Времени было ещё много, спешить Егорову было некуда, и он решил идти на вокзал, где помещался продпункт, пешком.
Выйдя из Управления коменданта гарнизона, он прошёл через большой каменный мост. Река Влг** северная, многоводная, конечно, не такая устрашающая и широкая, как в А**, но тоже очень оживлённая. По ней шли небольшие пароходы с баржами на буксире, туда и сюда сновали лодки. Перейдя мост, Егоров прошёл мимо городского базара, мимо небольшого дома с вывеской «Влг-е музыкальное училище», мимо гостиницы с громадными окнами и надписью «Влг**», а затем вышел на улицу, вдоль которой протекала небольшая речушка с не особенно поэтичным названием «Золотуха». На одном из домиков, стоявших на берегу этой речонки, была прикреплена мемориальная доска с указанием, что давно уже, ещё до первой империалистической войны, в этом доме жил в ссылке глава Советского правительства. Опять баня, украшенная колоннадой, почему-то напомнила ему декорацию первого акта «Евгения Онегина». Город был очень оживлён, по его улицам ходило много народа, и больше всего было военных.
К вечеру Егоров возвратился в комендантское Управление. Пожидаев ждал его. В кабинете рядом с приёмной была застлана свежим бельём кушетка, и Пожидаев предложил Егорову ложиться отдохнуть. Но посетителей у Пожидаева не было, и он, закурив папиросу, сел рядом с Егоровым и пустился в воспоминания недавнего прошлого.
– Да! – перебил он сам себя. – Я ведь позвонил Смеляку. Он уверил в том, что машина и люди выедут в 7 часов утра. Значит, часов в 9–10 утра они будут здесь. Вы спите спокойно, я вас часиков в 8 утра разбужу, а там видно будет, как и что!
Поговорив ещё с полчасика, Пожидаев пошёл «проверить гауптвахту», как сказал он.
Утром Егоров проснулся сам, без участия Пожидаева. И не успел он привести себя в полный порядок, как услышал голос Пожидаева:
– Егоров! Ваши приехали! Принимайте их!
У подъезда Управления стояла автомашина и около неё подтянутые и начищенные старшина Королёв и широко улыбающиеся Белоножский, Макстман, Крейцер и другие музыканты. Человек шесть.
– Прибыли за вами и имуществом! – доложил Королёв Егорову.
– Здравствуйте, Королёв! Здравствуйте, товарищи! – обратился Егоров к музыкантам. – Очень хорошо всё получается! Всё в порядке. Получим инструменты, приедем в часть и начнём работу! Можно ехать?
Егоров сел в кабину, музыканты и Королёв разместились в кузове, и машина тронулась.
В складе всё произошло быстро. Но только с одним из басов произошла неприятная история. Басов не хватало (были выписаны тубы). И взамен начальник склада предложил взять вместо недостающей тубы геликон, причём геликон кавалерийский, явно уцелевший от времён гражданской войны. Мало того, что он был сделан для ношения через плечо, раструб его был задорно поднят вверх. Очень неудобный инструмент. Но бывший тут же басист Балашов, недолго думая, взял его, надел на себя, вставил мундштук, проиграл несколько нот и отдельных фраз, очевидно, из маршевых басовых соло, и заявил:
– Ничего, товарищ старший лейтенант! Сойдёт! А там, глядишь, подвернётся где-нибудь туба, и обменяем! Звучит хорошо! – Верно, хоть и видавший виды был этот геликон, но звучал ярко и сочно!
Словом, меньше чем через час инструменты были погружены, увязаны и можно было ехать восвояси. Но Егоров решил всё-таки заехать ещё раз в комендантское Управление и попрощаться с Пожидаевым. Прощание было тёплым, искренним, но торопливым. Пожидаев сдавал своё дежурство, а принимавший командир был совсем другого типа, был далёк от чувств сентиментальных, какими Пожидаев, несмотря на бурный характер, обладал в полной мере.
В кабинете было душно, и, еле выехав за город, Егоров попросил остановить машину и пересел в кузов.
Старшина Королёв подсел к Егорову поближе и начал рассказывать ему о новостях о происшедшем в полку. Особенно интересных новостей не было, но Егоров с интересом узнал, что приехал «настоящий начальник штаба полка, капитан Варламов», что, по словам Королёва, это интеллигентный человек, что он посетил землянку оркестра и остался доволен её состоянием, выразил желание, чтобы оркестр поскорее заиграл бы, что Завернихин теперь сидит безвыходно в штабе полка, никуда не ходит, но что делает – неизвестно, так как всё в руках Варламова. Трусков – по-прежнему первый заместитель Варламова по всем статьям. Наверное, Завернихина уберут, кому он нужен-то? Капитан Смеляк, говорил Королёв, был очень довольным, когда давал приказание ехать за инструментами, и при нём, при Королёве, сказал комиссару Ураганову: «А ты говорил, видишь, как действует», – на что Ураганов хмыкнул, но ничего не сказал. Что был у них несколько раз Костровский, но разве у него чего-нибудь узнаешь? И в заключение своей информации сказал:
– А к вам, товарищ старший лейтенант, только вы уехали, несколько раз приходил гость! Такой здоровенный! Лоб низкий. Говорит – музыкант от соседей, от Рамонова, что ли.
– И фамилию называл? – спросил Егоров.
– А как же! Не то Поваров, не то Кухаров! В этом роде, что-то такое.
