– Нет! Так я работать не умею. И не могу! Пойду найду кого-нибудь из нашего командования. Уже, наверное, приехали. – И он пошёл к выходной двери.
Начальник ДКА увидел это и крикнул:
– Послушайте! Куда вы? Почему вы такой нетерпеливый?
– Наоборот! Я очень, слишком терпеливый! Вот всё терпел, глядя на вашу тягомотину. Теперь уже не могу больше терпеть!
– Ну что вам надо?
Но тут открылась дверь и вошёл невысокий, худощавый дивизионный комиссар, рядом с ним шёл Гаврюшин. Это был член военного совета армии Грушецкий. Все бывшие в зале встали. Гаврюшин, проходя мимо, улыбнулся Егорову.
Грушецкий подошёл прямо к сцене, посмотрел иронически на начальника ДКА, покрутил головой и сказал довольно громко:
– Опять у вас безобразия? – говорил он громко, но не повышая голоса и не срываясь на крик. – Почему не готова сцена? И что, концерт будет проходить при коптилках? Коптилки будут у этих товарищей в окопах, а у нас же есть свет. Почему артисты сидят здесь, а не в артистических комнатах? Ведь, вероятно, им надо приготовиться? Или вы ничего этого не знаете, товарищ начальник ДКА? – в его голосе явно слышались и яд, и ирония.
– Всё готово, всё готово, товарищ дивизионный комиссар! – засуетился начальник ДКА.
– Быть может, поздно приехали артисты? – спросил Грушецкий. Он обратился к Егорову, стоявшему в положении «смирно». – Вы начальник? Когда вы приехали? Отвечайте точно.
– Полтора часа находимся здесь, всё было бы готово, мы всё сделали бы сами, но здесь никого не было! – ответил Егоров.
– Вот как? Понятно! В общем, как хотите, – он повернулся к начальнику ДКА, – но через пять минут надо начинать. А с вами у меня ещё будет разговор.
Грушецкий и Гаврюшин вышли.
Как по мановению волшебной палочки – открылись двери, действительно, за сценой были две-три крохотных комнатки – артистических, в которых было достаточно тепло. Женщины достали зеркала, открыли свои чемоданчики и стали спешно готовиться к выступлению. Музыканты начали настраивать инструменты. Голубев методично раскладывал ноты. Наконец вспыхнул свет и на сцене, и в артистических комнатах, и Егоров начал понемногу успокаиваться. Теперь только бы провести концерт в хорошем темпе и в хорошем настроении.
Вошёл Гаврюшин.
– Так, говорят, ты допёк этого клубника? Сейчас дивизионный комиссар давал ему трёпку, так он на тебя жаловался, что ты тут скандалил и дебоширил. Что за дебош был?
– Я же его в бездельничанье уличил и обещал, что доложу вам об этом.
– Ладно! Грушецкий, брат, парень такой, что всё под землёй видит. Знаешь, что он ему сказал? Если бы, говорит, я был бы на месте этого капельмейстера, я бы тебе лично оторвал бы голову и был бы прав. Так что ты абсолютно чист перед всеми. Ну как? Готовы ли? Народа полно, и гости уже здесь. Ты, Егоров, помни слова Прохоровича. Будь совершенно спокоен.
– Ну, часть покоя я уже потерял через этого деятеля!
– Возьми себя в руки, а о нём и не думай! Это всё чепуха. – Он одёрнул гимнастёрку, поправил портупею, причесал волосы и сказал:
– Ну, я пойду на сцену, скажу пару слов.
Свет в зале погас, но зато гораздо ярче стало на сцене. Гаврюшин начал говорить. Говорил он очень сжато, конкретно. Изложил причины, побудившие организовать концертную группу, сказал кратко, из кого она состоит, а закончил такими словами:
– Вас, наверное, удивит то, что вы увидите и услышите здесь оркестр. Но ведь в данном случае мы решили показать вам свой большой концерт, поэтому здесь будет и наш оркестр, а по программе вы сами увидите, что будет идти с оркестром, а что и под баян. А тех, кто хочет послушать концерт только под баян, мы просим принять наше приглашение и пойти с нами туда, куда оркестр или не может войти из-за своей громоздкости, или куда он ходит с целями чисто боевыми. Были у нас и такие случаи! А теперь попрошу начать и сам концерт!
