– Не надо прибедняться! Не надо так уж себя унижать, – ответил на их слова Егоров. – Ну, в этом оркестре люди оказались более подготовленными, у них не было такого перерыва, как у вас, ведь сколько лет вы не играли, пока вас не вернули в армию? Чего же удивляться? А музыка – сами знаете, какой это труд. Работать надо над собой – каждый день, и то не всё сможешь преодолеть! Весь успех в музыке зависит только от работы, от труда!
– А способности? – сейчас же спросил Назимов.
– А что можно сделать с одними способностями, даже с талантом, без труда? Ухом, глазом, глядя на ноты, будто бы и схватил всё, что надо, а губы? А пальцы? Утратилась техника, амбушюр, вот и всё! И никакой талант тут уже не поможет! Нужен упорный, систематический, напряжённый труд! Вспомните, как мы с вами восстанавливали всё вами утраченное? Разве не так?
– Конечно так! Вот только мешают нам трудиться-то! – грустно сказал Сибиряков.
Гости ушли, взяв слово с Егорова, что он всё-таки зайдёт к ним. Но Кухаров сейчас же вернулся и, подойдя к Егорову, таинственно прошептал ему на ухо:
– Рапорт-то я подал! По закону. Вот жду теперь, что ответят!
– Какой рапорт? Насчёт перевода, что ли? К нам?
– А куда же! Ведь вы скоро уедете. И я с вами, это точно.
– Дорогой! Но откуда же это вам известно?
– Как же неизвестно? Небось сами знаете, что делается сейчас! Слыхали, что в Крыму делается? А на севере, на северо-западе? Наступление наше-то – сорвалось? Так что же, там такие дела, а ваша дивизия будет здесь сидеть? Ведь не что-нибудь, а дивизия! Нет, скоро уедете! Вот я и хлопочу, чтобы вернее всё получилось!
– Ладно, Дмитрий Александрович! Я тоже потолкую с нашим командиром! Быть может, удастся получить от него запрос на вас. Только – не ручаюсь заранее. Но попрошу. А вы только, пожалуйста, во имя нашей с вами дружбы, не устраивайте скандалов, ведь может и хуже быть. Договорились?
– Нет! Скандалов не будет! А с вами я поеду!
Наконец пришла и посылка с нотами от Сенского. Там были сборники маршей, были сборники старинных вальсов, танцевальные сборники и, конечно, кавалерийские сборники, где помимо чрезвычайно специфичных музыкальных произведений, как «Кавалерийская рысь», «Галоп», «Седловка» и т. д., было много хороших маршей и пьес, могущих быть использованными в качестве концертных произведений. В посылку Сенский вложил очень трогательное письмо, в котором не только в дружеских, а в чисто братских тонах советовал Егорову «не рисковать зря», а делать всё с толком и пользой для дела, – закончив своё послание строками из стихотворений Сергея Есенина и Маяковского, объединённых, вероятно, им самим в свою личную интерпретацию:
В нашей жизни умереть не ново,
Сделать жизнь значительно трудней!
А между страничками письма была вложена небольшая фотография Сенского с двумя шпалами в петлицах. Очевидно, Сенский торопился или, быть может, волновался, только на обороте своего фотоснимка он сделал надпись: «Дорогому другу, Юры Егорову, на обязательную долгую память! Не дури! Дм. Сенский».
Почему-то это письмо, это «Юры» особенно умилили Егорова, и Сенский стал как-то ближе и ещё милее со своими заботами и предостережениями товарищу, не такому уж близкому по прежним годам!
Большое и очень искреннее письмо написал Егоров в тот же день Сенскому.
Теперь у оркестра стало много нот, и работать стало ещё интереснее. Заказанные Смеляком песни были готовы, и многие из них Егоров заново переоркестровал, сделав их сложнее и интереснее в смысле оркестрового звучания. Смеляк был совершенно доволен и теперь говорил о необходимости «спеть эти песни под оркестр, хором»!
Это пожелание Смеляка Егоров рассматривал как неофициальное распоряжение и начал подыскивать себе «хор». Пели-то многие, по сути дела – пел весь полк, но пение это было «строевое», под «ножку».
Если в какой-то степени пели запевалы, то масса, основная масса поющих в строю, не столько пела, сколько орала и чеканила слова припевов песен. Нежное обращение к «Гале дорогой» звучало, именно на слове «дорогая», просто устрашающе! Но, конечно, отобрать несколько десятков голосов было можно. Но когда Егоров начал говорить о сборах этих запевал и о выделении времени для занятий с ними, оказалось, что это прямо немыслимо! Как правило – запевалы были младшими командирами и загружены делами до предела. Командиры рот при упоминании слов «направить для занятий в оркестр» впадали в транс! Затем изумлённо смотрели на Егорова и говорили:
– Да ты что? Ты в своём уме? Да как это можно? Да разве можно их отправить из подразделения хоть на час? А кто же будет работать? На кого они оставят своих людей? Нет, нет, об этом даже и говорить нечего!
Но однажды под вечер Егоров проходил по одной из тыловых линеек лагеря. Было тихо. И вдруг он услышал хоровое пение. Пели хорошую, старинную русскую песню про атамана Чуркина. Хор звучал мощно, были слышны хорошие, душевные тенора, плотные басы. Пели, что называется, с настроением! Егоров посмотрел на табличку над входом в землянку и прочитал: «Хоз. рота». Значит, пели обозники, тыловики.
