Ну конечно, пополнение вышло на площадь великолепно! Подтянутые, бодрые, они прекрасно ставили ногу, и их вид вызывал определённую удовлетворённость. Это сила! Хорошее пополнение!
Вошли, построились, конечно, не на середине площади, а ближе к деревьям. Егоров, доиграв последнюю часть марша, остановил оркестр. Внезапно стало тихо, и слышно было, как о чём-то своём пели птицы. Уже в Никольском их не было совершенно. Командиры выровняли шеренги и дали команду «Вольно». Егоров решил поставить оркестр на правый фланг.
Армейский командир подошёл к нему.
– Зачем вы? Вы же встречаете? Поставьте оркестр на середину, перед строем.
– Да ведь мы их встретили, а теперь, когда они уже наши, мы станем на своё обычное место, будем встречать нашего комдива. Нет, вы не беспокойтесь, всё правильно! – успокоил его Егоров, но в этот момент подбежал давешний сержант и, запыхавшись от бега, доложил:
– Командир дивизии приехал и уже подходит сюда! Давайте команду!
Художник довольно мешковато вышел на середину и совсем не командным голосом подал команду:
– Смирно, равнение направо! – это было произнесено так, что чувствовалось, что он с удовольствием бы добавил к этим повелительным словам ещё слово «пожалуйста»! Но Егоров решил скрыть недостатки его команды музыкой, и оркестр громко, блестяще взорвался Встречным маршем.
Показался Прохорович, совершенно чётко соблюдающий ритм Встречного марша и делающий шаги именно на первой и третьей долях такта, с рукой под козырёк. За ним шли Гаврюшин, начальник штаба дивизии, майор Бобков и адъютант. Проходя мимо игравшего оркестра, он внимательно, с весёлой усмешкой посмотрел на музыкантов и, дойдя до середины строя, остановился. Егоров резко оборвал марш. Две-три секунды стояла глубокая тишина.
Прохорович отчётливо и весело, приложив руку к козырьку фуражки, очень громко крикнул:
– Здравствуйте, товарищи!
Строй дружно гаркнул: «Здра… жла…»
Прохорович выдержал какую-то паузу и продолжал:
– Поздравляю вас с прибытием на фронт, с тем, что вы назначены в нашу дивизию! Это большая для вас удача, что вы попали именно в нашу дивизию. Ведь мы стоим вплотную к фашистам, а чем ближе к врагу, тем меньше опасности! Как вошли в окопы, так из них и не выходим, только теперь сами уже их не роем, а берём те, что немцы уже выкопали, значит, нам уже легче! И те товарищи, с которыми вы уже сегодня близко познакомитесь в тех ротах, куда попадёте, все герои и богатыри, значит, вы всё время будете в кругу таких наставников и учителей искусства боя, что и сами станете в ближайшее время такими же мастерами боевых дел! А все вы, – он внимательно посмотрел на замерший строй, – как я погляжу, вполне достойны того, чтобы и вас сопричислить именно к богатырям и героям. Так вот, во славу вашего вступления на передовую и за вашу долю в разгроме ненавистного всем нам врага – ура!
Громовое ура трижды прокатилось над Новой Усманью.
– Митинг, посвящённый вашему вступлению в нашу славную дивизию, считаю открытым! – продолжал Прохорович.
Взмах руки – и величественные звуки Интернационала поплыли над площадью. Органно звучали басы, плавно и мягко ложились аккорды аккомпанемента, так тщательно выверенные и вымеренные Егоровым. Плавную и торжественную мелодию гимна остро и ярко прорезали сигналы труб.
Говорили Гаврюшин, Бобков, затем от имени пополнения выступил молодой сержант, горячо, с подъёмом говоривший о готовности личного состава в любой момент вступить в смертельную схватку с врагом, о той гордости, какую они ощутили, узнав, в какую дивизию их направили, что ещё в ЗАПе им говорили об этой дивизии и что они готовы всеми силами приумножить славу этой дивизии.
Ораторы говорили «без бумажек», значит, слова шли от души и сердца, и, естественно, эти «глаголы жгли сердца людей», и было ясно, что этот митинг явно удался. Не было шпаргалок, значит, не было и казёнщины, общих фраз. Было простое человеческое чувство. И солдаты это поняли и приняли с благодарностью и уважением.
А потом Прохорович приказал оркестру стать посередине площади и приготовиться для торжественного прохождения. Начальник штаба дивизии взял командование в свои руки, быстро отвёл солидную колонну на исходную для прохождения и наконец дал команду.
В тех случаях, когда неизвестна ещё степень строевой выучки части, всегда выручает верный, старейший в русской армии марш «Старый Егерский». Он очень прост, даже примитивен, но мастерская рука Чернецкого, прикоснувшаяся к этому музыкально-историческому памятнику русской армии, дала ему великолепную шлифовку, и марш этот, состоящий всего из двух небольших частей, засверкал как бриллиант чистейшей воды! И очень интересно то, что в этом марше к исполнению его привлечён не только оркестр, но и сама часть, идущая под него. В этом марше у оркестра есть небольшие паузы, которые заполняются чеканным шагом идущих рот. И этот нюанс очень красит марш и создаёт ему совершенно особую прелесть! Этот-то марш и решил играть Егоров. Кстати, когда он репетировал его с этим «дивизионным» составом, многие музыканты выражали недоумение:
– Чего же Егерский-то репетировать? Уж его-то кто не знает?
