Так же успешно был сыгран и «Венгерский танец».
А когда раздались опять аплодисменты, со своего места встал генерал Ватутин и подошёл к оркестру. Он пожал руку Егорову и сказал музыкантам:
– Я вас благодарю, товарищи музыканты! Лично я – получил большое удовольствие! Конечно, я скажу прямо, что есть оркестры лучше вашего. Вот у Чернецкого, у Николаевского, да и ещё есть немало отличных оркестров. Больших оркестров, у которых все инструменты, и на ложках, – он кивнул в сторону Соколова, – там не играют! Но есть одна существенная разница! Ваш оркестр фронтовой, сами вы все пробыли в окопах немало времени и с честью там несли службу, и вот, несмотря на всё это, играете всё же отлично! Благодарю вас, желаю вам всем ещё больших успехов. А ещё желаю вам от души, чтобы вы первыми вошли в Берлин и сыграли бы там самый торжественный, самый громкий марш, когда наши армии будут входить туда! А теперь… – он повернулся лицом к окружавшим оркестр красноармейцам. – Как, бойцы? Понравился вам наш «окопный» оркестр? Вот мне, например, очень понравился, а судя по вашему одобрению, понравился он и вам тоже! Я вижу у вас на лицах вопрос, почему я сказал «окопный оркестр»? Да потому, что он только что начал свою работу, а до этого, с самого прихода на фронт, все эти музыканты сидели со своими частями в окопах, в земле, и несли такие же ратные труды, как и всякий другой солдат-труженик. Вот, все они перед вами, начиная со своего начальника капельмейстера, не только музыканты, но ещё и разведчики, и автоматчики, и миномётчики, и пулемётчики, да ещё какие! Многие из них награждены за героизм и беззаветность, многие большие награды их ждут впереди! Хорошо играют? Хорошо! Прямо отлично играют! Но… и воюют здорово, и если надо, то инструменты они отложат, а оружие – кстати, оно у них есть в полном количестве – возьмут и пойдут в бой! Правильно я говорю? – повернулся он к музыкантам.
– Правильно, товарищ генерал! – заговорили музыканты.
– Видите? Вот и вся дивизия, куда вы сегодня пойдёте, такая! Геройская. А скоро, вероятно, будет и гвардейская! Ну, в общем, выходит, что в первую очередь вы познакомились сегодня со своими товарищами, боевыми друзьями – музыкантами. Давайте их ещё раз поблагодарим! – и он начал аплодировать, высоко подняв руки.
Ну конечно, раздался такой гром аплодисментов, что и Егоров, и все музыканты были очень смущены. А Прохорович весело сиял от удовольствия.
Через полчаса оркестр играл марши для уходящих в В** бойцов. Об этом распорядился Прохорович, да и сами музыканты, без указания, обязательно проводили бы идущих на передовые позиции своих новых товарищей.
В Никольское приехали, когда было уже темно, и Кухаров с Бондаренко совсем уже затомились с разогреванием обеда. Зарегистрировали эту первую игру в специальном журнале игр, приложив туда же приказание Прохоровича. Побеседовали о своих впечатлениях, повспоминали о Ватутине, словом – попереживали пережитое!
Егоров подвёл итоги:
– В общем, первый блин оказался удачным! Нас похвалили, поблагодарили. Это очень приятно, но это же значит, что нам надо работать ещё больше, ещё упорнее, ибо теперь, после благодарности командующего фронтом, мы не имеем права застывать на одном уровне! Ясно вам? Мы уже не имеем права уронить себя ни в чьём мнении! Шлифовать всякую мелочь, отделывать всё до минимальнейших подробностей и всегда, в любой момент, быть в полной исполнительской форме. А что это значит? Это упорная, ежедневная тренировка на инструменте, это образцовое знание своих партий! Это вы, товарищи, запомните как следует и помните, что та честь, какую мы сегодня получили от командующего фронтом, обязывает нас к очень и очень высокой музыкальной ответственности!
В эту ночь Егоров написал письмо Максе, где сообщил, что работа у него «приятная», но впечатления свои описывать не стал! Цензура не пропустила бы. А чего было там секретного? Но поди же ты!..
А наутро оркестр неожиданно посетил дорогой гость! Прибыл майор Бобков. Он вошёл с приветливой улыбкой, с выражением не только абсолютного дружелюбия, но ещё и готовности сделать всё, что только в его возможностях. Люди в этот момент завтракали, и оказалось, что майор Бобков и не знал, что у оркестра есть теперь своя собственная кухня.
– Да разве вы сами готовите? Зачем же это? Это же отнимает время от занятий! Нет, нет! Это ни к чему! Я дам приказание в АХЧ, и будете питаться оттуда! Это не дело! Такие музыканты – и вдруг сами себе готовят! Это же нас засмеют, если узнают!
Тут уж Егоров струхнул! Попадут музыканты опять на голодный паёк!
– Да нет, товарищ майор! Мы же питались в штабе. И лучше теперь об этом не вспоминать. Там с удовольствием нас выделили на отдельный котёл, и теперь мы живём!
– А Прохорович знает об этом?
– Несомненно. Ему же докладывали!
– Так, так! Ну а готовить-то умеют у вас? Кто готовит-то?
– Да вы попробуйте, покушайте у нас. Потом дадите оценку. Королёв, скомандуйте принести завтрак майору.
– Ну что вы, товарищ Егоров! Я уже завтракал! С какой стати?
