– Вот вы, товарищи, первый дивизионный оркестр, который я услышал! И должен вам сказать, что играете вы очень хорошо! И ходите хорошо, и вот комдив говорит, что и дисциплина у вас – отличная. Вот как все хвалят вас! Значит, мне остаётся одно, тем более что сам вас услышал, – от души вас поблагодарить. Благодарю весь состав оркестра дивизии за хорошую службу!
– Служ… Советск… Союзу! – радостно громыхнули музыканты.
– Вольно! Можете следовать… куда? Франц Иосифович? – Ватутин посмотрел на Прохоровича.
– На питательный пункт! Они поиграют пополнению во время обеда! – отвечал Прохорович.
– Вот как? Это отлично! Так старшина отведёт, а товарищ… Егоров, кажется? Так он потом туда придёт, с нами вместе. Пожалуйста! – Ватутин кивнул головой.
Королёв лихо повернул оркестр кругом, и музыканты строевым шагом направились в сторону дороги.
– Так! Значит, вы один из первых дивизионных капельмейстеров? – начал Ватутин. – Знаете, Франц Иосифович, в дивизиях пока что медленно идёт эта перестройка, и мой инспектор оркестров что-то не очень шевелится. Конечно, многих музыкантов растеряли, и растеряли бездарно!
– Ну, – ответил Прохорович, – не без этого! Лес рубят – щепки летят!
– Кабы щепки, а то люди, да ещё музыканты! А у вас, Франц Иосифович, что-то большой оркестр, на глаз кажется, что больше положенного количества…
Услышав это, Егоров похолодел! Ну, сейчас начнутся сокращения. Сверх штата… не положено… незаконно и так далее! Формулировки таких вещей он уже слышал, так же, как и ещё одно крылатое словечко: «оргмероприятия».
Но Прохорович был верен своим словам. Он сразу же ответил:
– Да какой же это будет дивизионный оркестр, товарищ генерал? Это же будет простое повторение полкового оркестра, то есть «тех же щей, да пожиже влей». А я нахожу, что и этот состав мал, и приказываю Егорову ещё находить музыкантов. Я же не требую взамен их никого? В общем-то у меня всё в ажуре. Но оркестр должен быть мощным, иначе будет курам на смех! А что эти знаменитые штаты в тринадцать человек? – анекдот же! Какой-то свадебный оркестр из дореволюционного еврейского местечка, слышал я такие штучки в детстве и юности! Я, товарищ генерал, за пятьдесят человек и готов за цифру эту драться где угодно!
– Ну, пятьдесят! Это уж вы хватили! Но, собственно-то, и я за большие оркестры! Ладно, Франц Иосифович! С тем, чтобы у вас был большой оркестр, я согласен! Вы ведь как-то умеете решать такие вещи, когда и овцы целы, и волки сыты! Согласен! Только со штатным расписанием не входите в крупные разногласия!
– Ясно! Это другое дело! – отвечал повеселевший Прохорович.
– Ну а как товарищ Егоров? – спросил Ватутин. – На новом-то положении? Ничто вам не мешает? Работается легко?
Но тут подскочил майор Бобков.
– Товарищ генерал! Уже полный контакт! Так сказать, абсолютное взаимопонимание!
– А при чём тут вы? – недоумевающе поднял брови Ватутин. – Ах, да! Оркестры-то в подчинении политотделов. Вот, Франц Иосифович, ещё одна ошибка. Кто там этот вопрос решал и почему Семён Александрович Чернецкий это положение не выправил? Не пойму! Военный оркестр, строевая единица, несомненно, штабное подразделение – и вот вам, подчинены политорганам? К чему? Зачем? Сплошное недоразумение! Да вот, – он повернулся к Бобкову. – Это ваше распоряжение вызвать сегодня оркестр сюда?
– Никак нет! – смущённо ответил Бобков.
