е недалеко, не менее оглушительный взрыв тяжёлого снаряда. Было слышно, как этот снаряд, грозно шипя, пролетел над крышей приютившего их домика. И сейчас же новый выстрел и новый взрыв раздались с другой стороны, и опять то же впечатление. Рядом, тут, совсем близко! От силы этих выстрелов, взрывов с потолка полетела штукатурка. Сказать, что это было не очень страшно, – нельзя. И, почём знать, может быть, и не стоило сейчас сидеть в доме, во время такой перестрелки! Всё же они успели выпить налитое вино, но налить по второму бокалу уже не могли. Гром, буквально гром выстрелов заставил их что-то предпринять. Звенели, дребезжали стёкла в окнах, дрожали стены домика. Спешно покрыли стол с едой, чтобы падающая с потолка штукатурка не испортила их новогоднего угощения, приоткрыли дверь, чтобы её не заклинило случайно, а потом Егоров накинул поспешно шинель на плечи и, сказав Максе, чтобы она не выходила никуда, побежал в дом к музыкантам.
Но музыканты были совершенно спокойны, самым безмятежным образом они сидели вокруг стола за импровизированным ужином и без всяких сомнений и страхов встречали Новый год! Шквал снарядов, проносившихся над их головами, их совершенно не смущал, и они, не обращая ни малейшего внимания на оглушительные взрывы, продолжали невозмутимо выпивать понемножку, с аппетитом закусывая. Увидев Егорова, они пришли в восхищение и радостно закричали:
– Товарищ старший лейтенант! Вот здорово, что вы пришли! А где же ваша супруга? Давайте вместе встречать! Садитесь с нами!
А Берман, всегда отличавшийся большой осторожностью и недолюбливавший больших огневых налётов, совершенно спокойно сказал ему:
– Наш концерт кончился ещё до наступления Нового года, а артиллеристы решили его продолжать и даже переступить за Новый год! Ваше здоровье! Поздравляю вас!
И Егоров остался с ними. Королёв сбегал за Максей, привёл её, встревоженную, испуганную, но, увидев спокойную обстановку, она успокоилась и сама и сидела за столом, пожалуй, тоже уже не обращая внимания на бушевавшие залпы.
Сходили и за лейтенантом Поповым. Только Патрикеевой не было. Она прямо с концерта побежала в медсанбат, к своим подругам, решив провести новогоднюю ночь вместе с ними.
Редкостная по силе артиллерийская дуэль продолжалась до самого утра. Около семи часов утра, прибрав комнату, легли отдохнуть. Ведь первого января 1943 года тоже был концерт для отдельного батальона связи. А потом были концерты: для участников слёта младшего комсостава дивизии, где эту программу прослушали и все командиры и замполиты полков, и многие офицеры дивизии. Этот же концерт был проведён и для артполка. И все они шли с большим успехом, подтверждали жизнеспособность и эффект программ и давали уверенность в том, что и на армейском смотре эта программа пройдёт на ура. Генерал Прохорович вместе с Гаврюшиным прослушал эту программу несколько раз и, вызвав к себе Егорова, совершенно серьёзно сказал:
– Значит, восьмого января едете вы на смотр. Смотр будет трудным, ведь мы опять в другой армии! Опять нас будут «чужаками» рассматривать. Поэтому – держаться исключительно дисциплинированными, одетыми быть как на бал, как на приём в Кремле, чтобы всё блестело, выступать уверенно и слаженно, в этом-то я уверен! Ещё раз покажите, что «окопники» могут не только в окопах сидеть и фрицев бить… Оценками не интересуйтесь! Без вас это сделают. В программу никаких изменений и добавлений вносить не надо. Всё как есть. Как нам показывали, так и им покажите. Быть может, и я приеду, а может быть, и не смогу. Гаврюшин будет, ещё кое-кто из наших будет. Так на людях, при армейских, к ним особенно-то не подходите. Держитесь в рамках спокойствия и уверенности. Машины даём в ваше распоряжение, Егоров. Я думаю, трёх машин за глаза хватит. Они будут вас ждать, и назад езжайте сразу же после концерта. Не после своего выступления, а когда всё закончится. Обсуждения не ждите. Гаврюшин потом всё расскажет и вам, и мне. Мне-то ведь тоже интересно. Покажите свою абсолютную незаинтересованность в оценке. Не из-за оценки работаем, а для солдат наших! Вот девиз. Так что это будет и благородно, и деликатно. Да! В зал чтобы особенно глаза не пялили, там будет много больших людей, даже по портретам известных. Так не показывайте этакой провинциальной заинтересованности. Сидят зрители, слушатели, а не знаменитые люди! Понятно? Так и внушите своим людям. Ну, всё-таки желаю удачи и успехов! За нашу дивизию всё же постарайтесь!
Генерал крепко пожал руку Егорову, улыбнулся и проводил его до выхода.
Программа была отрепетирована отлично, шла как по маслу, без сучка и задоринки. Был установлен и тщательно соблюдался темп концерта, и концертная программа шла ровно, как по рельсам. Ничто не вызывало сомнений Егорова. Конечно, шевелились сожаления о том, что вот нет гобоя, жаль всё же, что нет этой краски, а как бы он был кстати в этом месте! Что нет четырёх валторн, а аккорд валторн был бы здесь так нужен! Но фронт был всё же фронт и надо было обходиться имеющимися средствами.
