– Это дамам! – галантно заявил он.
– Интересно, откуда это? – заинтересованно спросил Егоров.
– А с пайком дали! Как доппаёк! – невозмутимо отвечал Кухаров.
– Да? Но, по-моему, в требовании мы о конфетах не писали? – ладил своё Егоров.
– Так это же сверх пайка! Ну выдали, и всё! – настаивал Кухаров.
– Ну ладно! Очень хорошо. Ну и чай нынче! Как до войны!
И как-то забылась эта коробка конфет. Не заострила внимания. А на утро пришлись новые события. Приехал адъютант Гаврюшина и привёз несколько пакетов. В одном из пакетов было приказание на проведение концертов. Так и было напечатано на машинке. «Больших совместных концертов дивизионного оркестра и дивизионной концертной группы». Прочли это приказание и сейчас же вспомнили пророчество Агафонова. Концертов было много, и все в разных местах, а о выходе на передний край даже не было упомянуто. Но… приказ есть приказ, и выполнять его необходимо.
Второй пакет был причиной изумления. В нём находилась выписка из приказа по армии о присвоении М.И. Егоровой звания «лейтенант а/с» и назначении её на должность «зав. делопроизводством ГСМ дивизии».
– Что такое? – изумился Егоров. – Макся! Смотри! Это ведь насчёт тебя прислано! Не пойму!
Макся прочла и онемела от удивления.
– Ничего не понимаю! Я лейтенант? Почему? Как это так?
Позвали всех, кто мог прийти. Все читали, смеялись, поздравляли Максю и разводили руками!
– Значит, что же? Я не буду петь, а начну заведовать делами ГСМ. А что это значит, ГСМ? – чуть не плача спрашивала Макся.
– Ну подожди плакать! Лейтенантам плакать не полагается. Тоже мне, лейтенант! Вытри лицо. ГСМ – это значит горюче-смазочные материалы.
– Видишь? Смазочные! – и она залилась ещё горше!
– И не предупредил никто! Тут какая-то неразбериха и путаница! Наверное, просто не туда заслали бумажку, или перепутал посыльный. Надо ехать в дивизию!
Но выехать сразу не удалось, зато через два часа в комнату Егоровых явился майор Бобков. Он широко улыбался, был очень весел, приветлив и сразу же начал излагать свои восторги по поводу вчерашнего концерта.
– Спасибо вам, Александр Иванович! Всё это очень приятно слышать, но дело в том, что мы получили какую-то странную бумажку. И, по совести говоря, никак не можем толком понять, в чём тут дело?
– Какую бумажку? Покажите.
– Да вот! – Егоров подал ему выписку из приказа.
– Ах, вот что! – Бобков ещё шире улыбнулся и закивал головой. – Так что же? Радоваться надо! И молодцы, так быстро сделали. Поздравляю вас, товарищ лейтенант! – обратился он к Максе.
– Да объясните же всё-таки! – в один голос начали просить Егоровы.
– Всё очень просто! Ещё когда я был на репетиции у вас, после я докладывал об этом комдиву и комиссару. Возник вопрос, как же вас содержать. Зачислить бойцом? Значит, лишить доппайка. Платить вам будут как бойцу? Но этого же очень мало. Да и неприлично платить певице такую мизерную сумму. Ну и решили представить к званию и зачислить на должность, где вы будете только числиться, а работать будете только в концертной группе. Тут ничего особенного нет, у нас это практикуется, сверху донизу. А делу – польза! И всё! Что же тут непонятного? Всё законно!
– Да! Теперь понятнее стало. Но ведь это выходит, что Макся теперь связана по рукам и по ногам? Уже теперь поехать домой к дочке она и не сможет? Нет, кажется, придётся хлопотать об отмене приказа!
– Почему связана? Всё обсуждено! Готовить программу будете ездить домой. Пожалуйста! Постараемся предоставить все удобства и возможности. Уж в этом я вам ручаюсь!
– Спасибо. Но ведь не век же мы будет здесь? Вероятно, приближается тот срок, когда мы двинемся вперёд? И всерьёз двинемся?
– Конечно! Но когда это будет, ещё не ясно. Сталинграду-то пока туго приходится. Но когда изменится наше положение, тогда и будем думать о нашей солистке. Во всяком случае – в обиду не дадим. Это ясно? И дочку видеть будете. И помогать ей будет из чего. А в общем, приезжайте к вечеру в штаб дивизии, надо вашей Максе получить удостоверение. Это обязательно.
Он посмотрел полученное приказание о концертах, сказал, что «в окопы ещё находитесь», посидел ещё немного, с сожалением отказался от обеда и уехал.
Начали репетицию. Во время репетиции прибавили ещё кое-что новое, для оркестра. Занятия шли интересно, и все работали, как говорят, с душой.
Вечером Егоровы в сопровождении Королёва и Пугачёва пошли в штаб дивизии. Опять вид разбитых домов, разрушенных стен привёл Максю в уныние, но штабные командиры, бывшие вчера на концерте, так благодарили Максю, так приветливо и гостеприимно отнеслись к ней, что настроение у неё поднялось и, расписываясь в получении удостоверения, она уже весело улыбалась. А когда возвращались домой, то пришлось проходить мимо продсклада, где их окликнули Кухаров и Бондаренко. Они получали продукты и стояли около повозки с Сонечкой в упряжке, а Бояринов легко таскал на спине ещё мешки и пакеты. Кухаров пересчитывал мешки на повозке, укладывал покомпактнее какие-то свёртки и в это же время говорил с Егоровым.
