Королёв был честен, прям и искренно любил и уважал Егорова. Поэтому, немного краснея и конфузясь, сейчас же сам обо всём этом доложил Егорову.
– Да! – произнёс Егоров. – В самом деле некрасиво. Главное – ни к чему было там играть-то! Действительно, получилось вроде того, что вам захотелось в обществе этих девушек побыть, так неудобно, так хоть через музыку внимание заработать! Так, что ли? Нехорошо! А уж если Тихомиров в дивизии об этом расскажет, то тогда, конечно, взыскания не миновать! Вот и репутация оркестра подмочилась. А почему? Приказание не выполнили. А я так надеялся и был уверен в Королёве!
Королёв молчал, только вздыхал тяжело.
– И ведь ещё одно! Всё-таки невыполнение приказания, и даже не моего! Как ни крути, а оно вылезает наружу. Было приказано что? Без приказания Прохоровича или Гаврюшина оркестр не выводить никуда. Было?
– Так точно, было! – вздохнул Королёв.
– Видишь, как получается? Надо наказывать… – Егоров улыбнулся. – А не хочется! Больно настроение хорошее! Так поработали, таких людей повидали! Видели, как у них настроение менялось, и вдруг… ну что мне с вами делать? Как благодарить?
Королёв совсем скис. Только переминался с ноги на ногу.
– Ладно! Не топчись уж! Скажи, что сделал тебе баню. Ведь, в конце концов, виноват только один ты! Если бы не дал ты команду, никто и не пошёл бы с инструментами. И больше, Королёв, такого чтобы не было. А то ведь знаешь, дружба дружбой, а служба…
– Службой! Так точно, товарищ старший лейтенант. Знаю! Больше этого не повторится ни при каких случаях.
– Ну и ступай. Занимайтесь сами, что делать – знаете. Концертантам – отдых, пусть поедят и спать лягут. А я, по совести говоря, тоже лягу. Там конечно, был не сон. Днём ведь спали-то! Да и устали!
– Ещё бы, товарищ старший лейтенант. Отдыхайте спокойно.
Но не успел ещё Егоров напиться чаю, как прибежал Кухаров.
– Вот, товарищ старший лейтенант! Пусть у вас стоит!
– А что это, интересно?
– Награды!
– Какие ещё награды?
– А за концерты! Баженов дал литров пять, старшины старались тоже! Кто по два, кто по три! Полный термос получился!
– Подожди! Чем же он полон-то? Че-ем?
– А водкой!
– Как водкой? Ты что? Побирался там, что ли? На водку просил? Срам какой!
– Как побирался? И не побирался совсем! Просто говорил…
– Что ты говорил? Жалкие слова?
Макся начала хохотать.
– Митя! Там же подумают, что и я пьянчужка! Ай да Митя! Ай да голова!
– Да ведь Баженов сам позвал. Вот, говорит, за «Не осенний мелкий дождичек»! Я вам налью! Пригодится! Время холодное! Сырое!
– Вон как? Да ведь водка-то, выходит, ворованная? От солдат отнял твой Баженов! – возмутился Егоров.
– Да, отнимешь у них, как же! Нет! Просто у них остаётся! Выпишут в роту на двести человек, а сегодня уже не двести, а сто семьдесят. Вот и есть уже запас. Никто не в обиде. И старшины тоже.
– Ну, Кухаров! Если бы я знал, что ты этим будешь заниматься, я бы тебя не брал с собой. И то смотрю, где же это «охранник»-то мой? Знаменитый стрелок? А он, оказывается, водочку стрелял. Больше ты со мной туда не пойдёшь! Такого срама я ещё никогда не переживал. Ну и бесстыдник же! Совесть-то где твоя?
– Для вас же старался! – упавшим тоном отвечал Кухаров.
– Что для меня? Что я, алкоголик, что ли? Только и делаю, что водку пью? Когда это ты видел?
– Зачем чтобы вы пили? Гости у вас бывают. Завозов вот придёт, как хорошо бы ему водочки-то дать?
– Будет редактор ворованную водку пить! Скажешь тоже! А для Завозова у нас и своей водки хватит. Получаем-то ведь аккуратно. Ты же и нальёшь. Чего врать-то?
– Лишней не будет. Всё равно! – не сдавался Кухаров.
– Ладно. Всё! Унеси её отсюда. Да если увижу или замечу кого-нибудь под газом, тогда чтобы не нюнили. Расправа будет коротка. Сам знаешь!
– Знаю! – вздохнул Кухаров и ушёл вместе с термосом.
А через несколько дней, когда оркестр регулярно и увлечённо работал над новой программой, пришло приказание о втором выезде концертной группы в окопы. Теперь уже в полк Семидева. И работа пошла по новому руслу. Концерты шли отлично, о концертной группе заговорили, её стали ждать и нетерпеливо и заинтересованно стали завоёвывать право на «получение концерта». Артисты стали уже пользоваться популярностью, в полках Полежаева так и звали «Швейком»! Макся была известна под именем «наша соловушка», а большую часть времени группа проводила уже не в Новой Усмани, а в окопах, и уже Прохорович с Гаврюшиным думали о том, что, пожалуй, надо оркестр переводить ближе к передовой, хотя бы к штабу дивизии, а то очень далеко приходится ходить концертантам, зачем так уставать?
И в один из прекрасных дней оркестр был переведён почти к штабу дивизии, в посёлок, прилепившийся к самым элеваторам, вознёсшим в небо остатки своих башен.
