– Я-то при чём? А уж Смеляк-то и вовсе ни в чём не повинен! Я, сами знаете, с самого начала Смеляку настроение портил, а комиссар на меня до сих пор волком смотрит. По-моему, никаких причин для обид здесь нет!
– Причин-то нет, а недовольство есть всё-таки. Э! Да ничего не будет! Не думай об этом, Егоров!
Отчётливо печатая ногу, к штабу подошла одна из рот, и Смеляк, вышедший на крыльцо штаба, подозвал Егорова.
– Становитесь в голову! А впереди пойдут ваши друзья, Трусков, Соломский, Багрецов. Им тоже походить под музыку не мешает, а то засиделись в канцелярии-то! Значит, они поведут туда и обратно. Командовать будет Трусков. Так, пожалуйста, Егоров, подбодрите наших соседей!
Он улыбнулся с явно заметной ядовитостью.
– Давайте!
Музыканты знали уже причину этой «прогулки» и, в свою очередь, загорелись желанием «блеснуть».
Команда Трускова – и оркестр разорвал тишину, окружавшую штаб полка. Колонна начала движение. Игру оркестра Егоров чередовал с маршем на малом барабане. Верно, по сторонам дороги высыпало множество красноармейцев, одобрительно поглядывавших на оркестр и роту, шедшую за ним. Путь колонны проходил через «владения» майора Рамонова и как раз неподалёку от памятного Егорову оркестрового домика. И, ещё приближаясь к этому месту, Егоров заметил, что из домика спешно выбегают люди. А подойдя поближе, он увидел, что это бывшие его музыканты… они стали ближе к дороге и внимательно смотрели на Егорова и его новый оркестр. В честь своих первых военных товарищей Егоров решил сыграть один из маршей, который часто играл и со своими бывшими товарищами. Правда, эти новые музыканты были значительно выше по квалификации, и этот марш звучал у них, конечно, неизмеримо лучше! Когда играющий оркестр поравнялся с рамоновскими музыкантами, они подобрались, подтянулись и приложили руки к головным уборам. Егоров повернулся лицом к ним и приветливо помахал им рукой. Люди там были неплохие, и только добрым словом мог помянуть их Егоров!
А колонна шла своим путём, вот они уже вышли на поляну, где стоял дом штабов дивизии и Рамонова, и стали огибать его. В одном из открытых окон штаба дивизии Егоров увидел полковника Прохоровича и знакомого ему подполковника – начальника штадива.
Обогнув штаб дивизии, они направились в обратный путь. И здесь их ждал сюрприз. Подходя к оркестровому домику, Егоров остановил игру оркестра для того, чтобы именно около домика начать новый марш, но навстречу им грянул другой оркестр! Это рамоновские музыканты, желая почтить своего бывшего дирижёра, вышли к дороге, построились и встретили колонну пехотинцев своим маршем! Трусков оказался внимательным, чутким, он ещё раз доказал Егорову, что он понимает движения человеческих сердец.
Он повернулся к своему строю и громко, торжественно дал команду:
– Смирно, равнение направо! – и тотчас же, повернувшись в сторону рамоновского оркестра, приложил руку к пилотке. Колонна приняла положение «смирно», повернув головы в сторону оркестра и перейдя тотчас же на строевой шаг. Пройдя мимо оркестра, по команде «Вольно» колонна продолжала путь в обычном порядке, но рамоновский оркестр продолжал ещё играть.
Смеляк встретил участников «прогулки» с выражением полного удовлетворения.
– Хорошо! Молодцы! Мне уже позвонил Прохорович, отметил большое действие на людей. Спасибо вам, Егоров! Теперь будем играть разводы караулов у себя, у себя! А в дивизии пусть «под сухую» действуют. И песни, песни давайте, Егоров! Ну, ещё раз – спасибо!
Но и без его благодарности Егоров чувствовал себя удовлетворённым и, что главное, нужным.
Глава 20
Утром, едва Егоров успел усесться за самодельный стол в оркестровой землянке с тем, чтобы проверить партитуры песен, о которых так настойчиво просил капитан Смеляк, а музыканты, в соответствии с расписанием, начали заниматься индивидуальной подготовкой, дежурный по оркестру подошёл к Егорову и доложил:
– К вам пришли, товарищ старший лейтенант, вчерашние музыканты!
Егоров поспешно вышел из землянки. Около входа стояли Сибиряков, Кухаров, Назимов и Агеев. Увидев Егорова, они стали «смирно» и отдали ему честь. Егоров подошёл к ним и дружески поздоровался с каждым за руку.
– Здравствуйте, друзья! Хорошо, что вы пришли. А я вот виноват перед вами! Давно надо бы было мне зайти к вам, да всё недосуги! А вот теперь уезжал в командировку. Ну, рассказывайте, как живёте?
– Уж вы нас извините, товарищ старший лейтенант, наверное, мы вас от дел оторвали! Уж очень мы соскучились, прямо скажем, захотелось послушать ваш голос, потолковать с вами!
– И я соскучился без вас! Как-никак привыкли друг к другу. Как же дела у вас-то?
– Что же у нас? Плохо у нас, товарищ старший лейтенант! Играть стали плохо! Вот вчера послушали ваш оркестр, и обидно стало! Ведь и мы неплохо играли. А теперь… – Сибиряков безнадёжно махнул рукой. Остальные деликатно отвернулись. – Вот вчера вышли вас встретить, сыграли вам марш, нам и в глаза стыдно друг другу смотреть! Разваливают наш оркестр! Уж лучше бы просто совсем бы разогнали и по другим частям бы передали! Так нет, майор Рамонов говорит, ни за что оркестр не выпущу! А какая радость-то от этого?
