Колманов поставил тетрадь прелюдов Шопена, открытую на двадцатом прелюде.
– Это так подходит к моему настроению. Ну, честное слово, сделайте для меня такое удовольствие.
Пришлось-таки сыграть двадцатый прелюд. Но уж после этого Егоров решительно встал, заявив, что больше он не в состоянии сыграть ни одной ноты.
Посыпались благодарности, просьбы.
– Не забывайте, приходите ещё и ещё. В любой момент, когда только вам будет угодно!
Но в Никольское пришлось идти пешком! Капитан, очевидно, или задержался где-то, или просто забыл о своём обещании заехать за ними на обратном пути.
Шли молча, под настроением, навеянным музыкой. Наконец Колманов заговорил:
– Честное слово, я и не предполагал, что вы так играете!
– Как?
– Мало того, что совершенно свободно, вы же ещё и читаете ноты, как книгу. Что ни откроешь, вы всё играете. Это же далеко не все могут.
– Что же тут особенного? Дирижёр обязан читать ноты, именно как книгу. Иначе он не дирижёр.
– Понимаю. Читать. Но вы же ещё, кроме этого, и играете? Не ожидал, нет! И совершенно потрясён!
– Чем потрясены?
– Да вот тем, что вы, музыкант, оказались в таком положении.
– Чем же плохо это положение? И почему мне в нём не быть?
– Да я же не об этом. Я о том, что большинство людей вашей профессии, и не спорьте, я это знаю лучше вас, сумели обеспечить себе брони и теперь спокойно сидят где-нибудь подальше от опасных мест и занимаются своими делами.
– Ну а дальше?
– А дальше то, что основная масса этих людей не может делать того, что делаете вы, а тем не менее пользуется защитой государства и ничем, в общем-то, не рискует. Вы же, стоящий, несомненно, больше их и могущий делать больше их, здесь, где ежеминутно рискуете всем, до жизни включительно. Почему это так?
– Наверное, потому, что сегодня жизнь делается именно здесь, а не там, где находятся эти…
– Коптители неба?
– Ну почему так строго? Уверяю, что и там надо очень много нужного делать. Всё-таки именно тыл даёт нам всё для того, чтобы здесь мы могли победно воевать.
– Ах, не хотите вы меня понять! Всё хотите сделать таким… обтекаемым. Да! Рабочие там творят величайшие дела. И, собственно, даже не рабочие, а их семьи, жёны, дети! Но они-то не под защитой брони. А вот те, кто получил их, те в основном думают только о себе. Как бы их не потревожили, не сорвали бы с тёпленьких уютных местечек. Только имейте в виду, я говорю не об академиках, не о профессорах, конструкторах и так далее. Понимаете меня?
– Да ведь, наверное, и на меня была бронь, только я не стал её ждать.
– А если бы была она вовремя?
– Наверное, всё равно пошёл бы на фронт!
– В том-то и дело!
В Никольское пришли уже поздней ночью. А ложась спать, Егоров поймал себя на том, что где-то внутри себя он услышал какую-то музыку, которая, несомненно, шла со словами «Не раз мы бывали в бою под грозой»!
Боясь спугнуть зазвучавшую музыку, Егоров тихо сидел на скамейке и вслушивался. Да, это, конечно, была «Песня о комбате Солдатенкове». Стараясь не забыть ни одной мельчайшей детали, Егоров зажёг свет, тихо оторвал лист бумаги, быстро налиновал нотный стан и записал мелодию, услышанную им в ночной тишине. Кое-где он поставил и гармонию, с тем, чтобы поутру проверить всё и заняться песней всерьёз.
А Колманов уже вовсю спал и, вероятно, видел во сне что-то неприятное, потому что иногда стонал и поскрипывал зубами.
Днём Егорова вызвал к себе Прохорович.
– Как идут дела с концертной группой? Кое-кто уже есть, но это не всё? Нет певцов? И у нас нет! Вот комиссары полков ничего не нашли. Выходит, что надо тебе поехать поискать тут, поблизости. Значит, у тебя есть, как ты сам говоришь, отличная чтица? Хорошо! Баянист есть! Танцор есть, это какой? Не тот, что тогда, в лагерях, плясал под оркестр? Тот? Молодец! И смотри, ведь уже не молодой, а какой лёгкий? Хорош! Ну так что же? Тебе бы ещё певицу и певца, и можно бы уже начинать. Так вот такую задачу себе и поставь, на многое не распыляйся. Два-три райончика прифронтовых пощупай, недельки полторы потрать и, уверен, найдёшь что надо. Уедешь – кого за себя оставишь? Оркестром-то, на занятиях? Если игра какая подвернётся, кто будет командовать?
– Теперь же, товарищ полковник, у нас есть ещё лейтенант, Попов. Баянист. Он будет меня замещать по командной части, а оркестром управлять будет старшина Ростовский, или Берман. Это всё можно сделать. Вот только как ехать-то?
– Что значит как ехать? У вас же есть лошадь? Вот на ней и езжай. Автомашин пока мало, и нужны они очень. А на своей лошадке и поедешь. Возьми кого-нибудь из своих людей в качестве коновода. Так-то вот. Сейчас прикажу выписать тебе документы и всё прочее. Адъютант!
Через несколько мгновений в руках Егорова уже было командировочное предписание, в котором первым стояло название того самого города, где в это время находилась его Макся с дочкой! Егоров был совершенно потрясён!
