Егоров же тем временем обратился с таким же «самопредставлением» к комиссару. И комиссар Ураганов так же тепло поздоровался с Егоровым и выразил удовлетворение этим назначением.
– Вы что, обедать идёте? – обратился Смеляк к командирам. – Прекрасно! Я с комиссаром сейчас тоже пообедаю и пойду «наверх», доругиваться. Вероятно, поздно придём. Так что вы, Трусков, посмотрите за разводом, примите рапорта, а Завернихин будет в штадиве, тоже поздно появится. Так что – действуйте!
Пропустив вперёд командира и комиссара, группа командиров направилась в столовую, но Егоров, не думая о последствиях, пустился догонять командира и комиссара, свернувших на другую аллею.
Обернувшись на бегу, он увидел, что штабные командиры остановились, а Трусков что-то досадливо махал рукой.
– Разрешите, товарищ капитан! – догнав Смеляка, произнёс Егоров.
– Что такое? Слушаю вас, – остановились Смеляк и Ураганов.
Прерывающимся от бега и волнения голосом Егоров доложил о том, что по его, Егорова, части в полку ничего не имеется, нет ни людей, ни материальной части, другими словами, нет совсем ничего, что давало бы ему, Егорову, возможность приступить к работе, а не висеть в качестве бездельника на шее полка, и что ввиду всего этого он, Егоров, просит откомандировать его туда, где он и его работа действительно нужны и т. д. и т. п.
Смеляк удивлённо, широко раскрытыми глазами, смотрел на Егорова и молчал.
Но комиссар Ураганов как-то сразу изменился. Он побледнел, глаза его засветились мрачным, недобрым огнём, и каким-то шипящим голосом он спросил:
– Эт-то что такое? – затем, очевидно, поняв, что громкий разнос неуместен, он перешёл почти на шёпот:
– Что значит откомандировать в другую часть? Где эта самая часть? Что это за часть? Та часть, где всё уже сделано, где всё для вас приготовлено? Кто-то готовил, кто-то из кожи лез, и вот туда, на готовенькое, будьте любезны, примите дорогого товарища! Чтобы я больше этого не слышал! Ни звука! Боитесь трудностей? Самому делать придётся? К-к-к-какой нашёлся!
Егоров собрался ответить, что он уже делал всё сам и не побоялся трудностей, но Ураганов не дал ему и рта открыть:
– Молчать! Не сметь! Идите и делайте то, что вам прикажут! Я…
Но тут вмешался Смеляк:
– Зачем так резко, комиссар? Человек штатский, в армии недавно, вполне уверен, что говорит он из лучших чувств. Вы в штабе были, Егоров, вероятно, вам говорил Трусков о трудностях не в полку, а в дивизии? Правильно! Сейчас ничего не могу вам обещать, надо подождать какое-то время. Но, как только наладим нормальную подготовку, обещаю лично помочь вам, и знайте, я считаю оркестр в полку важнейшим делом во многих отношениях, и помимо этого очень люблю музыку, мечтал учиться играть на рояле, но, увы… пришлось стать военным! Ничего! Всё будет в своё время. А пока идите и держитесь около Трускова, он не позволит вам стать бездельником. Всего хорошего! – Они с комиссаром пошли по направлению к маленькому, прямо игрушечному домику, стоявшему в густой зелени. Егоров же подошёл к своим товарищам, поджидавшим его на том же самом месте.
– Ну, не успел представиться, как удостоился причёсывания? – саркастически сказал Трусков. – Говорили же мы, не суйтесь сейчас с этим вопросом. Ну для чего вы полезли сейчас с этим делом?
– Ну хорошо: согласен, не вовремя! Но почему же так несправедливо говорит комиссар? Ведь он же не знает, что я делал, как делал, что я не боюсь дел, работы? Как это можно так чернить?
– А очень просто! Во-первых, комиссар не святой, и у него, как и у всех грешных людей, есть нервы, и ему их тоже теребят денно и нощно, не только комбаты и комроты, но ещё и просто красноармейцы. Бывает, и сорвётся! А во-вторых, никто ваших достижений не опровергает, но на лбу у вас, обратите внимание, о них ничего не написано. Вот придёт ваше личное дело, комиссар прочтёт его, и таких слов уже не будет в ваш адрес. Ну ничего, всё в порядке! Пошли обедать! А что сказал Смеляк?
– Собственно, всё то, что сказали мне вы! В общем – ждите и держитесь Трускова!
– Да? Ну вот, видите! Значит, вам сказал обо мне, а мне о вас! Ну хорошо, пока поработаем вместе. И не вешайте носа, поверьте, у нас лучше, чем у многих! Вот увидите.
Настроение у Егорова, несмотря на полученный «разнос» от Ураганова, поднялось. А в столовой, куда они вошли, он совсем успокоился и даже повеселел.
Комсоставская столовая помещалась в небольшой комнате, отделённой перегородкой от общего столового зала.
Егорова удивило и крайне обрадовало неожиданностью то, что столы в этой комнате были накрыты белоснежными скатертями и на столах стояли скромные, небольшие букетики лесных цветов. Стояли они не в хрустале, не в бокалах или вазах, а в простых жестянках из-под консервов, но и в этом скромном оформлении они украшали стол, создавали определённый уют и сами по себе – действовали успокаивающе. И это несмотря на то, что в столовой не было ни одной женщины! Пищу готовили повара-красноармейцы, а обслуживали и наблюдали за порядком тоже красноармейцы из наряда по кухне. Эта чистота и порядок бросались в глаза, и впечатление было далеко не в пользу столовой части майора Рамонова, где, кстати сказать, было много женщин, работавших на кухне и в залах, и где, несмотря ни на что, ни о скатертях, ни о цветах тем более не мечтали и, вероятно, просто и не думали. Комлевское руководство!