– Пожалуйста! И это ясно! Слава Богу, у политотделов столько своих дел, что им заниматься оркестром просто некогда. Времени не хватает. И выходит, что эта затея пустой формализм. Вот посмотрю, как в армиях моих, в дивизиях, сейчас дела с оркестрами, и, честное слово, поговорю на этот счёт с Верховным! Надо привести это дело в порядок!
– Совершенно правильно! – подтвердил Прохорович.
– Вам-то политотдел помогает? – спросил Ватутин у Егорова.
– Так точно, товарищ генерал!
– Ну, так в чём помог?
– В проведении политзанятий, – смело ответил Егоров.
– Вот это хорошо! Это их прямое дело. И кто же ведёт политзанятия с оркестром? – спросил Ватутин.
Тут Егоров понял, что получается что-то не очень ладно, но деваться было некуда.
– Редактор дивизионной газеты, старший политрук Завозов.
– Подождите! Редактор ведёт политзанятия? Это что-то новое! Начальник политотдела! Подойдите-ка!
Бобков подошёл, уже не так уверенно.
– Это что же? Вы редактора назначили вести политзанятия? Разве у него мало своих обязанностей и дел?
– Да, товарищ генерал!
– Что – товарищ генерал? Вы мне прямо скажите, назначили редактора?
– Он, товарищ генерал, сам вызвался с ними заниматься!
– Ах, вот как! Значит он сам захотел заниматься с ними? Не вы его заставили!
– Так точно!
– Так как же получается, товарищ Егоров? Значит, политотдел не помог вам, Завозов сам захотел заниматься с вами!
– Но ведь это же с разрешения политотдела, товарищ генерал!
– Всё это не то, Егоров! Так! А как с дисциплиной у вас в оркестре?
– Нарушений нет, товарищ генерал.
– А были? – и Ватутин пристально посмотрел на Егорова.
– Мало, но были! – отвечал Егоров.
– Это вы тогда отчислили от себя музыкантов?
– Так точно, товарищ генерал.
– И политотдел с вами согласился?
– Так точно.
– Сразу?
– После беседы, товарищ генерал!
– Ну ясно! И ещё вопрос. Это ведь вы были у Смеляка в полку батальонным, потом разведчиком, потом ПНШ-1?
– Так точно, товарищ генерал!
– Понятно! Ну спасибо вам, товарищ Егоров. Вот таким и будьте всегда твёрдым в своих принципах и особенно в том, чтобы слова не расходились с делами. И за оркестр спасибо! Я ещё послушаю и за обедом. И инспектору своему расскажу. Кстати, он у вас был?
– Никак нет, товарищ генерал! – уже совсем уверенно отвечал Егоров.
– А вы его знаете?
– Никак нет!
– И, интересно мне, вы в армии служили до войны?
– Никак нет, товарищ генерал!
– Ну хорошо! Я уже вас замучил. Но ведь и мне интересно знать свои кадры! Спасибо вам, и музыкантам вашим тоже!
Во время этой беседы Прохорович незаметно посмеивался, а Бобков был явно расстроен. Гаврюшин внимательно слушал весь диалог.
Егоров поспешил к месту, где пополнение должно было принимать пищу.
Место для питания было выбрано очень удачно. Ротные кухни были укрыты деревьями, и среди деревьев же были размещены и красноармейцы. Уже был выдан хлеб, только что подвезённый из ПАХа, свежий, душистый, мягкий! Повара уже приступили к раздаче пищи. Волновались интенданты, прибывшие сюда из полков, и среди них Егоров увидел и Баженова. Они дружески поздоровались. А через несколько минут появились Ватутин, Прохорович и все остальные с ними.
Прохорович подошёл к Егорову и спросил:
– Что же вы наметили сыграть здесь?
Егоров протянул ему листок с каллиграфически написанной программой.
– Пожалуйста, товарищ полковник.
Прохорович внимательно прочитал программу, улыбнулся и, подумав немного, сказал:
– Это, знаете, слишком много! Займёт много времени. Сыграйте знаете что? Вот… кстати, я хочу, чтобы и комфронта послушал более внимательно, это будет и вам, и мне на пользу! – И он отметил карандашиком несколько названий в программе. – Вот, очень прошу, сыграйте это, ручаюсь, что и комфронта эти вещи любит. Пусть послушает. Давайте!