– Поедемте с нами! Чего пешком-то топать?
– Да уж всё-таки лучше пешком. Да и пройтись не мешает.
Следующий концерт был назначен в Полевом передвижном госпитале (ППГ) 2254, стоявшем в селе Орлово. Именно седьмого ноября там должен был состояться полностью концерт и оркестра, и концертной группы. Подавляющую часть находившихся там на излечении составляли люди из дивизии Прохоровича. Но было приказано перед выездом в Орлово заехать на продсклад дивизии и получить там подарки для раненых, которые после концерта и надлежало раздать им. Этот мощный продсклад находился тоже в Новой Усмани, и заехать туда не представляло ни малейшего труда.
Егорову приказали подарки принять в продскладе и организовать их раздачу в госпитале – так, чтобы это не было похоже на раздачу хлебных «паек» старшинами рот. Машины за оркестром и группой седьмого ноября прибыли вовремя. Все спокойно уселись, разместили удобно своё имущество и оставили достаточное место для подарков.
Получить подарки надо было на четыреста человек. Приехали на склад. Предъявили приказание Прохоровича.
Начальник продсклада, интендант, весьма упитанный, жирный человек с большими изогнутыми бровями и солидным носом, почему-то не очень хорошо выговаривавший букву «р», прочитав приказание, состроил недовольную мину и поморщился.
– На сколько человек? – переспросил он.
– Там же написано! – отвечал Егоров. – Цифра не изменилась.
– Ну что же! – начальник помялся. – Пойдёмте на склад.
Продсклад был снизу доверху забит посылками в деревянных ящиках и ящичках, в матерчатых обвёртках. Егоров никогда в жизни не видел такого множества посылок даже на почте. И невольно начал обращать внимание на надписи на посылках: «Действующая армия. Любимому защитнику Родины и мира», «Самому храброму бойцу», «Дорогому воину», «Храбрым защитникам» – и всё в этом же характере. Именных посылок не было.
При взгляде на это множество вещей невольно казалось, что вся страна, все, кто был в ней, послали всё своё на фронт, чтобы как-то выразить свою любовь, свою признательность к тем, кто стоял с оружием в руках прямо против ненавистного врага, каждый хотел хоть чем-то порадовать, приветить своего родного солдата в его тяжком труде. Это было очень трогательно.
Но начальник склада самым равнодушнейшим образом подозвал двух своих красноармейцев отъявленно тылового вида, пошептал им что-то на ухо и, сказав: «Так на четыреста человек подберите», – вышел из склада.
Шёл он, небрежно отпихивая ногами ящики, в которые где-то там, далеко, отрывая, быть может, кусок хлеба от себя и своих детей, люди любовно, почти благоговейно, вкладывали вместе со своими немудрёными подарками свою душу, любовь, заботу о воинах! Ящики отлетали из-под интендантских сапог.
Наивный Егоров даже побоялся, что четыреста ящиков не войдут в машины. Экая ведь куча, четыреста-то ящиков! Он полагал, по-своему, по-егоровски, что подарок – это ящик, посылка! Что каждому раненому и будет вручена именно посылка. Сколько радости и интереса доставит она ему, раненому, искалеченному, отдавшему свою кровь за Родину и за тех людей, которые прислали ему этот свой праздничный привет. Как интересно вскрыть посылку и своими руками перебрать всё, что там в ней находится.
Но делалось-то совсем не то. Тыловые солдаты какими-то железяками грубо и резко вскрывали ящики и высыпали их содержимое на пол. Интересное и дорогое откладывалось в сторону, а яблоки с подгнившими бочками, дешёвые папиросы, мыло, какие-то лепёшки и пампушки, словом, всё самое дешёвое и уже начинавшее портиться, шло в другую сторону. Образовалась гора таких «подарков», где не было ни бутылки вина, а вина, между прочим, было много в посылках, и хорошего, марочного, и похуже, но какое бы оно ни было, оно было почти в каждой посылке, ведь посылки-то были к празднику! Ни одеколона, ни хороших носков, платков, портсигаров. Всё это было отобрано и положено в другую сторону.
– Ну, забирайте свои подарки! – сказали тыловики. – Вот так на бумаге и берите. Хватит вам!
– Подождите минутку! Что забирать? То, что вы сюда отложили? А где же подарки-то? – спросил Егоров.
– Вот и подарки! Что отложено. Берите, берите! Это как раз вам!
– Нет! Этого я брать не буду. Давайте мне подарки раненым. Четыреста посылок. Об этом речь шла, а не о подачках. Вы что? Думаете, что делаете?
– А нам что думать? Нам начальник приказал, мы и делаем. Сами делать не будем. Мы народ подчинённый!
– Да вы понимаете, что это раненым? Тем, кто сейчас лежит в госпитале?
– А нам что? Кому-никому! Что прикажут, то и делаем.
Егоров начинал беситься. Музыканты, стоявшие позади Егорова, тоже возмущались.
– Стыдно взять такое! С какими глазами давать-то будешь раненому? Подачка, что ли, какая? Смотреть стыдно…
– Зовите сюда начальника! – сказал Егоров.
– А нам к нему ходить не приказано! – отвечали тыловики.