– Хорошо, спасибо! А Встречный марш? Какая между этими маршами разница?
– Встречный? Ну, во-первых он играется скорее обычного марша и, потом, как бы это вам сказать, более чеканный, более отрывистый и, пожалуй, более торжественный, что ли. Играется он мало. Очень мало. Да не волнуйтесь вы. Вы же можете всё записать нотами, домой придём, вон сколько с нами живёт старых вояк! Напомнят!
Когда Егоров и Добровин, придя домой, рассказали своим товарищам о задаче Егорова и необходимости помочь ему, помощь явилась сразу и в гигантских размерах. Все командиры стали вспоминать разные марши, начали напевать их Егорову, так что, в общем, записать он ничего не смог. Только Полтинин, оказавшийся весьма общительным и серьёзным человеком, до призыва в армию служивший инженером в ГАИ, из своего чемодана достал небольшую мандолину и, отведя Егорова в уголок, методично наиграл ему Встречный марш и сказал, что наиграл ему правильно и марш этот имеет название «имени М.И. Калинина». Потрясённый эрудицией Полтинина, Егоров записал марш и сделал клавир. В этот вечер он ничего не смог написать своей жене. Голова была забита какими-то музыкальными фразами, которые никак не могли удовлетворить совершенно непонятному требованию, «чтобы в минуту было 120 шагов»!
Почти всю ночь не мог заснуть Егоров! Слышал он какие-то диковинные украинские марши, какие-то маршеобразные звуковые комбинации не давали ему возможности уснуть. Уж и встать он хотел, записать на нотной бумаге то, что ему запомнилось, да подумал, что кругом спят его товарищи и придётся зажигать лампу, а лампа-то была заправлена не керосином, а соляркой, и поэтому горелка была густо обсыпана солью!
Всё это и в нормальных-то условиях вызывает возню и шум, а уж ночью, когда все спят!.. Так и промаялся до рассвета. А когда встал, то всё-таки решил записать то, что осталось в его памяти. Во всяком случае, входя в помещение оркестра, он точно знал, что сегодня репертуар его, помимо Интернационала, обогатился ещё и Встречным маршем, и каким-то ещё, пока ему самому неведомым, но пригодным для оркестровых нужд маршем.
Его ожидала непредвиденная радость! Не успели ещё музыканты ответить на его приветствие, как к нему подошёл молодой ещё, просто очень похожий на мальчишку, один из вторых трубачей, Павлов, и, захлёбываясь от удовольствия, доложил:
– Товарищ старший лейтенант! Вот мы нашли-то что! Просто же везёт нам! – и сунул в руки Егорова довольно увесистый пакет. Сквозь плотный слой бумаги прощупывались какие-то будто бы книги, но и ещё что-то плотное, твёрдое, массивное.
В пакете оказались совсем неплохие медные тарелки, правда, разные, вероятно, из разных комплектов, без ручек, но ведь приделать к ним кожаные петли – это же пара пустяков! Но они же ведь звучат! Это же счастье!
Но и не только тарелки были в пакете! Там были ещё и ноты! Да, да! Настоящие, печатные, оркестровые партии и почти целый комплект сборника художественного репертуара! Правда, сборник был разношёрстный, но были марш из «Аиды», и увертюра Россини «Сорока-воровка», и «Венгерские танцы» Брамса, и произведения Штрауса, и ещё много разных произведений развлекательного жанра! И было ещё много разрозненных партий «Сборника маршей».
Егорова даже пот прошиб! Этакая удача!
– Где вы нашли всё это?! Как это вам удалось?
– А вчера, после ужина, старшина разрешил нам походить по лагерю, так мы и пошли по дороге вглубь, а там тоже лагерь, только не занятый никем. Вдруг видим тоже большое здание вроде летнего театра, а сбоку в стене – дыра. Влезли, а там и сцена, и яма для оркестра. Так под сценой и нашли всё это. Там, может быть, и ещё что-нибудь есть!
– Молодцы! Это вы нашли под сценой?! а на сцене, за сценой ничего не было?
– Да мы туда и не ходили. Боялись запоздать, время-то к отбою уже было.
А тарелками в это время завладел Кухаров. Он уже нашёл какие-то обрывки кожи, из них он мастерил ушки и старательно прилаживал их к тарелкам, рядом с ним уже лежал толчёный кирпич и какая-то, неизвестно откуда появившаяся, суконка. Он намеревался придать тарелкам их первозданный блеск. Закреплённый за Кухаровым альт одиноко висел на пирамидке, заботливо устроенной Сибиряковым ещё до получения инструментов. Так ни одного звука на альту Кухаров ещё и не издал.
Работа кипела вовсю. Встречный марш был переписан, и из «Сборника маршей» было подобрано три лёгких марша, о которых подавляющее большинство музыкантов сказало, что «когда-то их играли». Надо было только приписать недостающие партии, а это было уже простым делом.
К большому счастью, отсутствовали партии 2-го тенора, 2-го альта, 1-го баса, ударных инструментов, флейты. Задача была несложная. Словом, к трём часам дня, примерно так же, как и вчера, оркестр уже сидел на своих местах.
И ещё раз Егоров был изумлён распорядительностью и внимательностью старшины Сибирякова.