Но когда зазвучали все, обычно пропускавшиеся, мелкие ноты, стали на место все акценты и в полный голос встал в строй аккомпанемент, то они уже перестали недоумевать, а говорили только:
– Да, тот Егерский, да не тот! Значит, играли его казённо, без того, что называется искусством!
Именно работая над этим маршем, Егоров популяризировал мысль, что даже самая маленькая вещь, самое будто бы лёгкое и примитивное музыкальное произведение, есть музыка и надо только серьёзно подойти к этому произведению и показать то ценное, что в нём содержится.
– Шагом… марш! – резко прозвучала команда, и чеканные, подмывающие звуки Егерского марша выхватили первую роту из строя и повели её грудью вперёд, с высоко поднятыми лицами, повёрнутыми направо, с чёткой, лихой силой ставящей ноги, через площадь. Вторая, третья, четвёртая роты прошли и скрылись за поворотом дороги. И тут Егоров увидел рядом с Прохоровичем генерала. Не очень высокий, плотный, ещё молодой, он внимательно смотрел на оркестр и слушал какие-то рассказы Прохоровича.
Но тут Прохорович крикнул Егорову:
– А теперь, товарищ Егоров, пройдите и вы с оркестром. Пусть уж будет настоящий парад! Выходите на исходную.
Музыканты очень любили марш «Триумф победителей». И марш этот был действительно хорош! У него было великолепное подъёмное вступление, с превосходными ходами басов и тромбонов, с взлетающими ввысь гаммами флейт, кларнетов и корнетов, с сигналами труб. Вступление переходило в чудесную, летящую вверх первую часть, а затем шло грандиозное соло басов, громовое и грозное, было чудесное соло баритонов и первых теноров в третьей части, окружённое изящными и трепетными фигурациями деревянных инструментов, и могучая финальная часть, начинающаяся утяжелёнными аккордовыми, хроматическими последовательностями, перемежающимися взлётами первых голосов! Марш был отделан до мельчайших подробностей, было ясно, что музыканты в его исполнение вложили и своё желание показать себя во всей своей красе!
Вышли на исходную. Построились! Егоров сказал:
– Ну, «Триумф» покажем как надо? Не завалите в движении? Тут уж и ножку, и равнение надо показать!
– Что вы, товарищ старший лейтенант? Уж что-что, а «Триумф»-то подадим как на блюдечке!
– Имейте в виду, играть точно так же, как и на репетициях! И равнение держите, и ножку, ножку давайте! – Егоров по странной манере строевых командиров приучился употреблять в обращении к своим людям уменьшительное «ножка», хотя кирзовый сапог, да ещё приведённый фронтовыми дорогами в сооружение весьма своеобразное, на «ножку» никак не походил, уж в лучшем случае это была ножища!
– Ну, тронемся! Помните, восемь тактов малый барабан, на девятом вступление и резко – фортиссимо! Вступление показывать не буду, покажу только подъём инструментов на седьмом такте барабана. Соколов! Походный марш бейте так, будто бы бьёте самого Гитлера!
Соколов понимающе кивнул и, кажется, подмигнул!
– Шагом… марш! – блестяще рванул походный марш Соколов. Седьмой такт. Взмах руки! Ослепительно сверкнули разом поднятые, будто бы вырванные откуда-то, инструменты, вот… сейчас… и точно на девятом такте мощный аккорд заполнил до отказа, кажется, не только площадь, но и всё вокруг! Марш звучал остро, ярко, законченно! Вот и группа командования. Егоров повернул голову, приложил руку к фуражке и, печатая ногу, шёл впереди. А за его спиной уже разворачивалось соло басов. Мощная, грозная мелодия нарастала и раскрывалась во всём великолепии своих триолей.
«Молодцы, ах, какие молодцы!» – думал Егоров.
А к нему уже бежал рысью и отдуваясь от лёгкой одышки начальник политотдела дивизии. Он подбежал к Егорову.
– Уф-ф! Остановите движение и играйте до конца. Командующий фронтом приказал!
Остановились и играли стоя. Конечно, стоя играть было легче, и марш сверкал всеми своими красками. А Егоров был ошарашен. Позвольте! Командующий фронтом! Значит, это сам Ватутин? Знаменитый Ватутин, душа, сердце и мозг фронта, несмотря на свою молодость, уже комфронта, уже знаменитый полководец! Вот так штука! Как себя вести? А марш подходил к концу. И Егоров увидел, что Ватутин, Прохорович и остальные командиры подходят к оркестру. Они подошли почти вплотную к оркестру и внимательно слушали. Но вот и вторая вольта четвёртой части. Егоров снял звучание и скомандовал оркестру:
– Смирно! Равнение на середину! – затем, взяв руку под козырёк, сделал несколько шагов в сторону Ватутина и доложил:
– Товарищ генерал! Оркестр №-й дивизии на выполнении задания. Военный капельмейстер техник-интендант первого ранга Егоров.
Ватутин медленно подошёл к Егорову, поздоровался с ним, затем подошёл ближе к музыкантам, посмотрел на них и спокойно поздоровался.
Музыканты отвечали дружно, слитно. Ватутин улыбнулся и сказал: