И тут ещё, как на грех, выяснилось, что целый ряд музыкантов водку не пьёт и отказывается от неё в пользу «дорогих товарищей»!
«Дорогие товарищи», услышав об этом, несколько таинственно заулыбались, и улыбка эта показалась Егорову хищным оскалом каких-то ужасающих зверей, львов, тигров! Мысленно он уже видел пьяных людей, готовых на разные дисциплины, на совершение всевозможных ЧП. Егоров ужаснулся!
– Слушайте, старшина! – обратился он к Королёву. – А быть может, нам можно отказаться от водки? Собственно-то говоря, зачем она нам?
– Невозможно, товарищ старший лейтенант! То, что дано солдату, должно быть ему таки отдано! Ну а если мы откажемся, то что дальше? Всё равно же её на нас будут выписывать, а пить её будут опять те же писаря! Да ещё нас же будут дураками называть! Нет! Отказываться нельзя.
– Ну хорошо! А если вдруг начнётся пьянство? Понимаете, там, в окопах, – одно дело, а в наших условиях – другое. Как тогда?
– А с чего же пьянство-то? Разве по много приходится? Подумаешь, сто граммов!
– Да ведь вот Ряшкин, Дружинин, Орлов, Рощин, ещё кто-то там отказались от своей порции. А видели вы у тех, кто не отказывается, улыбки-то? Прямо зверские улыбочки!
– А ничего не будет! Вы их предупредите, если будут выпивши, то вы их накажете.
– Чем накажу? Подумаешь, наказание – арест! Что он значит? Всё равно тут же будет, никакого ущемления. Это не город, где можно домой не отпускать, в увольнение не пойдёт. А тут…
Но Королёв ничего не мог посоветовать Егорову, и он пошёл посоветоваться в штаб дивизии. И попал прямо к Потыкайло, которому и рассказал о всех своих сомнениях и волненьях.
Потыкайло подумал и сказал:
– Водку давай и не бойся давать. Не ты даёшь, а государство. И ты тут ни при чём! А насчёт пьянства – я тоже думаю, что его не будет, но я тебе дам такую возможность: ты скажи своим людям, что желаешь, чтобы эта водка шла им на пользу, и сразу же их предупреди, что если обнаружишь кого-нибудь в подпитии, то не будешь ни нотаций читать, ни наказывать своей властью, а просто дашь этому любителю выпить записку ко мне и он сейчас же будет отправлен в какой-то полк, не как штрафник, а просто как пополнение! Посмотрим, как подействует! А тут уж я всё оформлю! Но я уверен, что этого не будет.
Этому совету Егоров внял и сейчас же привёл его в исполнение.
Перед обедом он зашёл к музыкантам, посмотрел, как Кухаров с аптекарской точностью отмеряет эти самые сто граммов, как он потом делил оставшиеся порции водки, и когда люди были уже готовы опрокинуть кружки с водкой в горло, Егоров пожелал им здоровья, пожелал удачи и закончил… обещанием:
– Только чтобы это было именно на пользу! Если я увижу кого-нибудь в повышенном состоянии, или, что ещё хуже, кто-то не явится на занятия или работы, я ничего не буду делать, ни поучать, ни взывать к совести, ни арестовывать, а просто отправлю к Потыкайло в дивизию, а оттуда этот товарищ пойдёт уже не с инструментом, а с оружием. Это почётно, это не наказание, а просто возвращение туда, откуда пришёл. Вот и всё! Отсюда вывод: пейте на здоровье, но с головой!
Музыканты хмыкнули, но вполне спокойно выпили.
А через неделю, не больше, Егорову пришлось своё обещание выполнить! По совести говоря, он этого не ожидал.
После обеда, когда Егоров уже собирался идти на занятия с группой оркестра, как всегда, вошёл Королёв с докладом, что «группа к занятиям готова». Но на этот раз редакция рапорта была другой.
– Товарищ старший лейтенант! Группа оркестра к занятиям НЕ ГОТОВА! Журавский и Точилин играть не могут по причине опьянения.
– Как опьянения? С каких это доходов?
– Да лишнего-то они и не пили! Но им вышло по двести пятьдесят граммов каждому, они и… того…
– И сидеть на занятиях не могут?
– Сидеть-то могут, только толку никакого не будет от них! Улыбаются как идиотики и слюну пускают!
– А что остальные?
– Остальные-то им уже хотели банки ставить, да я остановил. Бить-то вроде не к лицу!
– Бить, конечно, не надо! Ну что же, Королёв! Оформите им аттестаты и ведите к Потыкайло, я напишу ему записку.
– А может быть, подождём пока? Ребята-то они, по сути, неплохие…
– Знаю сам, и самому их жалко, но если сказал, то так и надо делать, а то все скажут: ничего, попугал только, – и тогда такое пойдёт! Идите, оформляйте!
Егоров сел к столу и написал записку к Потыкайло, тут же он написал и рапорт начальнику политотдела, поправил строевую записку на завтра.
«А как ещё посмотрит на это дело Прохорович?» – подумал Егоров, но решил, что Прохорович за это не будет в обиде и Потыкайло не дал бы такого совета, если бы знал, что это вызовет недовольство командира дивизии.
Когда Егоров с пакетами вошёл к музыкантам, Журавский и Точилин, действительно с какими-то дурацкими, бессмысленными улыбками, одевались под присмотром старшины Королёва. Музыканты встали.