Красноармеец в белоснежной куртке принёс и поставил перед командирами тарелку с нарезанными ломтями чёрного душистого хлеба.
– Пробуйте, Егоров. Вот уже три дня как хлеб печётся в нашей дивизионной хлебопекарне. Своей выпечки хлебец! Фирменный, – как всегда, улыбаясь, пригласил Соломский.
Но в это время бесшумно, очень спокойно, на столе оказался поднос, уставленный металлическими тарелками с ароматным борщом. Запах борща мог опьянить! От такого запаха Егоров за время довольствия в рамоновской столовой давно отвык! Вкусовые качества борща были отменны!
– Всё-таки интересно, почему это так, части разделяет километр, ну, может быть, два, не больше, а такая разница в питании? – поинтересовался Егоров.
– Очень просто! Мы готовимся к отправке на передний край, это никому не секрет, и норма питания у нас вторая! А как сядем в эшелон и тронемся в путь на фронт, начнётся уже фронтовая норма, первая! А в части майора Рамонова – третья норма. Да ещё плюс ко всему для командиров – военторговское питание. А уж если к этому делу причастен Военторг, то хорошего не жди, наверное, половина пайков довольствующихся уходит по рукам обслуживающих. Отсюда и качество.
Второе блюдо было не менее вкусным. Правда, это был гуляш с пшённой кашей, но всё же это было мясо, сочное, с острой, жгучей приправой. И опять удивило Егорова, как же это получается, что мужчины, красноармейцы, без всякого участия женщин смогли не только великолепно приготовить обед, но и навести такой порядок в столовой.
За обедом, незаметно для себя, командиры завели свои разговоры на темы, пока что неинтересные для Егорова, да и непонятные ему, но он не был на них в претензии и пока что присматривался к ним и старался сделать для себя выводы по каждому из присутствующих. Все они были ему симпатичны, хотя меньше симпатий вызывал полковой инженер лейтенант Машин. Это был невысокий блондин с какими-то бесчувственными глазами, удивляющими своей бесцветностью, с небольшим носом, снабжённым чётко вырезанными ноздрями. Машин, видимо, очень гордился своим положением и наименованием «инженер полка», ибо очень часто упоминал этот термин. Конечно, ничего «инженерского» у Машина не было, за исключением ускоренного курса Военно-инженерного училища. В Машине чувствовалось определённое высокомерие, и было видно, что он ставит себя значительно выше «пехтуры», к которым относились и Трусков, и Соломский, и Багрецов, и многие, многие другие. В течение обеда, срок явно небольшой, Машин несколько раз употребил фразу: «я со Смеляком», – так, что в конце концов Трусков заметил ему:
– Можно подумать, что Смеляк без тебя уже и жить не может! Ты только учти, Машин, Смеляк терпеть не может тех, кто помимо его желания лезет ему в друзья! Такие случаи бывали, что он этим «друзьям» давал по потылице так, что долго им чесаться приходилось, это несмотря на то, что он пока только ещё капитан. Так что ты особенно часто его к себе не присоединяй.
На это Машин высокомерно ответил:
– Полагаю, что ему нужны мои консультации инженерского порядка!
Но тут уже не вытерпел Соломский. Он просто закричал:
– Да какой ты к бесу инженер? Ну какие такие инженерские консультации ты можешь давать командиру полка? Просто Смеляк тебя проверяет, дурака, что ты знаешь, что ты умеешь… вот увидит, что ты даже и «Наставления по инженерному делу» не знаешь на отлично, тут тебе и будет хана! Уж помалкивал бы!
Тут Егоров убедился, что его выводы небеспочвенны, что у своих товарищей Машин не пользуется ни симпатиями, ни авторитетом.
После обеда Трусков сказал Егорову:
– Советую вам взять ваш чемоданчик и пойти в наше жилище, устроиться отдохнуть, а по пути занесите свои аттестаты в финчасть, в ОВС, сами знаете куда. А часов в 20 – заходите за нами в штаб, пойдём ужинать. Завтра утром посмотрим, чем вам пока заняться.
Егоров последовал совету Трускова. Познакомился с начфином, невысоким, полным техником-интендантом второго ранга, с начальником обозно-вещевого снабжения, сдал им все требующиеся для них документы и наконец дошёл до домика, служащего приютом штабных командиров.
Внешне домик был очень приветлив, внутри же был оборудован весьма приближённо к условиям фронта. Из небольшой передней дверь вела в комнату, очень небольшую, большую часть которой занимали двухэтажные нары. Небольшое свободное пространство между нарами и стеной служило «входом» на нары и имело в себе два небольших окна, выходящих в зелёные заросли. На одном из углов нар лежал свёрток с постельным бельём, одеялом и туго свёрнутым в скатку матрацем. На свёртке была положена записка: «Для Егорова». Судя по тому, что и на первом, и на втором этажах постели были застланы, Егоров не увидел возможности постелить свою постель и стоял, раздумывая, куда же ему приткнуть своё ложе, но в это время открылась дверь и вошёл высокий, худощавый лейтенант с интеллигентным лицом, в пенсне, с большой, туго набитой полевой сумкой через плечо.