Егорову стало ясно, что это, конечно, был Кухаров. Значит, узнал, что Егоров уехал, забеспокоился и стал уточнять, в чём дело.
– А что он говорил, этот Кухаров? – обратился Егоров к Королёву.
– Говорил, что дело у него к вам. Спрашивал, что у нас слышно, скоро ли поедем на фронт?
– И что вы ему сказали?
– Что же я могу сказать? Сказал, что вы скоро приедете, а когда мы уедем, об этом, пожалуй, и командир дивизии не знает. На то есть Ставка Верховного! Что же ещё можно сказать?
В полк приехали засветло. Разгрузились, разместили инструменты на вешалках. Егоров начал выдавать мундштуки, но не успели музыканты закончить свои дела, как вбежал запыхавшийся лейтенант Атаманюк и прямо от двери закричал:
– Егоров, Егоров! Скорее к командиру. Он давно ждёт! По возможности – бегом!
Но бегом мчаться не пришлось. Не успел Егоров выйти из землянки, как увидел приближающегося Смеляка. Смеляк широко и, как всегда, светло улыбался, и было видно, что он в отличном расположении духа.
– Ну, Егоров? Значит – «со щитом»? Молодец! Поздравляю! – он пожал руку Егорова. – Только вам надо было сразу подъехать к штабу и доложить мне! Нет, нет! Не потому что командир полка! Потому что я очень интересуюсь этим вопросом. Ну, всё получили?
– Так точно, товарищ капитан! Полностью! На днях прибудут ноты, посылкой. При мне Сенский дал приказание. Так что теперь у меня всё есть для работы!
– Видите сами, как хорошо. И когда вы думаете вывести оркестр в строй?
– Чем скорее, тем лучше, товарищ капитан. Но обязательно надо дать людям время разыграться, обыграть инструменты, восстановить технику, и надо всё же сколотить оркестр как таковой, сыграться, выработать, хоть примитивный, ансамбль, поставить вещи…
– Ясно, ясно! Конечно, всё это надо сделать по-человечески. Сколько же вам надо дней? Хватит декады?
– Это не очень много, товарищ капитан. Но постараюсь сделать, что смогу. О готовности я доложу вам.
– Ну что же! Вероятно, надо с вами согласиться! Давайте, товарищ Егоров, готовьте оркестр. И имейте в виду, пока что я подчиняю вас только себе. Все расписания занятий, планы и всё, что надо, буду утверждать вам я сам, словом, все ваши дела несите ко мне. С начальством штаба познакомились? Ну, познакомитесь! Пока с ним прямых дел не заводите. У него много своих дел, пусть он ими и занимается. Расписание ещё не готово? Пожалуйста, сделаете и приходите прямо ко мне. Ну, желаю вам успехов!
Смеляк пожал руку Егорову и пошёл по своим делам.
Егоров прошёл в столовую, быстро пообедал в компании с дружно приветствовавшими его Трусковым, Соломским, Багрецовым и сумрачно посматривавшим на него Завернихиным.
После обеда он забежал на свою «квартиру», сложил вещи, взял подготовленные им рукописные клавиры и партии и спешно пошёл в оркестр. А там музыканты, не дожидаясь указаний своего начальника, уже приступили к занятиям. Действительно, Макстман оказался великолепным баритонистом. Он с увлечением играл каденцию из увертюры «Вильгельм Телль» Россини. И, несмотря на то, что он давно уже не держал баритона в руках, несмотря на то, что баритон был не обыгранный, не раздутый, он звучал у него ярко, насыщенно, что называется, полнокровно, фразы были отточены и выпуклы. Егоров порадовался такому приобретению.
Чудесным трубачом проявил себя и Белоножский. Он, очевидно, уже «потянул» гаммы длинными нотами и сейчас, отойдя в дальний угол, играл один из «Этюдов» Щёлокова. Этюды эти являются трудными и технически, и интонационно, Щёлоков очень увлекался большими, объёмными интервалами, и этюды его построены именно на таких интервалах. Белоножский для своих занятий избрал труднейший этюд и упоённо играл его, не обращая ни на кого ни малейшего внимания. Инструмент в его руках издавал блестящие, яркие звуки, и можно было быть вполне уверенным, что в его лице оркестр получил, действительно, солиста-трубача. Да и все без исключения музыканты были хорошими. Пожалуй, слабее всех был их непосредственный начальник, старшина Королёв. Но к нему не могло быть никаких претензий, ведь ещё при первом своём свидании с Егоровым он совершенно откровенно доложил, что хоть он и из воспитанников, но играл вторую трубу. Так что же? Вторая труба также нужна в оркестре, и было бы плохо, если бы были только одни первые корнеты и первые трубы! Да, технические возможности и диапазон Королёва были достаточны только для второй трубы. Но и Королёв также усердно занимался.
Всё это очень обрадовало Егорова.
– Вот, все раздуваются, разминаются! – доложил Королёв Егорову. – Уж очень всем хочется поскорее начать оркестром играть. Прямо не терпится!
– Да ведь и мне тоже не терпится! Но всё-таки давайте сначала составим расписание. Да утвердим его, а уж потом и поработаем, – ответил Егоров, и они углубились в составление расписания.
В этом важнейшем для любого воинского подразделения документе на этот раз отвели большее место такому виду занятий, как выверка строя инструментов, индивидуальная подготовка (разыгрывание), проверка технического состояния инструментов, и только с третьего дня Егоров назначил оркестровые занятия.