– Снять пробу, товарищ майор. Чтобы знать, как наши люди питаются!
Завтрак состоял из картофельного пюре с рыбными консервами, обильно положенными, с хорошей дозой специй, и крепкого чая, как любил Егоров.
После первой же ложки Бобков вопросительно посмотрел на Егорова.
– Ваши люди готовят?
– Так точно!
– Так это же очень вкусно! Как дома! Все такое же получают?
– Конечно, как же иначе?
– И такие же порции?
– Непременно. И если хотят, то даже повторяют по такой же порции!
И, несмотря на то, что он, как сказал сам, уже позавтракал, майор Бобков с явным удовольствием съел весь завтрак, выпил чай и будто бы с сожалением посмотрел на пустую миску.
Егоров сейчас же предложил:
– Нет ли у вас желания повторить? Пожалуйста!
– Да что вы? Нет, нет! Спасибо! И повару вашему спасибо! Большое! Прекрасно! И так всегда?
– Нет, товарищ майор! Меню разнообразное, но только из пайковых продуктов. Всё дело в том, что норма питания полностью закладывается в котёл и поэтому вода не подливается! Здесь всё чисто. Как говорят хозяйки, «женить» ни щей, ни каши не нужно! Люди сыты по-настоящему, поэтому-то я и могу от них требовать всего, что мне надо!
– Очень хорошо. Но всё-таки хочется мне посмотреть всю вашу документацию по питанию. Дайте посмотреть.
Королёв принёс свою папку по продовольственным делам, и когда майор Бобков увидел, что всё оформлено как надо, всё подписано начальником АХЧ и начпродом, он совершенно успокоился. После этого он завёл разговор о том, как был вчера доволен оркестром генерал Ватутин, как надо теперь добиваться ещё более высоких показателей. Закончил он свою беседу тем, что разрешил Егорову в любой момент приходить прямо к нему и знать, что в его лице Егоров и оркестр всегда найдут поддержку, и помощь, и всё что угодно!
На репетицию оркестра майор всё-таки не пошёл.
– Понимаете… масса дел! Я же ведь не сижу в кабинете! Всё больше по полкам ползаю!
Это была правда! И Гаврюшин, и Бобков фактически не вылезали из окопов. Большую часть партийно-политической работы проводили прямо в тех подразделениях, где это было надо, прямо в окопах, в блиндажах. Это-то и было причиной их популярности у солдат, и надо сказать, что себя они не щадили! Конечно, для майора Бобкова оркестр и заботы о нём были излишней нагрузкой, да ещё и специфики-то оркестровой он не знал! Трудно винить за это человека.
Но, как это было теперь видно, майор Бобков был вполне доволен.
А старшина Королёв, проводив майора, наклонился к уху Егорова и зашептал:
– Ну, теперь начнут к нам бегать! Один за другим! Ох! И мешать же будут!
– Это почему же?
– Да как же? Комфронта похвалил, значит, надо быть теперь в курсе наших дел, свою заботу проявлять, дескать, благодаря нашему чуткому руководству… Знаем мы всё!
Слова Королёва оправдались! Не проходило дня, чтобы кто-нибудь не посетил оркестра. Пока что его гостями не были сам Прохорович, комиссар Гаврюшин и начальник штаба дивизии. И однажды Прохорович, встретившись с Егоровым в штабе дивизии, заговорил так:
– Ну, тебя теперь не забывают? Надоели, небось, гости-то? Мешают, поди?
– Мы, товарищ полковник, всё вас ждём к себе! Лично вам поиграть хотим! Ведь все ваши пожелания выполнены, даже «Жрица огня» готова!
– Да брось ты? Неужели всё сделали? Вот это одолжил! Подожди, приеду именно слушать! А лезть к тебе с бумажками не буду. Имей в виду, и я, и штаб мой (он имел в виду только начальника штаба дивизии), и комиссар – мы тебе доверяем и уверены, что у тебя плохо не будет! Учти! А вот Ватутин по телефону спрашивает, как оркестр поживает! Говорю, стал ещё лучше! Хотел своего инспектора прислать, да разве к нам поедет? Уж больно громко у нас пушки бьют, ещё его инспекторский слух испортят! Так я приеду! Слушать! Обязательно!
Количество игр увеличивалось. Играли концертную программу в батальоне выздоравливающих, играли в эвакогоспитале, где скопилось много раненых из дивизии, в других местах, указанных Прохоровичем. Частые выступления заставляли только более тщательно отделывать намеченные к исполнению произведения.
Однажды во время такого выступления Берман, прекрасный трубач и серьёзный, вдумчивый музыкант, неожиданно, как говорят музыканты, «киксанул», то есть сорвал нужную ноту. Случай неприятный, но не редкий. Бывает, что подобные неожиданности случаются и в таких оркестрах, как в Большом театре Союза ССР, или в Государственном симфоническом оркестре. «Кикс» – это случайность. Так этот бермановский «кикс» расценил и Егоров. Он просто сказал потом донельзя смущённому Берману:
– Жаль, что сорвалась нотка! Надо было бы осторожнее к ней подойти!
Но музыканты, вернувшись в Никольское после концерта, устроили Берману настоящий суд!
Бермана обвинили в зазнайстве, в пренебрежении индивидуальными занятиями, в том, что он самонадеян и «задаётся». Словом, довели Бермана до того, что он прибежал за помощью к Егорову.