– Но почему так? Вы же можете заниматься, всё у вас есть, и нот уже много, не то что у нас здесь? – спросил Егоров.
– Приходит к нам тоже старший лейтенант. Говорит, я с вами заниматься буду. Взамен, значит, капельмейстера-то. А я говорю, не положено, дескать, нам капельмейстера-то. А он отвечает: а я, говорит, буду вместо капельмейстера, назначен-то я в санчасть, фельдшером. А командир части узнал, что я занимался музыкой, и приказал: займитесь, говорит, оркестром. Пожалуйста! Вот я и пришёл. Посмотрел ноты, всё, говорит, играете? Кто писал, спрашивает? Я говорю, всё играем, что есть, а писал ноты наш настоящий капельмейстер. Ну, значит, цену себе поднять, гонор свой показать, говорит: «Это не так написано, это надо исправить», – а мы ему отвечаем, а чего тут исправлять, если всё это проверено и играется уже много времени, и инспектор приезжал, благодарил сам, и в приказе занесена благодарность всему составу, почитайте-ка, дескать, в приказах-то. Нет, говорит, я исправлю! Ну-ка, командует, садитесь, сыграйте-ка мне. Сели. Он стал на вашем месте, тычет рукой чего-то, а мы начать не можем, не поймём, где у него начало-то! Начал орать! Почему не начинаете! Вот Назимов ему и говорит: а вы, говорит, покажите же начало-то, мы и начнём! Он ещё пуще орать, играть не умеете, то да сё! Ну, кое-как начали. Ну, он говорит – плохо! Трубачи плохо играют. Я ему говорю, а вы покажите, как надо! Ну, взвился совсем! Посажу, говорит. Насидишься мне на «губе»! А Кухаров, вы ведь знаете, какой он язва-то, ему отвечает: на губе-то, дескать, играть не научишься, а вы покажите, как надо играть, если мы уж так плохо играем. Больше пользы будет-то! Записал фамилии, убежал! Ну, думаем, быть беде! Однако – ничего! Приходит на другой день, как миленький! Ну, тут его насчёт нот подковали! Агеев говорит, вы, мол, хотели ноты-то исправить, так сделали бы, а то начнём играть, вы опять недовольны будете! Вежливо этак! Давайте, говорит, исправлю! Положил ноты, взял карандаш, крутил, вертел, пока совсем не сломал, ничего не исправил! Мы так полагаем, что ничего-то он не знает! Фельдшер – он и есть фельдшер!
– Ну а сами-то занимаетесь? Вы же вполне можете репетировать сами, без фельдшеров!
– Да когда же теперь заниматься-то? Положение-то теперь у нас другое! Мы ведь за разными ротами записаны! А им, если так, интересно же и нас нагрузить. Они на занятия уходят, а мы за них дневалить идём! Как сторожа! А после обеда фельдшер приходит. Тут уж не до занятий! Некогда!
– Что же вы делаете?
– Мы-то ничего не делаем! А он заставляет Краева на баяне играть, а сам поёт! Две песни, одну за другой. Споёт, а потом сначала! И чтобы тихо было, не шуршал никто! Вот как!
– Что же он поёт?
– «Выхожу один я на дорогу», а потом «Парень кудрявый». Значит, вроде классика, а потом советская! Других не слышали! Попоёт, а потом на развод нас отправит. Одних! Сам не идёт. Или станет поодаль. Вот так!
– Ну а майору Рамонову, комиссару Герошу, Безродному, в конце концов, вы докладывали об этом? Ведь они вас и оставили только затем, чтобы сохранить коллектив, чтобы оркестр был в части?
– Майору Залесскому говорили! Ну он что же? Смеётся! Говорит, а вы наплюйте на этого фельдшера, делайте своё дело, а на него внимания не обращайте! А как же нам быть? Он же не даёт заниматься-то!
– Да! Плохо дело! Но обещаю вам, что я приду, позанимаюсь с вами, а комиссару, честное слово, скажу об этом. Он, конечно, не знает этого безобразия. Обязательно скажу!
– А вы, товарищ старший лейтенант, сегодня будете со своим оркестром работать? Вот бы нам послушать!
– Буду, буду! Вот через десять минут начнём. Оставайтесь! Очень буду рад! Мнение своё скажете, мне это интересно, музыканты ведь понимающий народ!
Почти всё время оркестровых занятий музыканты-рамоновцы пробыли около оркестра. Егоров репетировал целый ряд песен, заказанных ему Смеляком, и, в качестве концертной пьесы, «Венгерский танец № 5» Брамса, ноты которого, по счастливой случайности, оказались у Макстмана.
Баритонист Назимов не отходил от Макстмана и влюблёнными глазами смотрел на него, а старшина Сибиряков не сводил глаз с Белоножского. В перерывах они дружно и увлечённо беседовали. Кухаров же стоял сбоку и внимательно смотрел на Егорова. Наконец старшина Королёв поднялся и доложил, что время занятий кончилось и надо вести людей на обед.
Егоров прекратил занятия и разрешил вести людей.
Рамоновцы подошли к Егорову и стали благодарить за позволение послушать репетицию.
– Да! – тихо произнёс Сибиряков. – Нам бы так играть! Никакие фельдшера не полезли бы! Вот горе-то!
– А как звучат инструменты-то? Поют! Что ни возьми! Альты и те как краска какая!
– Ещё бы! Занимаются люди! Видал, как трубы-то наверх забираются? А какие басы-то? – говорили между собой рамоновцы. – А то мы!