Но Егоров широко раскрыл на него глаза.
– Чего-чего? Это с какой же стати выпивать? Не-е-ет, брат! Завтра такой ответственный день, надо, чтобы головы у всех были свежими, да и что это за привычка – пить водку и морщиться? Чай пили? Пили! Сладкий? Очень даже! Чего ещё надо? Нет, не мудри.
– Да ведь порции-то какие? Детские?
– Нет, нет! Вот завтра, после концерта, если хорошо пройдёт, можно было бы ещё подумать, а сегодня… хватит, Кухаров!
И было совсем неплохо. В конце концов все выспались, все отдохнули и наутро, действительно со свежими головами, принялись за работу.
Армейский Дом Красной Армии был тоже расположен в Новой Усмани, очевидно, в здании сельского клуба. Об этом говорила хоть и маленькая, но всё же оборудованная сцена, зрительный зал, тоже небольшой, мест на триста. Обо всём этом утром доложил Егорову Королёв, посланный посмотреть, что там есть и что надо сделать для того, чтобы концерт был проведён хотя бы с минимальными удобствами.
Королёв докладывал:
– Начальник ДКА, капитан, посмеивается. Видали мы, говорит, всякие такие штучки. Это, говорит, мелочи, чепуха. Размахнулся, говорит, ваш комдив, только толку от этого не будет никакого. Всё, говорит, дам. И стулья будут, и свет, это пожалуйста. Вот только, говорит, за успех не ручаюсь! Придётся, говорит, краснеть! Да и, конечно, говорит, я виноват! Надо было мне самому всё проверить, а потом уж и доложить. А то, говорит, на меня посыпятся шишки! Командарм-то, говорит, строгий, да и член военного совета шутить не любит. Да ещё, говорит, гости будут. Стыда не оберёшься!
– Что-то уж больно много людей за шишками охотятся, – сказал Егоров. – И комдив шишек ждёт, и вот начальник клуба… Ну а что же ты ему ответил?
– А я его спросил, вы музыку-то знаете? На чём играете-то? А он говорит, глупый вопрос! Я ему – может быть, поёте, так можете нашей певице советы давать? Он засопел! Ну, я ему говорю, вот послушайте, а потом увидим, что будет насчёт шишек-то. Может, будут не шишки, а пышки?
– Да! Разъяснил ты ему популярно!
– Конечно! Но, товарищ старший лейтенант! Всё-таки чувствуется в нём неприязнь! Настроен он, конечно, отрицательно.
– А это их дело! У нас есть приказ Прохоровича, мы его и выполним с честью. А там – дело не наше. Вот только почему такая необходимость? Этого я не понимаю.
Выезжать на концерт надо было к шести часам вечера. А в четыре часа дня нагрянул в оркестр сам Прохорович. С ним, конечно, и Гаврюшин, и Бобков, и редактор Завозов, и даже начальник штаба дивизии.
– Приехали посмотреть, как живёте – раз, как подготовились к концерту – два, а потом будем болеть за вас! – шутливо говорил Прохорович.
Размещением оркестра остались довольны, высказали недовольство тем, что форменное платье и сапожки Максе ещё не сделали, о чём начальник штаба дивизии сейчас же сделал пометку в своём блокноте. Внешним видом музыкантов и исполнителей были вполне удовлетворены.
– Ну, ни пуха ни пера! Ни на кого не обращайте внимания. Когда вы на сцене, для вас уже нет ни генералов, ни полковников, есть только зритель, который должен быть благодарен вам. А этого уж должны добиться вы сами. Вчера это было, а вот будет ли сегодня? Зависит от вас! Но, во-первых, будьте уверены в себе, а во-вторых, никого и ничего не бойтесь! Знаете, кто будет гостями?
– Никак нет! Только всё слышу об этом, а знать не знаю!
– Ну так вот. Будут наши знаменитые поэты, Безыменский, Жаров, Алтаузен. Ну и ещё там несколько знаменитых имён называли, забыл уже кого! Так вот, они специально из-за песни о Солдатенкове едут, уж больно им интересно, какая же это песня сама прямо из окопов вылезла! Что же? Это хорошо!
– Очень ценно! Ответственно тоже! А Колманов-то, всё же он автор, будет он-то на концерте?
– Будет, будет! А вы что, хотите вывести его на поклон, что ли?
– Стоило бы, товарищ полковник.
– Пожалуй, стоит! Так вы его предупредите. Хорошо, если бы солистка его вывела бы за руку. Потом, после песни. Это неплохо. Очень неплохо!
– Конечно, если аплодисменты будут хорошими.
– Полагаю, что будут такими же, как и вчера. Ну ладно! Не будем мешать. Вам уже скоро ехать надо. Да и мы поедем. Только сначала съездим в одно местечко, а оттуда уже и на концерт. Ну, желаем успеха.
А тут подъехал широко расплывающийся в улыбке Фурсов со своей автоколонной. Он, по всей вероятности, уже считал оркестр своим подшефным и держался как свой! Как посвящённый в тайны искусства.
– Ну, товарищ старший лейтенант, вы вчера и давали прикурить! – начал он свою «объективную» речь. – Как с первого раза взяли за глотку, так до конца и держали. Здорово! Я и на гражданке таких концертов не помню! А певица? Ей в опере надо петь, чего же её на фронте-то держать? А танцор? Да все вообще! Скажу по душам, на большой! На пять! Ей-Богу!
– Вот посмотрим, товарищ Фурсов, как сегодня будет! Нынче-то народ будет построже!