Сообщение с передовой, конечно, улучшилось. Ходить стало впятеро ближе, и путешествия на передовую и обратно перестали быть проблемой. И жильё было найдено вполне удобное. Четыре домика дали под оркестр. В одном из домов разместили Егоровых, а за их стеной Патрикееву, а в комнатушке с другой стороны – Попова. Один домик сделали репетиционным помещением. В двух оставшихся разместились все остальные и кухня. Здесь нашлось помещение даже и для Сонечки, вместе со всем её хозяйством. Стало легче и проще доставлять продукты, словом, жить стало легче, но… значительно больше ощущалась близость передовой. Гораздо слышнее были звуки стрельбы, разрывы снарядов и мин, больше того, зачастую с тревожным шелестом пролетали над посёлком тяжёлые снаряды – и немецкие, и наши. Жить было легче, но ухо надо было держать востро!
Егоров категорически запретил Максе выходить без дела из дома, а лучше всего выходить только с ним.
– Гулять будешь ходить со мной, или вот с лейтенантом Поповым. Да и нечего тебе делать на улице-то! Простужаться только!
Макся была недовольна, но помалкивала. Понимала, что разговор идёт не на шутку.
Не проходило репетиции, чтобы кто-нибудь из начальства не присутствовал. Просто так, посидят, послушают, повздыхают и уйдут… И всегда спросят, нет ли в чём-нибудь нужды. Быть может, в чём-то надо помочь!
Одно из приказаний на выход в окопы имело пункт: «выход на пять полных суток». Из этого следовало, что нагрузка будет тяжёлой.
Когда тронулись в путь от электростанции, показалось Егорову, что с ними идёт кто-то лишний. Он подошёл поближе и узнал в шедшем Завозова.
– Да это вы? Александр Иванович? – радостно прошептал Егоров.
– Я, я! Вот хочу с вами походить, посмотреть, как это у вас получается. Интересно и полезно! Надо людям рассказать об этом. Не против?
– Что вы? Очень рад, что вы с нами. Только всё время с нами быть устанете! Мы и сами-то устаём!
– С вами побуду в разных местах. Вы же не в один полк идёте, в разных местах будете. А в основном я буду с бойцами, с солдатами. Надо их мнение услышать, узнать, как им это помогает. Вы ведь знаете, я не очень-то верю словам, люблю сам всё увидеть и пощупать, тогда и пишется легче!
– Очень рад! Даже настроение повысилось! Честное слово!
Концерты проходили отлично. И Егоров видел, что среди солдат сидит и Завозов с неизменным своим блокнотом в руках. После концертов он куда-то исчезал.
Действительно, этот выход был очень трудным. И не из-за того, что было много концертов, а именно потому, что были они в разных местах и надо было переходить в опасных пунктах, иногда выжидая момента «от выстрела до выстрела». Очень трудно было с Максей, всё же сапоги её донимали ужасно, и передвигаться быстро ей было почти невмоготу. Но в общем всё шло хорошо. На этот раз последний концерт был для оперативной группы Семидева, после чего он пригласил всех в свой блиндаж. Был и его комиссар, симпатичнейший и добрейший старший политрук Светляков. Они радушно принимали гостей, угощали их чем могли, благодарили и желали им новых успехов в их трудном, но приносящем столько радости людям деле.
Неожиданно в блиндаж вошёл адъютант Прохоровича.
– Ну, наконец-то я нашёл вас! Где только не был! Собирайтесь, пожалуйста, товарищи Егоровы, Патрикеева и Попов. Вас ждёт генерал!
– Какой генерал? – удивились в блиндаже.
– Наш генерал! Генарал-майор Прохорович! Утром сегодня получили приказ. И по радио, говорят, сообщали. Совнарком присвоил звание. Так что теперь имейте в виду: обращаться по званию – товарищ генерал!
– Вот здорово! – крикнул Семидев. – За это надо выпить и пожелать старику новых успехов и Героя!
– А Гаврюшину дали? – спросил Светляков.
– Дали полковника. И он теперь уже не комиссар, а замполит!
– Значит, эта реорганизация прошла?
– Всё! Красноармейцы теперь вполне узаконенные солдаты, командиры – офицеры, а младший начсостав остался как и был, старшины, сержанты! Да всё прочтёте! Уже всё написано. Завозов уже и образцы погон в газете тиснул!
– Верно? Значит, погоны ввели?
– Ввели! Уже ввели. Только собирайтесь! Ведь у вас тут всё уже кончено? Люди пусть следуют домой, а вы, пожалуйста, за мной! Вас ждёт подвода.
Полежаев, назначенный старшим, быстро повёл группу к выходу, торопились отдохнуть, а приглашённые к комдиву вслед за адъютантом, попрощавшись с Семидевым, пошли тоже. Светляков отправился их проводить.
– Тут осторожнее, товарищи, идите. Лучше пригнитесь на всякий случай. Здесь неудобный ход сообщения, высоко очень, иногда простреливается. И поворот здесь рискованный, как раз попадёшь из огня да в полымя! – говорил Светляков, пропуская группу.
Все прошли, последним пошёл Светляков, и не успели они пройти трёх шагов, как, отражённый стенами траншеи, грянул выстрел, и сейчас же раздался шум упавшего тела… Моментально бросились назад и увидели тело Светлякова, распростёртое на дне траншеи – навзничь. Он пытался подняться и жалко улыбался:
– Вы целы? Идите скорее! Я говорил, что место опасное. Идите, идите, не останавливайтесь здесь! Я доберусь сам, помогут мне! До свиданья!