– А повозочного своего, кто там у вас поедет, впишите сами, вот здесь, – адъютант показал, куда поставить фамилию повозочного. – А это пакет на имя райвоенкомов тех районов, где кого-нибудь найдёте. Они оформят разрешение на въезд к нам. Не потеряйте! Жму вашу руку и желаю вам от души успеха! – адъютант торопился.
Придя в свою «квартиру», Егоров ещё несколько раз прочитал эту свою командировку. Нет, он не ошибался. Название городка, где были его родные, стояло первым. Надо было не терять времени.
Он вызвал всех своих помощников и, конечно, лейтенанта Попова.
– Итак, товарищи, я должен ехать в командировку, примерно на неделю. Товарищ лейтенант, вы останетесь за меня, пожалуйста, распорядок дня, караульная служба, выписка продуктов, дисциплина и прочее – на ваше попечение, Королёв! Ты не подведи лейтенанта и меня, конечно. Имейте в виду, что Прохорович будет, обязательно будет наблюдать. Так чтобы не краснеть и не быть в дурацком положении. Старшина Ростовский, на вас возлагается ответственность за оркестровые занятия и игры, если таковые будут. Бермана в помощь себе возьмите. И чтобы был порядок. Учтите это. Но я на вас, на всех совершенно, надеюсь и уверен, что всё будет в должном виде! Ясно всё? Теперь, как ехать? Автомашин нет, вернее, есть, но они нужны, сами понимаете, здесь, позарез. Прохорович рекомендует ехать на лошади. На нашей Сонечке. А как вы без лошади останетесь? Как продукты возить?
– Вот ещё о чём думать! – заявил Кухаров. – Не умрут, если и на себе принесут. Ходить-то не очень далеко, а нести? Положил мешок на спину – и пиццикато! Об этом и говорить нечего.
Королёв и Ростовский дружно поддержали предложение Кухарова.
– Согласен. А кто поедет со мной повозочным? Это, конечно, надо. Кого предлагаете?
– Кого же кроме Саши Бондаренко? Он и Сонечка – это же дуэт! Она только его и признаёт!
– А как же Кухаров будет без помощника?
– Как же без помощника? – вступил Кухаров. – А Бояринов-то на что? Пока до его танцев дело дойдёт, он тут таких шашлыков наготовит, что пальчики оближешь!
Таким образом, и этот вопрос оказался решённым. Теперь надо было только собраться – и можно было ехать. Бондаренко, весьма польщённый тем, что выбор пал на него, немедленно сбегал куда-то, откуда вернулся с двумя солидными кулями корма для Сонечки, и принялся готовить к поездке «экипаж». Егоров же начал собирать всё то продуктовое, что у него оставалось, чтобы приехать к Максе и дочке – с чем-то. В общем же нашлось несколько банок консервов, печенья, сахара и даже немножко шоколада. Да ещё Кухаров принёс ему сухой паёк на неделю. Это тоже было уже кое-что. Но больше всего его тронуло, когда Королёв, узнавший, что Егоров увидит свою жену и дочку, принёс ему солидный свёрток сахара.
– Что это, Королёв? – спросил ничего не подозревавший Егоров.
– А это от нас гостинчик вашим семейным! Супруге, дочке… от нас… передайте!
– Как это от вас? С какой стати?
– Ни с какой стати! Просто очень приятно, что будет хоть маленькое удовольствие иметь ваш ребёнок! Сахара-то ведь нет?
– Нет, дорогой! Спасибо, но невозможно! Как я могу взять ваше? Это вы сами должны есть. Что вы?
– Зачем же обижаете, товарищ старший лейтенант? Мы ведь от чистого сердца хотим. И по-дружески! Тут никакой для вас обиды нет. И что же тут плохого, если скажете своей дочке, а это тебе мои музыканты прислали? Чтобы росла здоровой да сильной! Уж вы не отказывайте!
До слёз тронутый Егоров сложил в вещевой мешок и этот свёрток, предварительно написав на нём: «От музыкантов».
Наконец Егоров зарядил пистолет, взял с собой несколько запасных обойм, проверил автомат и диски у Бондаренко. Всё было в порядке, можно было ехать.
И к вечеру, когда уже начала спускаться темнота, Егоров и Бондаренко выехали, провожаемые лучшими пожеланиями музыкантов. Провожали все, не было только Патрикеевой, она убежала ещё давно, днём, в медсанбат.
Ехали хорошо. Дорога была накатана так, что производила впечатление асфальтовой. Светила луна. С каждым километром глуше становились разрывы снарядов и менее ярко сверкали осветительные ракеты. Даже и эти ракеты были здесь не так неприятны и зловещи, как там. Но Бондаренко был всё время настороже и, завидя стог сена или дерево где-то при дороге, сейчас же подтягивал к себе автомат.
– Саша! Что так за автомат хватаешься? Чего ты беспокоишься-то? – спрашивал Егоров.
– А диверсанты-то? Тут их полно! Шпионов-то. Чего на них смотреть-то? Готовым надо быть.
– Ну, я что-то не верю, что здесь могут быть диверсанты! Вот подальше к железной дороге – это может быть, а тут, на шляху-то на этом? Что же им тут делать?
– Ничего, товарищ старший лейтенант! Как старики говорили, бережёного и Бог бережёт. Не вредит! А где ночевать будем?
Ночёвка не входила в планы Егорова. Ему казалось, что они будут ехать без остановок прямо в этот городок, но Бондаренко был, конечно, прав: Сонечка не автомашина и отдохнуть ей, несомненно, надо! Да и проехали они вполне достаточно для того, чтоб