Но ведь пели, и пели хорошо!
Он дослушал песню до конца, но певцы сейчас же начали петь «Священную войну». Пели они её по-своему, со своеобразными подголосками у теноров, в несколько изменённой гармонии, но припев – «пусть ярость благородная вскипает, как волна» звучал очень грозно, торжественно! Нельзя было не войти. И Егоров тихо вошёл в землянку.
Певцы сидели на нарах, стояли в проходах и, очевидно, были разделены на голоса. Народ был всё солидный, молодёжи среди них не было, вернее всего, это были владельцы военных билетов с надписью: «Годен к нестроевой службе в военное время».
На Егорова они не обратили ни малейшего внимания. Но вот они кончили петь и продолжили сидеть молча, очевидно, переживая своё исполнение.
Тут Егоров не выдержал!
– Товарищи! Как же вы хорошо поёте! – сказал он. – Ведь у вас получился самый настоящий хор! Я уже давно вас слушаю, и, прямо скажу, с громадным удовольствием!
Певцы, немного удивлённые внезапным появлением Егорова, сначала помолчали, потом начали понемногу и постепенно вставать со словами:
– Здравия желаем!
– Я даже не ожидал, – продолжал Егоров, – что смогу здесь услышать такое пение. Откуда вы взялись, такие замечательные певцы?
– А мы все, почитай, из одного места. Вохомские мы! – ответили певцы. А солидный, бородатый старшина – продолжил:
– Вот попали вместе, и работаем, и поём. Попоёшь – и полегче станет, не так думается! Понравилось, значит, вам?
– Да не понравилось, а просто – чудесно поёте! Вас можно прямо без всяких подготовок на концерт выпустить! Успех будет большой!
– Нас-то чего выпускать! Вот старухи наши поют, вохомские, это поют! Уж это, действительно, концерт! А мы что же? Мужики! Только орём!
– Да ведь никто в полку лучше вас не поёт! Почему вы в строю-то не поёте?
– А мы в строю-то и не бываем! Работёнка у нас нестроевая, больше насчёт обозов да лопатой махать! Куда нас в строй-то?
– Ну, как хотите, а я командиру полка о таких певцах доложу! И вот что: нет ли у вас желания спеть с оркестром? Вместе? А?
– Как не хотеть! Это будет много лучше, чем так-то поём. Да разве это можно сделать?
– А где ваш ротный командир? Я поговорю с ним!
Командир хозроты был явно польщён предложением Егорова. Да, пока что время у его красноармейцев есть, но это пока, возможно, что в скором времени они будут загружены, и весьма даже, а пока – пожалуйста! Он даже может внести эти занятия в расписание! Значит, действительно, хорошо поют? А я-то думал, как монахи зудят!
Но решили не хозроту водить в оркестр, это затрудняло командира роты, надо было ходить мимо штаба полка, а они, обозники, ходят, извините, враскорячку, ещё нарвёшься на полкового, потом сраму не оберёшься, а было бы лучше, если бы оркестр приходил к ним. В оркестре и людей поменьше, и свободы действий у них, у музыкантов, гораздо больше.
На этом ударили по рукам.
На другой день, в час, согласованный Егоровым с командиром хозроты, состоялась первая репетиция хора и оркестра.
Репетировали «Священную войну», «Моя любимая», и очень просили певцы спеть особенно им понравившуюся песню «Смелого пуля боится, смелого штык не берёт». Но эту песню надо было оркестровать и расписать на голоса. Поэтому решили заняться ею в следующий раз.
Репетицией и певцы, и музыканты были довольны.
Но Егоров не был всем доволен. Особенно тревожила его дикция певцов. Уж очень явно проступали у них шипящие. Это вызвало необходимость следующую репетицию провести без оркестра и посвятить её полностью артикуляции. Певцы не возражали.
Занятия проводились систематически, и хор значительно укрепил и дикцию, и точность интонации и стал более активно реагировать на дирижёрские жесты.
Петь стали более уверенно, стали соблюдать в большей степени нюансы, установленные Егоровым.
Пришло время, когда можно было показать этот новый коллектив капитану Смеляку.
Однажды Егоров, дождавшись Смеляка, выходившего из штаба, доложил ему:
– Разрешите обратиться, товарищ капитан? – Получив разрешение Смеляка, он продолжал: – Вы хотели послушать хоровое пение с оркестром? Пожалуйста, у вас есть хор, могущий петь с оркестром. Назначьте время и место, и мы покажем вам хоть и небольшую, но программу!
– Хор? Да бросьте, Егоров. Откуда хор? Я ведь понимаю, хору тоже заниматься нужно, без занятий не запоёшь, а заорёшь! Где нам заниматься? Шутите всё!
– Никак нет! По вашему приказанию будет построен хор с оркестром!
– Ах ты! Ну давайте! Сегодня можно? Ну, часов в восемь вечера?
– Слушаюсь! Где прикажете?
– Прикажу, прикажу! А без приказа можно? По-человечески? Где их собрать? На плацу? Невыгодно! Все услышат. А клуба нет. У вас? Помещение мало! А, да что говорить. Ведите меня сами, куда сочтёте нужным. Знаете, я пока свидетелей не хочу!