнику и поздоровался. Кивнул и Игнатьев.
— Вы ему кем приходитесь? — профессионально поинтересовался доктор.
— Б… я начальник Управления МВД, — вырвалось из полковника.
— Извините, не признал, — толстячок стал серьезнее прежнего, он протянул руку и спокойно произнес: — Бочаров… Тоже вроде как начальник здешний…
«Так, отставить», — Игнатьев немного опешил. Несколько секунд он осматривал профессора, потом достал конверт с документами и протянул доктору.
— Пойдемте со мной, — низкорослое светило науки развернулось и зашагало в глубь коридора. С одной стороны чередовались двери в кабинеты, с другой — окна во внутренний дворик, в котором от нечего делать болталось несколько человек в белых халатах и синих пижамах.
Кабинет Бочарова был на втором этаже. Он совсем не напоминал психиатрическую больницу — это был кабинет писателя, ученого, философа: кожаная мебель, книжные шкафы, огромный письменный стол и книги, книги, книги. Были и разные баночки на книжных шкафах: заспиртованные зверьки, скелетики и еще что-то — на вид неприятное. Это выдавало кабинет как все-таки медицинский. Но только в том случае, если смотреть под потолок. На человеческом уровне все было серьезно, аристократично, добротно. Балкон выходил во дворик, и легкие шторы пропускали немного света в полумрак кабинета, покачиваясь от дуновения ветра. По звукам из дворика можно было догадаться, что кто-то играл в футбол.
— Писать ничего не надо, — объявил профессор, — но, пожалуйста, расскажите, что с… (доктор заглянул в паспорт) Силовым? Как вы оказались с ним в его квартире? Расскажите просто, чтобы я мог войти в курс дела. Когда позвонили вчера из вашего управления, довольно-таки безапелляционно, сказали, что преступник сошел с ума и это дело на контроле начальника милиции, как я понял, вас… Что он совершил?
Игнатьев уселся в глубокое кресло, которое его тут же успокоило, он даже отметил эту особенность мебели. Рассказывать не очень хотелось, но Игнатьев понимал, что от его информации многое зависит.
— Пока ничего не совершил… Но подозревается.
— В чем?
— В нескольких убийствах с особой жестокостью… Статья сто пятая — от восьми до двадцати лет, или смертная казнь…
— Почему подозревается? Есть доказательства?
— Никаких пока, кроме его собственного признания.
Бочаров сидел за письменным столом, и сидящий в глубоком кресле Игнатьев мог видеть только голову профессора чуть выше подбородка.
— Вот как! — доктор еще раз посмотрел в паспорт.
— Да, пока так… Он по моей просьбе написал целый талмуд признания — это и есть основная улика, если можно так сказать.
— Покажите…
— Я не взял это с собой, оставил дома…
— Это отвратительно, товарищ милиционер, отвратительно. Завтра прошу вас предоставить мне его записи.
Игнатьев ответил не сразу. Он опустил глаза и несколько раз покивал своим каким-то соображениям:
— Я не принесу. Я не верю его признаниям и хочу разобраться в мотивах, которые побудили сумасшедшего маэстро наговорить на себя.
— Еще более отвратителен ваш ответ… Не вздумайте своевольничать, чтоб завтра же все, что написал подозреваемый больной, было у меня на столе. И еще… Кто он по профессии?
— Дирижер, — быстро проговорил Игнатьев, удивленный своей способности согласиться с тоном Бочарова. — Доктор, а что вы скажете? Взрыв ресторана «Чайка» (вы наверняка в курсе) и еще пара убийств, зверских убийств…
— «Чайка»? Так это было совсем вот-вот…
— Да, так точно. Силов утверждает, что это все совершил он…
— Исключено, товарищ милиционер. Его болезнь не сиюминутная и не со вчерашнего дня. В таком состоянии невозможно совершить продуманный проступок…
«Ни фига себе — проступок, — хмыкнул Игнатьев, пряча лицо от профессора, — тут теракт, а у него проступок, блин». Вслух он добавил:
— У него есть идея сделать людей счастливыми и признать вселенское зло как позитивную категорию. В таком случае возникнет гармония…
— Послушайте, голубчик, берите-ка мою машину и срочно за рукописью, срочно… И впредь думайте более ответственно, а не как вам нравится…
— Извините, доктор… Машина не нужна, у меня есть своя. — Полковник, так и не поднимая головы, почти выскочил из кабинета. Он почувствовал себя напроказившим подростком. Это было неприятно…
В коридоре Игнатьев кивнул проходящему в белом халате мужчине и поздоровался. Мужчина абсолютно не отреагировал на это приветствие. Подобные проявления всегда раздражали полковника, но тут он даже вскипел и фыркнул в спину:
— Вас самих лечить надо, б… Здрасьте ему западло сказать…
Мужчина в белом оглянулся и мило своенравно улыбнулся Игнатьеву. Где-то полковник слышал, что вывести из себя работника психушки не только практически, но и теоретически невозможно.
