– Подождите, Берман! Не может же быть, чтобы всё было так!
Но ничего не было. Впечатление самодеятельности усиливалось ещё и тем, что выступил хор, человек двадцать солдат, во главе которых стоял певший хорошим, звучным басом их командир полка, пожилой уже майор, опиравшийся на палку. Его появление в хоре вызвало аплодисменты, но и сейчас же последовавшие разговоры о том, что, конечно, это никакой не дивизионный ансамбль, если в нём поёт командир полка.
– Взяли из какого-то полка хоровой кружок и выставили на смотр! Липа! – слышались отдельные фразы.
Егорова удивило то, что во всё время первого, довольно большого отделения не выступил ни один оркестр.
Вероятно, дана такая установка: обходиться без оркестра. Но баянисты были очень слабыми, явно любители играли на баянах.
Объявили антракт. Командарм встал и хотел выйти, но к нему быстро подошёл какой-то генерал и начал ему что-то говорить, как видно, убеждать его в чём-то. Егоров подвинулся ближе и услышал:
– Прошу вас, товарищ командарм! Оркестр здесь, в соседней комнате. Он сыграет собственный вальс, «В-ские леса». Очень вас прошу!
Командарм согласился, и они вышли. Вслед за ними протиснулся и Егоров. Это было уже интересно. И оркестр было интересно посмотреть, и название вальса заинтриговало, «В-ские леса». Разве не интересно?
Действительно, в соседней комнате сидел военный оркестр в абсолютном соответствии со штатами, музыкантов было ровно тринадцать человек, и внешний их вид был крайне непривлекателен! Перед ними стоял невысокий офицер со шпалой в петлице и, видимо, нервничал. «Капельмейстер», – догадался Егоров.
Капельмейстер приготовился отдать рапорт командарму, но генерал – очевидно, командир дивизии – махнул рукой: начинайте, мол!
Оркестр звучал плохо и был почти не настроен. Аккомпанемент, именно то, за что всегда боролся и чего добивался Егоров, был жалок, да и как можно было чего-то ждать от него, когда он был представлен одним плохим альтом и, вероятно, только что начавшим учиться играть тенором. Неплохой баритонист, естественно, не мог скрыть все дефекты оркестра, что заставляло его нервничать, хотя и старался он изо всех сил.
«Собственный» вальс оказался обыкновенной дешёвой поделкой. И почему он был именно В-ским? С таким же успехом он мог быть и Брянским, и Калининским, а также мог иметь в своём названии не леса, а реки или горы. Было это простое чередование тоники, субдоминанты и доминанты, простенькой, удивительно что-то напоминающей мелодийкой сверху. Было жалко и очень грустно. Очевидно, это же настроение охватило и Черняховского. Постояв одну-две минуты около оркестра, он ушёл.
Расстроенный виденным и слышанным, ушёл к своим и Егоров.
– Ну, товарищи, я что-то ничего не понимаю! Быть может, здесь установка такая? Кажется мне, что мы или будем иметь грандиозный успех, или с блеском провалимся, разнесут нас к чёрту!
– За что же разнесут? – спросил Попов. – За нашу работу? Не верю!
– А вы смотрели? Слушали? Интересно ведь. Совсем не то, совсем не так, как нам говорили до этого! Но посмотрим!
Второе отделение было не лучше первого. Но от какой-то дивизии выступал молодой сержант с интересной фамилией – Книга! Он читал рассказы Зощенко. И это было действительно мастерски. Здорово читал Книга, и Егоров уже стал обдумывать, как бы этого парня перетянуть к себе. И зал благодарно оценил Книгу. Его долго не отпускали со сцены, Книга низко кланялся и – показывал руками, что, дескать, больше ничего не знаю! Иссяк начисто!
А командарм сидел всё в той же позе, с опущенной головой.
Но вот наконец объявили дивизию Прохоровича.
Опустился занавес, музыканты быстро расставили пульты, стулья. А за занавес вышел подтянутый, сверкающий как на параде Гаврюшин.
– Товарищи! В нарушение хода концерта командарм разрешил мне сказать несколько слов, потому что мы, наша дивизия, в составе армии находимся буквально несколько дней и, по сути дела, мы с вами почти незнакомы. – Затем он сказал, что концертная группа уже провела столько-то десятков концертов в окопах, что её деятельность освещена в газетах, что принесла она такую-то и такую-то пользу, что вместе с искусством она несёт в окопы и культуру быта и что в данное время будет дан так называемый «большой» концерт группы с участием дивизионного оркестра, при котором и состоит она, под единым художественным руководством, что желающие прослушать её окопные выступления будут желанными гостями в дивизии. А теперь, в этом концерте, мы просим всех здесь находящихся рассматривать её выступление как отдых и возможность послушать хорошую музыку и пение.
Раздались жидкие аплодисменты. Егоров поморщился.
Но вот открылся занавес. На сцене сидит в полном своём блеске военный оркестр, блистающий инструментами, снаряжением, в фуражках с малиновыми околышами. И сразу раздались аплодисменты, но не жидкие, а благодарные заранее. Один вид оркестра, соблюдающего свой воинский вид, уже вызвал благодарную реакцию зала.
Как и всегда, программу вёл Голубев, без всякого нажима, без пошлых острот, строго и академично. Вышла Патрикеева в форменном платье.
