Редактор Завозов, который тоже должен был быть на разборе, всё же проводил всю группу до машин и уверял всех, что они с Гаврюшиным никого не дадут обидеть, потом всем без исключения пожал руки и помог взобраться в машины.
Егоров немного удивился тому, что его не пригласили на совещание. Но был вполне удовлетворён объяснением старшины Королёва:
– А как же вас звать на это совещание? Заседает-то ведь жюри. А вы не член жюри-то. Вы в этом разе руководитель, значит, просто участник. Это раз! А потом, пусти вас туда, вы же не утерпите, начнёте костить их группы так, что перья полетят! А это им тоже неинтересно, это, значит, два. И ещё: мы у них пока чужие! Это три. Вот и вся недолга. А Гаврюшин с Александром Ивановичем в случае чего им мозги вправят. Это ведь дипломаты! Всё знают и понимают!
– А ты, старшина, наверное, прав по всем трём пунктам, и даже по четвёртому! – сказал Егоров.
– А какой же четвёртый?
– Насчёт вправления мозгов!
Приехали домой в хорошем, приподнятом настроении, и Егоров дал распоряжение завтра провести только оркестровую репетицию, на которой он хотел проверить несколько новых оркестрованных им произведений.
Днём, во время репетиции, приехал полковник Гаврюшин.
– Ну, товарищи, хорошо что вы все в сборе. Я вам расскажу о вчерашнем разборе концерта. Там сразу начали говорить о нашей группе, а о других просто и не говорили даже, так как говорить о них было нечего. Просто установили, что ими никто не занимался, подобрали случайных людей, так, чтобы отчитаться и выполнить приказание, ну, сделали небольшую взбучку кому полагается да отметили этого чтеца, Книгу, кажется. Он действительно хорош! Нам бы его? – сказал Гаврюшин, хитровато посмотрев на Егорова.
Егоров улыбнулся. Умеет же замполит читать мысли людей.
Гаврюшин продолжал:
– Хорошо бы его к нам, да не перевести! Разве отпустят его теперь? Ну, в общем, – продолжал Гаврюшин, – все говорили в нашу пользу и все благодарили за концерт. Восхищались! Генерал-лейтенант Запорожец только удивлялся, почему же это инспектор оркестров фронта не был, почему он не знает, что в дивизии Прохоровича такой оркестр! Нелестно отзывались об инспекторе. Ну да это их дело! Обо всех исполнителях, а особенно о Марии Ивановне Егоровой, о Патрикеевой, да обо всех было много хвалебных речей и рассуждений. Предложение выдвинули – всю вашу группу передать в распоряжение штаба армии и сделать её ядром будущего армейского ансамбля. Говорили – лучшего варианта не найти. Ну конечно, без критики не может быть ни одного дела. И там выступил один. Всё, говорит, рассчитано только на эффект. Почему это, говорит, музыканты сидят в красных фуражках? Нетипично для фронта! Все в пилотках, а они, пожалуйста, в фуражках! Это, говорит, не может быть применено к условиям фронта. Почему поют под оркестр? Надо петь под баян, под гитару! С оркестром в блиндаж не войти. Почему, говорит, певица поёт в платье, а не в форме? Почему Бояринов пляшет в форме, а не в национальном костюме, и все танцы в форме? Я встал было отвечать, но Запорожец перебил и так отчитал этого критика, что у того и язык прилип к нёбу. Словом, встаёт командарм и говорит: я внимательно слушал весь концерт группы Прохоровича, а потом ещё просмотрел сводку концертов в окопах, ими проведённых, – ну, это я ему её подсунул, – да газету дивизионную и должен сказать, что это именно то, что нужно! Потом обращается ко мне и говорит: вы, говорит, товарищ Гаврюшин, подготовьте-ка мне наградной материал на всех товарищей, да поскорее, а то в самом недалёком времени у нас будет много очень дел, не связанных с концертами, и о награждении этой концертной группы можно просто забыть, так материал этот вручите мне, концертная группа ваша вполне заслужила награждения, и награды товарищи получат. А всем здесь присутствующим надо тянуть свои ансамбли и подтягивать их до уровня прохоровического, подлинно окопного ансамбля. Да позаимствовать их опыт. А брать его у Прохоровича нельзя. Как можно оголять у него этот участок? И потом, они всё делали сами, ни у кого ни помощи, ни консультаций не просили, ни одного человека, кроме солистки, со стороны не брали, да и та, в общем-то, своя, жена Егорова, так вот «взять» будет похоже просто на похищение. А вот попросить их, когда надо, выручить нас, вытянуть нашего начальника ДКА из вечного его прорыва, дело другое! Вот так и поговорили! Так что я вас заранее поздравляю с боевыми наградами! Считайте, что они вами уже получены! А получение их на руки, вернее, на грудь, не за горами. Завтра пошлём наградной материал.
Все были радостно возбуждены – не обещанными наградами, нет, а успехом, завоёванным в новой обстановке.
Работа кипела, готовили новые программы, готовились к ритуалу вручения дивизии гвардейского знамени, к возведению всего личного состава дивизии в разряд гвардейцев, а это возлагало новые обязанности и ответственность на всех, в том числе, конечно, и на оркестр.