За программу Егоров был совсем спокоен.
А с утра восьмого января Королёв, Берман и Ростовский устроили баню. Всех побрили, подстригли, отгладили обмундирование, подшили белоснежные подворотнички, начистили до зеркального блеска обувь, надраили инструменты как для парада на Красной площади, то же самое проделали с пуговицами и другими медными деталями снаряжения. К четырём часам дня к их домикам подошли три больших автомашины. Начали грузиться, и в этот момент сюда же подъехала выкрашенная белой краской «эмка». Из машины вышли Прохорович, Гаврюшин и… Завозов.
– Ну, как у вас? Нет сомнений? – спросил генерал.
– Настроение самое боевое, товарищ генерал! Думаем, что проведём смотр с обычным успехом! – отвечал Егоров.
– С обычным успехом не выйдет! – говорил генерал. – Действительно, ведь там мы, собственно-то говоря, чужие. Поэтому и надо добиться большего успеха. Поразить их надо! Ну, вас не учить, сами всё знаете и понимаете! К сожалению, я там не буду! А хотел бы побывать там. Гаврюшин и Завозов будут. Следом за вами поедут. Ну, все погрузились? Так езжайте! Желаю успеха.
Музыканты высоко оценили внимание генерала.
– Ну где это было, чтобы комдив, генерал, приехал проводить оркестр на игру? – говорил Макстман. – Ни-где! Разве можно? Ведь они, генералы-то, боятся свой авторитет уронить! Как бы престиж не потерять! Как бы не сказали, что прост, мол, этот генерал! А наш? Душа! Че-ло-век! Ведь занят – сверх головы, дел у него… а вот… подъехал! Успеха пожелал! Ребята! Не подкачай! Сделаем генералу нашему подарок! От нас тоже ведь многое в успехе зависит!
– Да! Для такого человека не постараться – грешно! – говорил Агафонов. – Из кожи надо вылезть, а класс показать!
Машины тронулись.
По отлично накатанной зимней дороге сорок километров до села Орлово проехали быстро.
В центре села стояла большая школа, в которой размещался армейский ДКА этой, очередной, армии. У здания школы уже стояло порядочное количество автомашин и толпились солдаты. Остановились, сошли с машин, и Егоров пошёл разыскивать начальство.
Приёмом прибывших занимался полковник, работник политотдела армии.
Он вежливо, но суховато выслушал Егорова, показал ему место, где было можно разместить людей и где они могли подготовить себя к выступлению, узнал количество прибывших с ним людей и выдал талоны на питание в столовой Военторга при штабе армии. После всего этого он сообщил, что группа дивизии Прохоровича будет выступать предпоследним номером второго отделения.
– Кто прибыл из командования дивизии? – спросил полковник.
– За нами следом едет замполит дивизии полковник Гаврюшин и редактор газеты капитан Завозов, – ответил Егоров.
– Хорошо! Я их увижу.
Концерт-смотр начался в семь часов вечера. Командарм, молодой ещё совсем Черняховский, прибыл в точно назначенное время. Ни минутой позже или раньше! Вместе с ним приехал и член военного совета армии, генерал-лейтенант Запорожец, чьё лицо действительно было всем знакомо по портретам, вышедшим в громадных тиражах в те времена, когда он занимал неизмеримо более высокий пост. Было очень много генералов, зал был заполнен отлично одетыми, совсем по-довоенному, военными, нарядными женщинами, зрительный зал, наполненный людьми, в какой-то степени напоминал Егорову уже не те аудитории солдат и офицеров, пришедших с переднего края наших позиций, а зал филармонии, заполненный не любителями музыки, а людьми, пришедшими сюда для того, чтобы показать свои туалеты, чтобы побыть на людях, сказать потом: «Я был в концерте… я слышал…»
Конечно, Егорову было интересно послушать другие ансамбли, поучиться у них, позаимствовать хорошее, что есть у них и чего не хватает ему. Вместе с Максей и Берманом он незаметно вошёл в зал и пристроился в уголке, недалеко от сцены.
Концерт начался. Егоров превратился в слух и внимание. Но пока что ничто не обращало внимания на себя. Было впечатление того, что выступали не ансамбли, а случайно подобранные люди, что-то умевшие в какой-то степени делать. Они были, что называется, «свалены в одну кучу», без всякого учёта их возможностей и специфики, и это, увы, выдавалось за ансамбль.
Больше всего это походило на обычный показ даже не полковой, а ротной самодеятельности. С недоумением смотрел Егоров на сцену и ждал чего-то настоящего. Было же очень серо и неинтересно. Ни малейшего проявления профессионализма, или хотя бы тщательной отделки отдельных номеров.
Бесспорно, что это моментально оценил и зал. Начались слегка приглушённые разговоры, иногда даже раздавался смешок, явно не относящийся к тому, что происходило на сцене. Егоров посмотрел на генерала Черняховского, он сидел опустив голову вниз и, кажется, чувствовал себя неудобно. А Запорожец, по-видимому, и совсем не смотрел на сцену.
Берман шепнул Егорову:
– Вот, сразу видно, как оценивают концертные группы на местах. Командование не обращает внимания, а в результате – халтура. Пойдёмте, товарищ старший лейтенант, к своим! Что тут смотреть? Одно расстройство!