Оркестр вышел, как и вчера, во всём своём сверкающем великолепии. Очень украшали людей фуражки с яркими околышами. Егоров вышел и во время своего поклона в зал оглянул мельком сидевших. К его удивлению, он увидел в зале много женщин, бывших и в военной форме, и в гражданских платьях. Он сообразил: ведь в штабе армии много женщин – врачей, связисток, машинисток, да мало ли женщин в армии.
Командарм и Грушецкий сидели в третьем ряду, и за ними, затылок в затылок, сидели Прохорович, Гаврюшин, Бобков. Начальник ДКА стоял в кулисах.
Голубев объявил первый номер, и концерт начался.
Хорошо, очень хорошо приняли «Выходной марш». Музыканты играли весьма серьёзно и ответственно. Начали сюиту из «Лебединого озера». И тут, совершенно неожиданно для Егорова, да, пожалуй, и для всех, произошла совсем другая реакция. В зале послышались сдерживаемые рыдания, усиленное сморкание, вздохи, соответствующие плачу. Продолжали играть и играли хорошо! И только когда кончили сюиту, Егоров понял: в этом селе, у передовых позиций, услышав родные звуки «Лебединого озера», многие вспомнили свою былую жизнь, связанные с этой музыкой воспоминания ожили, и, конечно, многие не могли сдержать себя. Это хорошо! Значит, мы сумели всколыхнуть воспоминания, сумели заставить вспомнить недавнее прошлое! Это, несомненно, плюс!
Успех был определён. Это было видно по лицу начальника ДКА, при виде Егорова распускавшемуся в широчайшей улыбке.
Но вот дошло и до «Песни о комбате Солдатенкове». Так же, как и вчера, Голубев изложил всё о Солдатенкове и истории зарождения песни. Пока он говорил, Егоров за кулисами рассылал всех попадавшихся ему под руку разыскать Колманова, привести его за кулисы. И в самый последний момент, когда ему уже надо было идти на сцену и Макся была уже совершенно готова, появился Колманов.
– Где же вас носит, Михаил Николаевич? Стойте здесь и никуда не уходите, вы будете мне нужны. Стойте, – сказал Егоров.
– Но я хочу послушать из зала! Мне же интересно!
– Услышите и здесь. А гимнастёрку одёрните. Причешитесь. И ни с места.
Так же, как и вчера, объявление о «Песне о комбате Солдатенкове» встретили бурными аплодисментами. И вот началась песня. Невольно посмотрев в сторону кулис, Егоров увидел Колманова и начальника ДКА. Они стояли буквально с открытыми ртами, а глаза были широко открыты и смотрели на Максю. Тут уже Егорову захотелось посмотреть и в зал. Просто повернуться лицом к залу было неудобно и нетактично, но он нашёл возможным повернуться боком к корнетам, и это позволило ему в какой-то степени увидеть и зал. Слушали напряжённо при совершенной тишине. Командарм и Грушецкий сидели с высоко поднятыми головами, и было видно, что они впитывают в себя каждое слово, каждую фразу. Мелькали носовые платки. По всем признакам видно, что и здесь песня получила признание и высокую оценку. Но вот наконец и последняя фраза. Песня кончилась. Тишина – и… буря аплодисментов. Макся кланяется, а Егоров поспешно выходит за кулисы и берёт Колманова, стоящего с искажённым от переживаний лицом, за руку.
– Что? Что вы, Егоров? – прошептал он.
– Идёмте, идёмте! Вы должны поклониться, представиться. Ведь вы же автор, ведь ваша же это песня! Идёмте!
– Да нет, не надо! Ну какой там автор, какая ерунда! Действительно, песню сделала солистка! Её успех!