В один из вечеров в домик, где жили Егоровы, пришёл капитан Завозов и после взаимных приветствий, удовлетворив свои желания поскорее узнать, «как живёте» и «как дела», – сказал:
– А ведь я к вам с интересным делом! Решили мы поместить в газете, при всей нашей ограниченности в бумаге, а значит, и в формате, вот это стихотворение. Честное слово, понравилось всем, даже вашему старому приятелю по застольным беседам, Бобкову! И мне кажется, для вас это произведение будет интересным. – Он протянул Егорову крохотную свою газету. – Читайте!
Егоров взял газету и стал читать.
Ник. Днепровский
Убей врага, убей!
Письмо сыну
Любимый сын! Своё благословенье
Я шлю тебе сквозь страшную пургу
И, умирая, завещаю мщенье
Проклятому, кровавому врагу.
Моё письмо – последнее дыханье
Свезёт тебе колхозник – партизан,
Пусть матери святое завещанье
Хранит тебя от смерти и от ран.
За кровь невинную, за муки и страданья,
За горе тяжкое, за слёзы матерей
Мсти, воин, до последнего дыханья,
Убей кровавого врага, убей!
Неся дозор полночною порою
В степи, где лёг могучий, вольный Дон,
Ты слышишь, сын, за ближнею горою
Земли родной призывный, страшный стон?
Увидишь ты заснеженное поле,
Придонскую зелёную сосну
И вспомни, враг жену угнал в неволю
И растоптал детей твоих весну!
Всю кровь свою отдай, мой сын, отчизне,
Ведь к ней любовь, как море, глубока.
Врагом – к тому, что нам дороже жизни,
Протянута кровавая рука.
Страна почтит погибшего героя
И проклянёт презренного труса.
Пусть ненависть твоя в стране кровавой боя
Разит врага, как острая коса!
За кровь невинную, за муки и страданья,
За горе тяжкое, за слёзы матерей
Мсти, воин, до последнего дыханья,
Убей кровавого врага, убей!
Егоров прочитал и задумался. Стихотворение явно просилось на музыку, но внутренним слухом Егоров слышал здесь хор, величавый и призывный, величественный и идущий именно от сердца! Это было очень хорошо!
Макся взяла газету и стала внимательно читать.
– Как хорошо! Как берёт за душу! Егорушка! Надо сделать, надо, надо, надо!
– Я и сам понимаю, что надо! Но это, как мне кажется, должно быть с хором. Обязательно с хором! А вообще надо очень внимательно почитать, подумать. На такие слова не может быть творчества по методу «тяп-ляп»! Этот текст ко многому обязывает.
Завозов внимательно слушал и понимающе кивал головой. Затем достал из планшета два экземпляра газеты с этим стихотворением и подал Егорову.
– Пусть у вас будут экземпляры, будете думать, вчитываться. Несомненно, пригодятся.
Но заняться этим стихотворением всё не приходилось. Всё больше и больше надо было находиться на передовых. Полки Прохоровича успешно действовали, и группе фактически не приходилось вылезать из окопов. И незаметно для глаза группа с каждым своим визитом на передовую входила всё дальше и дальше в центр города В**. Правда, входила под землёй, но ведь и по земле города В** уже ходили наши разведчики и приносили всё новые сведения о беспокойстве, которое охватывало немцев всё больше с каждым боем.
А положение на фронтах явно улучшалось! Конечно, никто и не говорил о скором окончании войны, и ни один из солдат не строил на этот счёт никаких иллюзий и не лелеял розовых надежд. В оркестре дивизии всегда сумрачный и сдержанный Наговицын, служивший чем-то вроде историографа оркестра, сделал математическую выкладку, из которой явствовало, что даже если просто, с боями, выгонять немцев из пределов нашей родины, всё же понадобится минимум ещё полтора года! Он уверял в этом и для большего убеждения добавлял:
– Это, конечно, если начисто и всерьёз, без халтуры! А чтобы раньше, скорее, значит, и не думай!
Немцы под Сталинградом были зажаты в мощный котёл наших войск, их участь была предрешена. Историческая битва на Волге увенчивалась нашей победой, которую все ждали и в которой все были уверены! Уверены несмотря на острые критические положения, имевшие там место. Но как могло быть иначе, если там было блестящее созвездие наших прославленных полководцев, если там всегда были представители Ставки Верховного Главнокомандующего, такие как Василевский, Маленков? А самое главное, основное и решающее – какие там были солдаты? Не очень-то близко Сталинград от города В**, но не было ни одного солдата у Прохоровича, который бы не знал имени легендарного сержанта Павлова, покрывшего себя неувядаемой славой! Теперь можно было быть спокойными за Сталинград, за разгром немцев там, знать, что к Волге они больше не сунутся, значит, одной кровоточащей раной на сердце стало меньше! Радостные вести шли и с Ленинградского фронта, где соединялись войска Ленинградского и Волховского фронтов и немцы начали поспешно откатываться от великого города. Всё чаще стали слышаться разговоры, что недалёк тот час, когда и мы выйдем из окопов и пойдём вперёд, очищая от коричневой нечисти наши сёла и города, пойдём по пути к логову фашизма, чтобы навсегда избавить мир от человеконенавистнической заразы!