Наконец стало известно о соединении Сталинградского и Донского фронтов, стали говорить о том, что мы скоро станем уже не В-ским, а Первым Украинским фронтом. А вскорости, по ночам особенно, стали явственно доноситься громовые, жуткие раскаты «Катюш» южнее нашего расположения, уже там, у Дона, и стало очевидным, что вот-вот придём в движение и мы! И это стало подтверждаться реальными, конкретными делами.
В один из дней оркестру и группе было выдано тёплое, даже сверхтёплое обмундирование, ватные, но очень удобные куртки, такие же брюки, великолепные валяные сапоги, варежки. Однажды Прохорович приказал узнать, есть ли в оркестре люди, умеющие водить автомашины и знающие автомобиль вообще, могущие в нём разобраться, устранить поломку и так далее.
Таких специалистов в оркестре оказалось двое. Макстман, имевший даже права водителя второго класса, и Орлов, бывший когда-то трактористом.
После этого оркестру были даны в полное распоряжение две больших грузовых автомашины, с большими, вместительными кабинами, конечно, из трофейных, немецких машин. С Сонечкой, после долгих переживаний, Саше Бондаренко пришлось расстаться, её передали в «народное хозяйство» в Новую Усмань.
А наград-то всё не было! Или они застряли где-то на перепутье, или передумал командарм! А может быть, всё отменилось из-за того, что дивизия вошла опять уже в другую армию? Бывает такое на фронте, и довольно часто бывает! И бывают такие невезучие части!
В один из вечеров Егоров решил зайти к майору Бобкову, благо был в штабе дивизии, а майор Бобков, по слухам, был в это время в политотделе.
– А! Егоров! – встретил его приветливо Бобков. – Что давно не был? Какое у тебя дело?
– Дело у меня небольшое! Хочу попросить у вас бланки наградных листов. Всё-таки надо мне кое-кого из наших людей представить к награде. Заслужили, товарищ майор! И я думаю, вы меня поддержите и представления мои утвердите?
– Как? – удивился майор Бобков. – Ещё к награде? Не часто ли будет?
– Почему часто? Пока ещё ни у кого ничего нет, кроме как у Королёва за тот бой, помните? Где он дом-то взял?
– Это дело другое! Об нём речи нет! А часто потому, что и Прохорович вас наградил, и Черняховский тоже! Это уже по две награды, а ты ещё хочешь… вот я и говорю: не часто ли будет?
– Но ведь их нет, наград-то! Перед людьми неудобно, говорили тогда, поздравляли, а ничего нет! Они, люди-то, ничего не говорят, может быть, делают вид, что им всё равно, дескать, но мне-то, честное слово, не по себе бывает. Они всё делают, да ещё как делают-то, а мне, поверьте, иногда перед ними бывает стыдно!
– А ты не стыдись! Чего тебе стыдиться? У тебя нет ещё прав ордена-то давать. И у меня тоже! А вообще, смотри! – и он широким движением открыл ящик письменного стола. Ящик был заполнен орденскими коробками. Сбоку стопочками лежали временные удостоверения.
– Бери бланки, читай, что там написано! – предложил Бобков.
Егоров взял несколько лежавших сверху бланков, и первый, что раскрыл он, был на фамилию Егоров, а орден – Красной Звезды.
Егоров покраснел, смутился и прочитал второй бланк. Он был тоже на его имя и тоже на Красную Звезду. Он положил удостоверения на стол.
– Нет! Ты другое смотри. Чего же ты вдруг застеснялся? Валяй до конца! – засмеялся Бобков.
Егоров стал просматривать все бланки. Да, вот и Макся, тоже на два ордена. Вот и Патрикеева на орден и медаль, а вот пошли и другие, и Берман, и Попов, и Агафонов, и Макстман, и другие. Весь состав был награждён, не все орденами, но медаль «За отвагу» совсем не плохая медаль, а ниже «Отваги» ни у кого не было.
– Ну, – спрашивал Бобков. – Вот я и говорю, не часто ли тебе и ещё наградные писать? Генерал Прохорович награждает за отличное выполнение боевых заданий, так и приказ сформулирован, читай! – и он пододвинул к Егорову бумагу с напечатанным приказом.
– Тут всё правильно и объективно! Ансамбль фактически с передовой не выходит. Им ордена. Оркестр меньше подвергается опасности, им медали. Но в «демонстрации» все участвовали, значит, в равной степени подвергались большим опасностям, а действовали отлично, следовательно, «Отвага» заслужена. А наиболее отличившимся – тоже ордена. Согласен? Я думаю. Ну а Черняховский награждает за смотр плюс за отличную работу и за окопы тоже. Но не всех, наиболее активных. Не думай, ему и Гаврюшин, и Завозов такие консультации устраивали, что не хочешь, а приказ подпишешь. Так что ты напрасно беспокоишься. Всё сделано, и сделано хорошо. – Он положил бланки в ящик и запер его. И приказ с награждениями вложил в какую-то папку. – Вот как!
– Тогда что же? – начал Егоров. – Надо бы и выдать людям. Это же и радость большая, и честь! Большая честь быть орденоносцем! Тем более всё уже готово!