– Садитесь, товарищи! – сказал Егоров, не обращая никакого внимания на любителей выпить. – Откройте сюиту из «Лебединого озера», посмотрите цифру третью. А вы, товарищ старшина, – обратился он к Королёву, – прямо к товарищу Потыкайло их вручите с пакетом этим, и аттестаты ему же передайте. А потом зайдите к майору Бобкову в политотдел и отдайте ему этот пакет. Будет ответ – принесите. Ну а вы, друзья, что хотели, то и получили! Я ведь говорил как людям с головой, как своим товарищам. А я такой плохой! Если что сказал, так и буду делать! Всё-таки я вам говорю «до свидания». Там, в полку, проветритесь, мозгами поворочаете, обдумаете всё и, может быть, ещё и опять придёте к нам!
– Разрешите идти? – спросил Королёв.
– Идите! – спокойно ответил Егоров и повернулся к музыкантам. – Итак, давайте как следует поработаем над этим куском, а потом соединим его с началом.
Работа началась!
Вечер и ночь прошли совершенно спокойно. Утром, когда явился с завтраком Кухаров, а за ним и старшина Королёв, ни одного слова о происшедшем вчера событии не было произнесено. Как будто бы ничего и не было. Но вечером, когда после занятий старшина Королёв пришёл подписывать ведомость на продукты, он уже не мог больше выдержать:
– Смех, товарищ старший лейтенант! Прямо-таки чистый смех! – начал он.
– Какой же смех и над чем смех? – спросил Егоров. – И почему вдруг такое веселье?
– Ну как же не смех? Насчёт отправленных-то все молчат, будто воды в рот набрали, ну прямо будто бы и не было! А Макстман, он ведь любит поговорить, сегодня за обедом и говорит: ну, говорит, наш маэстро-то, оказывается, человек-то твёрдый, сколько времени я с ним, а не знал за ним таких качеств. И, говорит, обратите внимание, как всё вежливо, и голоса не поднял, а р-р-р-раз и в дамки! Без пересадки, говорит!
– Ну что, так что же тут смешного-то? Смех-то откуда? – спрашивал Егоров.
– А как же не смех? Столько с вами пробыл, а не знает вас, значит, не понимает ничего, играет отлично, а мозги с кривизной, извилин мало! А главное-то потом. Полежаев-то любит выпить вот как, а говорит: да… и свою-то казённую норму остережёшься пить, не то чтобы как. А я говорю, слыхал, что старший лейтенант сказал? На здоровье, с умом, пожалуйста, но чтобы с головой и на деле чтобы ни-ни!
– Ага! А музыканты что же?
– Музыканты-то? Они всё прекрасно поняли, сразу! И дураков среди них больше уже нет! Поняли, что шутить здесь не будут! Ну и, соответственно, ваш авторитет ещё вырос, стал повыше ещё!
– Это почему же? Что людей выгнал?
– Нет, это не за то, а за твёрдость слова. Принял решение – выполняй его! Хорошо! Хорошо!
Так! Старшина одобрил! Но одобрит ли политотдел, и как посмотрит на это «шеф» оркестра Прохорович? Ведь он так ратовал за большой состав оркестра.
Свидание с начальником политотдела состоялось неожиданно, в этот же вечер. Егоров должен был зайти к одному из инструкторов политотдела и встретился с майором Бобковым в этой же инструкторской комнате.
– Ах, хорошо, что я вас встретил, товарищ Егоров! Зайдите-ка ко мне! – поздоровался с Егоровым майор.
Майор Бобков был кадровым военным и почти всю свою жизнь до войны проработал в политотделе одного из северных облвоенкоматов. Эта работа, несомненно, наложила на него свой отпечаток. В нём было больше гражданского, чем военного, держался он несколько сутуловато, командного языка не имел, был мягок и скромен в отношениях с людьми, но был очень умён, достаточно красноречив, находчив на язык, великолепно начитан и, несомненно, культурен.
Майор Бобков пригласил Егорова сесть.
– Так вот, дорогой мой, получил я ваш рапорт и, знаете, был несколько удивлён! Вы, который так дрался за каждого музыканта, за каждую единицу в оркестре, вдруг сразу, без существенных оснований, из соображений, не подкреплённых уставными соображениями и требованиями, что называется, одним махом отчисляете двух, понимаете, сразу двух, музыкантов. Объясните! Ваша мотивировка: в состоянии опьянения не могли играть! Ну хорошо! Проспались бы – всё было бы в порядке! Они буйствовали? Дрались? Оскорбляли кого-нибудь из командиров?
– Никак нет, товарищ майор! Разрешите доложить детально?
– Прошу вас!
Майор приготовился слушать.
Егоров подробно изложил все свои «водочные» сомнения, опасения могущих быть недоразумений «по пьяной лавочке», решение не допускать подобных явлений и совет, поданный Потыкайло.
– Об этом я поставил в известность музыкантов и был уверен, что всё будет в порядке. Но получилось так, что эти двое не удержались, и я, дав им обещание, был вынужден применить эту меру.
– И вы думаете, что эта мера помогла?
– Уверен в этом, музыканты увидели, что я не бросаю слова на ветер и слова мои с делом не расходятся, – отвечал Егоров.
– Это, бесспорно, имеет большое значение. И если бы быть уверенным в том, что это будет средством действенным, то поступили вы правильно. Но где гарантии?
– Гарантий в данное время нет. Время покажет. И рассудит!
– Куда их направили-то хоть? Не к штрафникам же?