– Говорю вам, идёмте! Нельзя же так задерживаться! Идите, не упирайтесь!
С трудом вытащил Егоров на сцену автора, и вконец сконфуженный Колманов внезапно потерял всю свою «доцентскую» выправку и начал мешковато кланяться. Слушатели кричали «бис», требовали повторения, но Егоров был всегда принципиально против бисирований и концерт продолжался дальше. С блеском проходила вся программа, и почти после каждого номера раздавались крики «бис». Прекратились возникшие в начале концерта рыдания, и в зале начали расцветать улыбки, наконец зал заполнился смехом, когда во время скетча Полежаев и Соколов на полном серьёзе изображали сухаря-офицера и придурковатого солдата и благодаря своему внутреннему чутью сумели даже пошловатые хохмы подать без акцента на пошлость, что зачастую редко удаётся даже и многим профессиональным деятелям «лёгкого жанра», «малых форм». В совершенно другом плане пела Макся «Гейшу» и «Челиту», и её долго не отпускали со сцены и не давали Голубеву объявить следующий номер. Словом, успех был самый настоящий и шумный.
Но вот отзвучали последние такты «Так будьте здоровы», оркестр встал, вышли все участники концерта, последний поклон – и Егоров, повернувшись в сторону кулис, глазами дал знак опустить занавес.
Но командарм рукой остановил Егорова и встал с места. Он подошёл к сцене, грузно поднялся по лесенке, вышел на авансцену, поднял руку и остановил аплодисменты.
– Товарищи! – начал он. – Ваши аплодисменты очень ярко выражают ваше удовлетворение и удовольствие, полученное от прослушанного вами концерта. Все вы видели, что я тоже от души аплодировал, и теперь прямо говорю, громко заявляю о том, что я лично получил большое наслаждение от этого вечера. Здесь, на фронте, среди наших фронтовых забот, тревог, напряжённых трудов, я за это время, к сожалению, короткое, небольшое, перенёсся как будто бы в другую обстановку, в другую атмосферу. Честно говорю, я отдохнул, послушал прекрасную музыку, великолепное пение, посмеялся и, конечно, получил прекрасную зарядку для предстоящих мне лично трудов. И эту возможность нам дали наши же люди, которые только что сами были в окопах, которые только что держали в своих руках не нежные и хрупкие музыкальные инструменты, а оружие, грозное и смертоносное! И эти люди в любой момент готовы идти в бой и наравне со всеми своей грудью защищать нашу священную Отчизну! И не просто жертвовать своей жизнью, а воевать с расчётом именно своей победы! Имейте в виду, что у них уже есть богатый боевой опыт и умение разить врага, рискуя своей жизнью! Это нам дорого вдвойне! И дорого, очень дорого то, что они первые в нашей армии пошли по пути создания своих собственных музыкально-литературных памятников. С каким неподдельным восторгом и интересом слушали мы все «Песню о комбате Солдатенкове»! «Песню о Чижовке»! А ведь эти песни созданы в этой самой дивизии, которой повезло так, что она с самого своего появления на фронте нашем не выходит с переднего края, сидит в земле. В этой дивизии не забыта память о героически погибшем молодом комбате, а как вы слышали сами, увековечили его память в этой прекрасной песне, так великолепно исполненной. И подвиги дивизии в памятной всем Чижовке также сохранены в дивизионной песне! И всем другим дивизиям и полкам надо взять за образец этот опыт сегодняшних наших замечательных исполнителей и научиться у них искусству воплощения своих деяний в песнях, в музыке. Я лично уверен, что те концерты, которые будут даваться в окопах, в блиндажах, хотя и не будут такими блестящими, как сегодняшний концерт, всё-таки не будет там этого великолепного оркестра, будут так же хороши своей насыщенностью, жизнелюбием, оптимистичностью и явятся ценным, дорогим подарком для наших героев-бойцов. Я в этом уверен! – Командарм повернулся к Егорову. – Я от души и сердечно благодарю вас, – он пожал Егорову руку, – солистов концерта, всех, всех исполнителей, от