Почти перед всеми музыкантами вместо вчерашних поленьев стояли пульты! Да! Настоящие пульты. Деревянные, с матерчатым нотодержателем. Безусловно, они не отличались особенным изяществом, сделаны были, скажем прямо, топорно, но всё же это были пульты и ноты, не на дровах, а на предметах, обязательных для каждого оркестра.
– Откуда это, товарищ старшина? – не смог не задать вопроса Егоров.
– Да вчера вечером сходили компанией в мастерские, попросили обрезочков, гвоздиков, а потом и они нам помогли…
– Кто помог-то?
– Солдаты, из мастерских. Тоже ведь и им интересно свой-то оркестр послушать.
Егоров от души поблагодарил «компанию» за заботу и про себя подумал, что вряд ли музыканты его симфонического оркестра, несмотря на хорошее отношение к нему, были бы способны на то, чтобы время своего отдыха отдать просто так, по своему желанию, на изготовление пультов. Ему так и слышался голос Велицкого: «Ну уж извините! Это дело не наше. Столярничать не обучен-с!»
Может быть, и хорошо, что так получилось? Пусть и малоквалифицированные музыканты, так надо будет их научить, привить им настоящую любовь и вкус к музыке! Но какие люди-то!
А Встречный и строевые марши получались: Егоров прошёл все партии отдельно, кое с кем пришлось повозиться, кое-кого пока не строго, но пропесочить. Но в итоге уже можно было легко разобраться в том, что игралось, где Встречный, а где Походный! Очень мягко и сочно звучали басы, радовал баритонист, совершенно ответственно играл Сибиряков. Кухаров же сидел с тарелками.
– Что же? Если нет большого барабана, то давайте включим тарелки! Давайте, Кухаров, присоединяйтесь!
И тут выяснилось, что Кухаров не может играть! Не только потому, что не знает приёмов игры на таком, довольно немудрёном, инструменте, как тарелки, но потому, что он совершенно не ритмичен. Просто шлёпает тарелками, как игрушечный заяц, как попало и когда попало!
– Стойте, стойте! Вы же так развалите весь оркестр. Бейте так!
Егоров терпеливо объяснял Кухарову, как и когда надо бить, но Кухаров потел, краснел, был совершенно мокрый, непрестанно говорил «так точно» и, очевидно, ничего не понимал. Тогда к ним подошёл Вениамин Краев, баянист и призёр художественной самодеятельности. Он пока пробовал свои силы на малом барабане.
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите, я покажу ему! Дай мне тарелки, Кухаров!
Но Кухаров тарелок ему не отдал! Он так посмотрел на призёра, что тот вмиг оказался на своём месте, сосредоточенно глядя в свою партию.
– Я сделаю, товарищ старший лейтенант! Я выучу! Мне старшина ещё раз объяснит! – заверил Егорова Кухаров.
И эти новые вещи Егоров велел учить наизусть. Он видел, как помрачнели лица некоторых его музыкантов, но старшина Сибиряков и тут поддержал Егорова:
– А как же иначе? Нам на ходу играть придётся, в строю, стоя. Куда же ноты девать? Что, перед нами пюпитры понесут? Жди-ка!.. Обязательно надо наизусть учить!
Как и вчера, перед домиком оркестра было много слушателей.
И Егоров подумал о том, как нужна музыка здесь, как её ждут, как к ней тянутся! А ведь у всех красноармейцев день загружен до предела. А вот идут и слушают, да и не музыку ещё, а пока что подобие музыки.
А уже поздно вечером, в доме, Добровин передал Егорову письмо из Т**. Писала жена. Из письма было видно, что жена встревожена, так как, кажется, ей придётся эвакуироваться, ибо по направлению Т** идут немецкие войска. Письмо было взволнованным и тревожным, хотя в конце она и писала, чтобы он, Егоров, не волновался и не беспокоился. Но что мог Егоров отсюда посоветовать жене? Тут же он написал ей письмо, где выразил уверенность в том, что она поступит так, как ей подскажет её всегдашнее, не обманывающее её чутьё, и что прежде всего, во всех случаях, она будет думать о дочке и стремиться к ней.
Глава 9
Музыканты были старательны и исполнительны. Партии свои они выучили наизусть, уже несколько раз проигрывали весь репертуар, необходимый для присяги, стоя, и теперь осталось провести несколько занятий строем, в оркестровом расчёте, с игрой в движении.
Время было выделено, но Егоров не рисковал проводить это занятие сам. Он великолепно понимал свою строевую никчёмность, отсутствие строевого командного языка и своё личное неумение держаться в строю. В беседе с начальником штаба капитаном Безродным он намекнул на то, что, дескать, нужно провести такие-то занятия, а сам он пока что неопытен, так не помог бы ему чем-нибудь лично капитан Безродный, тем более что оркестр, так сказать, находится именно в его подчинении и начальник штаба части должен-де считать делом своей гордости, чтобы подчинённый ему оркестр отлично бы держался в строю и не менее отлично бы ходил в строю же.
Капитан Безродный внимательно выслушал эту длинную, путаную речь и всё-таки обещал прийти и провести занятия с оркестром, но, как это часто бывает, не пришёл! Да Егоров его и не обвинял. Он видел, как занят начальник штаба, и понимал, что выкроить время ему очень трудно, почти невозможно! Но занятия-то провести всё-таки было необходимо. И в этом случае на помощь пришёл всё тот же Добровин! Этот, такой замкнутый на вид, человек оказался действительно другом. В беде он был первым протягивающим руку помощи.