– Ну, чего там строже! Уж если берёт за душу, так разве только какого-то сухаря чёрствого не возьмёт! И народ – он ведь, товарищ старший лейтенант, не дурак! Нет! Всё понимает! Сразу поймёт, что хорошо, а что халтура! Не видали мы халтуры, что ли? Ох, перевидали всякого, а тут… душа… И работа высокого класса! Каждому видно. Нет, это вы насчёт того, что построже, зря! Вам бояться нечего!
С такими ободряющими словами Фурсов доставил и выгрузил их около армейского ДКА.
Зрителей, конечно, ещё не было. Ведь они приехали раньше для того, чтобы подготовить всё для выступления. Но… готовить было нечего! Вход на сцену был закрыт, ключ оказался у начальника ДКА, его ещё тоже не было. Можно было расставить пульты и стулья через зал, но стульев тоже не было. Были запасные стулья, но без разрешения начальника ДКА сержант-комендант ДКА их не давал.
Свет на сцене также устроен не был, и вообще ничего к концерту приготовлено не было.
Егоров стал постепенно накаляться.
– В конце концов, не мне и не нам это надо! Не мы вносили этот концерт в план. А уж если он внесён, то надо бы делать всё по-людски. Безобразие и чёрт знает что такое!
– Егорушка! Не кипятись и не раздражайся! – просила Макся.
– Как же мне не раздражаться? И тебе, и Патрикеевой надо бы побыть до концерта в тепле, а вы торчите в холодном зале! Надо бы подготовить платье, а где ты можешь это сделать? И потом, при чём же здесь люди? Это же издевательство!
Наконец появился капитан, вернее – старший политрук, начальник ДКА. Он весьма пренебрежительно посмотрел на приехавших и, не поздоровавшись, сказал:
– Кто вас звал так рано? Для чего спозаранку являться? В первый раз, что ли, получили концерт?
Егорова взорвало:
– Во-первых, у нас принято здороваться и даже иногда представляться. Обычно это делает вошедший. А во-вторых…
– Прошу не делать мне замечаний! Я старше вас по званию, и я при исполнении своих служебных обязанностей…
– А разве старшинство в звании разрешает быть невежливым? Здесь женщины, артистки! А обязанности вы, товарищ старший политрук, выполняете плохо! Явились мы точно в срок, указанный в вашем же плане, и обнаружили, что у вас ничего не готово. Это выполнение служебных обязанностей?
– Прекратите сейчас же! – покраснел начальник ДКА. – Я доложу, что вы дебоширите и скандалите в служебном помещении…
– А я доложу, что вы бездельничаете и лодырничаете! – не унимался Егоров.
Макся отчаянно дёргала Егорова за рукав.
– Ну довольно, милый! Недоставало, чтобы тебя арестовали! Успокойся!
– Кто бы это меня арестовал? Он, что ли? – Егоров кивнул головой на начальника ДКА. – Не бойся! Прохорович не даст в обиду!
– Что ваш Прохорович? Да и вы вместе с ним? Случайные люди, мимо проходящие, – подбросил начальник ДКА.
– Ах! Вот в чём дело-то? Теперь мне всё ясно! Уж теперь, хотите или нет, но именно Прохоровичу я доложу об этом!
Вот и раскрылась причина недоброжелательности! Дивизия Прохоровича, ставшая в окопы и не выходящая из них с самого вступления на фронт, уже несколько раз переходила из армии в армию, другие дивизии, корпуса отводились на доукомплектование, переформирование, приведение в порядок, дивизия Прохоровича твёрдо стояла или продвигалась вперёд на своём участке, и волей или неволей её перечисляли из 40-й в 60-ю, в 6-ю и наоборот. И, оказывается, их дивизию считали «чужаком». А так как «чужак» этот в боях был первым и в других делах не сдавал своих качеств, а тут ещё и первая концертная группа в дивизиях – тоже у Прохоровича, то и возник тот душок неприязни, который так необдуманно сейчас выложил начальник армейского ДКА.
Очевидно, начальник ДКА сообразил, что он ляпнул не то, что надо, и решил быстро переменить тон.
– А вообще-то нам ссориться не надо. И не к лицу, и вообще! Так что вам надо? Что нужно для оформления?
Егоров сухо объяснил ему всё, что надо, и поручил Королёву и Ростовскому оформить сцену для концерта. Сам же сел на один из стульев какого-то ряда в зале. Рядом с ним сели Макся, Патрикеева и Попов.
Патрикеева шептала Максе в ухо:
– А оказывается, ваш муженёк-то горячий! Ишь как начитал этому тыловичку, здорово!
Егоров же внимательно следил за тем, что происходило на сцене.
А Макся в это время так же таинственно отвечала Патрикеевой:
– Горячий, иной раз даже чересчур! Прямо страшно за него становится. А сдержанные люди всегда такие. Сорвётся и понесёт!
А на сцене начальник ДКА и его комендант-сержант выдавали стулья на сцену с таким видом, будто бы делали великое одолжение. Между каждым стулом шла большая пауза, и с каждым вновь появившимся стулом комендант заново пересчитывал количество поставленных на сцену стульев.
А из комнаты рядом с залом уже начали слышаться голоса. Люди уже приходили на концерт, и это было правильно. До начала концерта, указанного в плане, оставалось только десять минут, а сцена была ещё не готова, и света на сцене ещё не было.
Егоров терпел, терпел и наконец резко встал.