«Защитнику В.» она преподнесла с блеском. И зал принял её выступление с воодушевлением. Много, бурно аплодировали, но егоровская установка «не бисировать» – действовала. Тем более – смотр. Какие же могут быть «бисы»? Объявляется вальс из «Спящей красавицы». Вышел Егоров. Только пистолет на его поясе говорит о принадлежности к фронту. Появление его на сцене встретили насторожённо, без аплодисментов. Взмах руки – и поплыли чистые, ясные звуки вступления. Вступил Макстман. Тема вальса обволокла зал. Да, Егоров мог быть вполне удовлетворён и звучанием, и исполнением. Никогда ещё его музыканты не играли с таким воодушевлением, с такой отдачей. А какой динамики они достигли! Как звучание переходит от пианиссимо к фортиссимо! Конец… пауза и… взрыв аплодисментов.
Егоров повернулся в зал и увидел, что командарм смотрит на него с удивлением, одобрительно покачивает головой и даже слегка похлопывает ладонями, а сидящий рядом с ним Запорожец улыбается и показывает Егорову поднятый большой палец. Успех намечен. Дальше пойдёт ещё лучше!
«Флорентийская песня» определила успех концерта. Максю вызывали несколько раз. Она, радостно улыбаясь, кланялась и смотрела выразительно на Егорова. Но нет! Бисов не было, ей ещё много петь! Сегодня же, на этом же концерте. Надо быть экономным и сберегать силы…
А концерт шёл дальше, и всё больше возрастал успех, уже не было шума в зале, и люди внимательно слушали и, кажется, переживали всё идущее со сцены в зал. А в «Песне Зорики» в публике замелькали носовые платки. Вспомнились былые дни и беззаботные, радостные часы мирного семейного отдыха! Совершенным громом аплодисментов было встречено объявление дуэта «Бубенчики» из «Холопки», а когда рядом с Максей стал Егоров и начал петь, командарм, совершенно изумлённый, не отводил от этой пары глаз. Собственно, уже теперь было видно, что успех предрешён. А дальше все скетчи шли под громовой хохот зрителей, после же «Осколков быта», где Макся и Полежаев виртуозно исполняли свои роли, их не отпускали со сцены и вызывали несчётное количество раз. То же повторилось с Соколовым и Рощиным после их «Частушек о Чижовке». И великолепно прозвучал шуваловский «Новогодний тост» в его собственном исполнении.
После объявления, что концерт группы генерала Прохоровича закончен, присутствующие в зале встали и устроили настоящую овацию. Пришлось несколько раз давать занавес и выводить всех участников на поклоны!
Но в конце концов надо было уступить сцену следующей группе, и музыканты пошли готовиться к отъезду. А Егоров пошёл всё-таки в зал. Всё же ему было интересно. Но и эта, заключительная, группа была очень серой и явно не подготовлена для показа на смотре. И интереса в публике уже не было, и многие явно выражали желание уйти: «Чего же тут смотреть?» – но то, что командарм был в зале, лишало их возможности осуществить своё желание, и они сидели, неприкрыто позёвывая. Не обращая внимания на сцену, разговаривали чуть ли не в полный голос.
Сквозь толпу к Егорову протиснулся сияющий Гаврюшин, взял Егорова за руку и шепнул:
– Иди-ка, брат, за сцену. Сейчас туда командарм придёт. Хочет поблагодарить за концерт. В общем, брат, победа! Знай наших! – он молодо сверкнул глазами и исчез куда-то.
Все люди Егорова были уже одеты, да и сам он уже успел надеть пояс поверх шинели, когда в комнату открылась дверь и быстрыми шагами вошёл командарм Черняховский и член военного совета армии Запорожец. За ними шли генерал-майор Моисеев, начальник политотдела армии и Гаврюшин.
Увидев входивших, Егоров дал команду «Смирно», отрапортовал и представился. Черняховский пожал ему руку и тихо сказал: «Вольно».
Затем подошёл ближе к музыкантам и, пожалуй даже, нарочито тихим голосом начал говорить:
– Хорошо, что все вы здесь! Я очень хочу всех вас поблагодарить за вашу великолепную работу, за отличный концерт и удовольствие, которое вы нам доставили, – и, обернувшись к Гаврюшину, сказал: – Вы, полковник, тоже включаетесь в состав товарищей, которых я сегодня благодарю и прошу вас передать мою глубокую благодарность и генералу Прохоровичу. Я знаю, что он сейчас здорово занят, и, кстати, эта же занятость ждёт и меня тоже! По совести говоря, я от вашей дивизии не мог ожидать такого сюрприза, как сегодняшнее ваше выступление, поэтому тем более искренна моя благодарность!
Очень тепло поблагодарили и Запорожец, и Моисеев.
Пожелав успеха и удач, они вышли.
Гаврюшин проводил их до двери, вернулся и, заговорщически улыбаясь, сказал:
– Ну, сами видите, победа! И народ вас как принимал, и даже командарм пришёл! Цените! Ну а вы слышали их группы? А? Как всё у них сыро и неинтересно? Ну конечно, наладят и они! Со временем, разумеется. Но до нас им, – он горделиво повёл головой кругом, – ой как далеко! Ну, и я благодарю вас всех! Спасибо, друзья! – потом он посмотрел на свои часы и сказал уже другим, обычным тоном: – Теперь езжайте домой, машины ждут, езжайте спокойно, а я пойду на заседание. Всё-таки будут делать разбор. Интересно, что они скажут. Но завтра я к вам приеду и всё расскажу. Ну, счастливо!