Егоров просмотрел всё отмеченное Прохоровичем. Это были: «Выходной марш» из кинофильма «Цирк» Дунаевского, увертюра к опере «Кармен», «Испанский танец» Мошковского и «Венгерский танец № 5» Брамса.
Правда, все эти произведения были характера бодрого, жизнерадостного, почти все в одинаковом ритме, кроме «Испанского танца», но всё же выбранная Прохоровичем программа показывала какой-то стиль, какое-то единство. Во всяком случае, это было выражением вкуса человека.
Оркестр уже был размещён на избранном старшиной Королёвым месте, и перед каждым музыкантом был какой-то «подручный» пульт, во всяком случае, было на что положить ноты и играть более или менее удобно. Егоров сказал, какие надо подготовить ноты, и начал искать глазами Прохоровича, чтобы взять разрешение на начало игры. И неожиданно увидел, что прямо против оркестра устроились генерал Ватутин, Прохорович, Гаврюшин и ещё несколько незнакомых Егорову старших командиров, очевидно, из сопровождающих Ватутина. Они сидели на брёвнах и из мисочек ели этот самый солдатский суп, приготовленный тут же в ротных кухнях. Около них стоял один из поваров и что-то с интересом докладывал генералу. Ватутин поймал взгляд Егорова и понимающе кивнул ему, дескать, начинайте!
Зазвучали призывные фанфары «Выходного марша», и знакомая, такая ясная, простая, совершенно мирная музыка Дунаевского заполнила «столовую»! И сейчас же оркестр был окружён толпой красноармейцев, многие уже закончили обед, многие стояли со своими котелками и ели стоя, боясь пропустить возможность послушать музыку. Брёвна, на которых сидело командование, были деликатно обойдены, так чтобы сидящие на них могли и видеть, и хорошо слышать оркестр. В марше этом все голоса имеют полную возможность показать себя, и эту возможность Егоров учёл и постарался показать их выпукло, выигрышно. Уже перед концом марша он непроизвольно взглянул на брёвна и увидел, что и Ватутин, и Прохорович весело смеются и показывают что-то пальцами. Бурные аплодисменты долго не смолкали, но с ещё большей силой они раздались, когда Егоров сам объявил, что сейчас будет исполнена увертюра к опере «Кармен». Эту увертюру Егоров любил, но играл её в несколько другом характере. Он не стал использовать излюбленный многими дирижёрами бешено-быстрый темп, а играл сдержанно, добиваясь абсолютного выигрывания мелких долей, того, чтобы аккомпанемент не был смазанным, каким-то «общим», «фоновым звучанием», а играл отчётливо, ярко показывая каждое изменение аккорда. От этого увертюра звучала празднично, торжественно, получила определённую эластичность и упругость. И из этого темпа логически вытекала медленная часть виолончелей в симфоническом, баритона в духовом оркестрах. И таким же логическим было возвращение к повторению первой части. И только самый конец, последние восемь–десять тактов, Егоров проводил «аччелерандо», энергично подвигая оркестр вперёд. Музыканты одобряли такую трактовку. И Егорову интересно было узнать, как примет увертюру широкая масса слушателей. Ожидания его оказались вполне награждёнными. Аплодировали вовсю и дружно, даже кричали откуда-то сзади: «Бис!» Аплодировали и Ватутин с Прохоровичем. «Испанский танец» Мошковского, где Соколов партию кастаньет, за неимением таковых, исполнял на деревянных ложках, причём делал это виртуозно, упруго ритмично и звонко, произвёл настоящий фурор. Успех был, как говорили бы в филармонии, «потрясающий»! Здесь никто этого не говорил, но надо было видеть лица слушателей, их благодарные улыбки и глаза! Именно этого в филармониях никогда не было видно!