Полчаса — сорок минут «Картинок с выставки» и еще час, чуть больше, молчания — ровно столько потребовалось съездить за папкой с исповедью Силова и потом сидеть в удобном кресле — ждать, пока Бочаров прочтет. Полковник удивлялся скорости чтения — профессор читал, а не просто пробегал глазами написанное. Несколько раз возвращался к предыдущим страницам, перечитывал заново — все равно ушло не больше часа — ну, час… У Игнатьева получилась ночь, правда, читал он несколько раз от корки до корки. «Скорее всего, те, у кого с психикой не все в порядке, не похожи на нас», — пошутил Сергей Иванович самому себе. Глубокое кресло не давало возможности рефлексировать более остро.
Час прошел, профессор отложил рукопись, посидел минутку, выглядывая из-за стола, потом встал и пошел с папкой к двери. Выглянул за дверь и, протянув бумаги, попросил сделать копию. Стоя у дверей, Бочаров смотрел на Игнатьева и молчал… Полковник тоже молчал, но, скорее всего, беспомощно вопросительно. Доктор это заметил и сел в кресло напротив — ножки его слегка покачивались, не дотягиваясь до паркета из старинного бука.
— Как вас зовут, милостивый государь? — Бочаров улыбнулся.
— Сергей Иванович Игнатьев, — удивленно выговорил полковник. Неужели он не представлялся?
— Сергей Иванович, Силов действительно убийца. Сомнений быть не может… Даже если предположить, что действовал он не один, а еще с кем-то вместе, — что маловероятно. Ему известны мелкие и точные подробности всех ситуаций…
— Я не верю, доктор.
— А верить необязательно — признайте как факт, и все! — перебил профессор.
— Нет, не признаю… То, что вы уточнили, мне также известно. Я имею в виду те тонкости, что описывает Виктор. Действительно, он что-то знает. Но он не мог совершить убийства — это ему не под силу. Мое предположение, что он и сошел с ума только потому, что как-то причастен к этому преступлению, знает о нем не из последних рук. Он знаком с убийцей, или еще, может быть, есть вариант какой-нибудь… Но он не убивал. Там написано, что за ним следили и даже приставали какие-то люди… Это мания преследования. Вчера утром я видел, как он вообразил, что в комнате, куда я его привез, находится тот, кто бегает за ним. Это реальное сумасшествие, доктор. Но, может быть, именно эти люди стали его больным воображением, а ранее были реальностью, мало ли. Они и могли убить, а Силов все это видел случайно и сошел с ума от переживаний…
Игнатьев замолчал, но профессор не собирался отвечать. Он тоже молчал и внимательно смотрел на полковника. И по лицу невозможно было предположить, о чем он думает.
Полковник продолжил — молчание было для него в тягость. Подойдя к балкону, он заговорил о самой первой встрече с Силовым, о его Лизе, страсти к коньяку, музыке… Он сказал, что у него тоже сложилось впечатление, что Силов — талантливый человек, что его возможности намного выше — это его терзало и приводило в отчаяние… Игнатьев не торопился — скорее всего, он хотел выговорить все, что наполнило его жизнь за последнюю неделю. И понять это было нелегко: четыре страшных преступления, два из которых идентичны друг другу, — слишком много для любого, даже выдержанного человека. Игнатьев устал нервно, морально, физически и, самое страшное, не знал, как приступить к расследованию, не имея никаких зацепок…
— Сергей Иванович, давайте поступим так, — неожиданно раздалось с профессорского кресла, — я поговорю, послежу сегодня за больным, а завтра мы вернемся к этому разговору. Идет? А вам я дам сейчас волшебный напиток, вы его выпьете уже в постели и утром будете как огурчик зеленый… Только есть условие — вы его должны выполнить обязательно. Рюмка-другая вам совершенно не обязательна, но вы, я так полагаю, не выдержите. Поэтому прошу, выпейте эти рюмки заранее, хоть сейчас, но не перед сном. Должно пройти не меньше часа, понимаете меня?
— Вы как с больным сейчас говорите, доктор, — ухмыльнулся Игнатьев. Ему не очень нравилось то, что Бочаров так безапелляционно легко анализирует, читает… «Неужели я действительно простой, обычный мужик?» — Полковнику опять пришла эта мысль, которая впервые появилась вчера вечером, когда он сидел перед плачущей Лизой и что-то говорил ей, думая, что успокаивает.