– Выдать ордена и медали – дело минутное! – заговорил Бобков. – Но мы, понимаешь ли, хотим на этом сыграть в нашу пользу. Хотим мы вручить награды оркестру и ансамблю всенародно, перед большой массой наших людей, чтобы и они видели и знали, что и искусство идёт наравне с оружием в этой войне. Что, действительно, нам песня строить и жить… то есть и воевать помогает, это уж я от себя добавил, ты извини… Так вот, у нас тут такой план: 23 февраля, в День Красной Армии, при любых условиях, кроме, конечно, крупного боя с броском вперёд, мы устроим большой слёт лучших наших воинов и, конечно, ваш концерт. И вот после концерта-то и вручит вам генерал награды! О каждом скажет, каждого представит. Хорошо? Представляешь, как ваш авторитет ещё больше возрастёт? А осталось ждать-то совсем немного! А за месяц, что остался до праздника, глядишь, и ещё что-нибудь сумеете заработать. Так я думаю, что тебе всё это ясно и возражать против этого ты не будешь?
Егоров помолчал и ответил:
– Это, конечно, во всех отношениях хорошо! И я, конечно, согласен! Но могу ли я сказать об этом людям, что они награждены, что награды я лично видел, что я сам читал удостоверения и приказы, что ордена и медали своими собственными руками трогал?
– А почему нельзя? Конечно, можно. И скажи им о намеченной дате вручения и что с момента подписания приказа они уже считаются награждёнными. Секрета тут никакого нет!
Ах! Всё-таки очень «штатский» был человек Егоров. Взять бы да и переписать ему номера приказов и дат награждения. Было бы это и уместно, и полезно! Так изменчивы судьбы людей на фронте, так много неожиданностей встречается на дорогах войны для каждого отдельного человека…
Уж наверное, старшина Королёв это бы сделал без всяких подсказок.
И лейтенант Попов тоже!
А Егоров не записал, о чём в дальнейшем горько сожалел, но…
Придя в свои дома, Егоров собрал всех до единого и сообщил всем о награждении. Поздравил всех, и верно, все были приятно обрадованы и, быть может, с некоторой горделивостью поглядывали друг на друга.
Обиженных не было.
Даже и Кухаров и Бондаренко не были забыты при награждении. Им тоже генерал Прохорович дал медали, как-никак, они отлично обслуживали «тылы» оркестра и ансамбля.
Поздравляли друг друга, посмеивались оживлённо и радостно, только Наговицын, кстати, тоже поздравлявший других и сам принимавший поздравления, сумрачно пробурчал:
– Оно, конечно, хорошо! Но ещё лучше, когда она, награда-то, здесь, – он ткнул себя пальцем по груди, – а не в ящике у начальника! Как-то увереннее и спокойнее!
– Да брось ты! – послышались голоса. – Слыхал ведь, когда вручать-то будут? Получим, да при каком торжестве! Это здорово!
И, конечно, сейчас же приняли решение готовить новую, ещё более интересную программу, посвящённую Дню Красной Армии, такую, чтобы каждый номер этой программы говорил о победе, о радостных днях разгрома врага, о счастье вернуться домой, в семью, в круг любимых и любящих людей.
Встала задача найти «Юбилейный марш Красной Армии» Ипполитова-Иванова, найти другие пьесы, говорящие о силе, мощи, непобедимости, славе и героизме наших солдат.
Но обстановка складывалась не так, как этого хотелось и требовалось Егорову. И Прохорович, и Гаврюшин ласково и внимательно, очень приветливо здоровались с ним, но разговаривать о его делах не могли. Говорили прямо и без обиняков:
– Милый! Подожди! Тогда! После! Сейчас не это на уме! Сам понимаешь! И вообще – готовься!
А Королёв, даже не бывавший в штабе, уверенно говорил всем:
– Ну, отсиделись здесь! Всё! Теперь не сегодня завтра в путь! И верьте моему слову. Нюх у меня такой: чувствую, чем пахнет.
И вместе с Макстманом и Орловым, не очень азартно, но методически и очень регулярно, заготавливал горючее для автомашин, масло и исподволь приносил откуда-то резину и запасные части для автомобилей. Где он их доставал, это оставалось тайной, но Макстман и Орлов ходили сияющие и говорили, что если бы было можно, то они прямо в Берлин въехали бы на своих машинах с оркестром, не прося ни у кого помощи, содействия и начисто отметая займы. Апофеозом была какая-то небывалая резина, доставленная в оркестр старым приятелем и «болельщиком» оркестра – сержантом Фурсовым. Сержант Фурсов считал себя кровно связанным с оркестром и благодетельствовал тем или иным способом.
А Кухаров, заразившись настроением Королёва, мастерил какой-то невероятной величины ящик с гнёздами внутри.
На вопрос Егорова, что это за саркофаг такой и почему в нём так много разных вавилонов, Кухаров отвечал весьма веско и важно:
– А это что-то вроде походного буфета. Для нашей кухни, чтобы не побить и не поломать. – А потом с видимой охотой подробно объяснял: – Вот здесь будут заложены котлы, здесь кастрюля, сковороды, а здесь посуда, а вот здесь, сюда вот, сервизы заложим. Бросать ничего не будем, как в песне поётся:
А тютюн да люлька
Казаку в дороге
Пригодится!
Он помолчал, а потом добавил:
– Да как вы сами говорить любите, как у Гоголя-то – «верёвочка? Давай сюда и верёвочку, пригодится в дороге!» А нас народа-то много, а дорога-то во-о-он какая большая, так нам и не годится верёвочкой пренебрегать! Вот в гнёзда всё уставим, укрепим, и ничто не будет громыхать, поедем как в такси!