А какой был толк от этих галочек?
Впрочем, так бывает всегда, когда сапоги тачает пирожник и наоборот. Недоверие к людям всегда обращается отрицательными результатами.
Егоров узнал, что и Тигров, и Сквирский где-то в кулуарах дивизии зло критиковали его, подсмеивались над ним, знал, что они называли его «смеляковский мюзик-директор», знал, что они были бы рады любому его провалу с оркестром, но внимания на это не обращал. Он отлично знал, что, к сожалению, эти явления скрытой недоброжелательности ещё бытуют в среде, пожалуй, не только работников искусств, а его сотоварищи были музыкантами, да ещё попавшими, или, быть может, создавшими себе худшие условия.
Егоров, делая вид, что он принимает за чистую монету их дружеские излияния и уверения в своей преданности, великолепно знал цену всем этим заверениям, но считал нужным помочь им всем, что было в его возможностях. Он помогал им нотами, помогал им оркестровать те или иные пьесы для их «уменьшенных» составов (выяснилось, что, умея критиковать и, очевидно, интриговать, оба капельмейстера плохо ориентировались в оркестровке). Единственное, в чём он не мог им помочь, это в деле увеличения их оркестров. Но, в общем-то, в дивизии уже появилось три оркестра, а значит, и дивизионные мероприятия должны были обеспечиваться оркестрами. Так к полковым нарядам на игры прибавились наряды дивизионные. И, конечно, прибавилось работы.
Родилась мысль свести три оркестра в один, это был бы уже достаточно мощный коллектив, приготовить с этим сводным оркестром хорошую концертную программу и «прокатать» её в батальонах по всей дивизии. С небольшой лекцией, хотя слово «лекция» звучит громко, пусть с небольшой беседой. И ноты есть! И время есть! Запланировать по трём оркестрам единое расписание – и всё в порядке.
А для концертов время найти очень просто! И политотдел, бесспорно, поддержит!
Но это надо делать всем троим!
Егоров вступил в переговоры со своими коллегами. И, к своему совершенному удивлению, встретил категорическое нежелание включиться в эту работу.
И Тигров, и Сквирский говорили:
– Да что вы! Ну кому это нужно? И зачем это? Ведь надо будет писать много нот, партии-то надо размножить! Да учить их! Нет, нет, мне это совершенно ни к чему. Уж вы как-нибудь без меня! Да и оркестр у меня слабый, не потянет! Нет, нет! Увольте!
Егоров всячески доказывал им полезность и необходимость этого мероприятия.
– Поймите, что это дело поднимет ваш авторитет! Вы лично вырастете в глазах ваших полковых командиров и комиссаров. И начальников штабов! И музыкантам вашим это будет очень полезно! Они будут сидеть рядом с другими исполнителями, непременно будет, хоть и негласное, но всё же соревнование, а польза от этого несомненная. А потом – концертные выступления, сознание ответственности и выступление перед народом, пусть это будут товарищи, всё равно всё это, так или иначе, заставляет подтягиваться, а значит, и заниматься более усердно! Выгода очевидная, причём нужная и полезная для всех кругом!
– Оно и видно, что выгодно! – замечали капельмейстеры. – Ну и что же? Вам выгодно, вы и занимайтесь, а нам это совершенно ни к чему! Извините!
Долгое время Егоров не понимал причину такого упорного уклонения от, казалось ему, прямого музыкантского дела, пока в один из вечеров начальник политотдела, майор Бобков, не открыл ему этот секрет:
– Так, значит, и не удалось концерт организовать? В общем-то жаль! Вероятно, это было бы интересно! И знаешь что, Егоров? Проведи-ка ты это дело один? Со своим оркестром! С этими своими коллегами ты ничего не сделаешь, и знаешь почему?
– Не знаю, и не могу догадаться, почему это так?
– Очень просто! Они боятся двух вещей. Во-первых, они боятся того, что сводный-то оркестр будет, играть он тоже будет, но ты им не дашь дирижировать! Понимаешь? Это их волнует! Но, во-вторых, они боятся того, что ты им и дирижировать дашь, но у них ничего не получится и ты будешь им при музыкантах их ошибки указывать! Понял? Видишь, какая история-то?
– Неужели же это правда? – спросил совершенно ошарашенный Егоров.
– Абсолютная правда! – отвечал Бобков. – Ведь это ты, своим делом занятый, по начальству не ходишь, думаешь, что я ничего не знаю! А ведь Сквирский-то каждый день в политотделе бывает! Сверхактивный товарищ! Он давно уже все эти соображения выложил. Только, представь себе, поддержки ни от кого не получил. Даже обескуражен был! А рассчитывал на полнейшее сочувствие!
– То есть как это?
– Ну как же? Очень просто! Вот, говорит, Егоров хочет на наших спинах карьеру сделать! Ха-ха!
– Какую ещё карьеру?
– Уж не знаю. Не догадываюсь! Но такое слово было сказано.
– Ну а потом?
– А потом дали ему по мозгам! Раскрыли ему его сущность. Теперь к нам не заходит. А насчёт такого концерта ты помозгуй всё-таки. Может быть, ещё и успеем. Интересное же дело может получиться!
Так вот, оказывается, в чём заключалась причина нежелания участвовать в концерте.
Но, выслушав пожелания начальника политотдела, Егоров решил всё-таки приготовить хорошую концертную программу и показать её по всем частям дивизии, пусть в составе только своего оркестра.
Он долго обсуждал программу с музыкантами своего оркестра, среди которых наиболее инициативными были старшина Королёв, солист-трубач Белоножский, баритонист Макстман, первый тенор Васильев Андрюша, талантливый паренёк из Ленинграда, умевший извлекать чистейшие, сочнейшие звуки из такого, кажется, чисто солдатского инструмента, как тенор. Оказалось, что кое-что надо было заново оркестровать, кое-что проверить, используя концерты по радио. Словом, надо было работать и работать… но эти работы не были выполнены!
В то утро, когда Егоров хотел приступить к началу работы по организации концерта для дивизии, к нему явился Кухаров и, как говорится, с места объявил:
– Завтра вы уедете! Давайте мне бумажку от вас к нашему Рамонову. Чтобы меня перевели к вам!
– Моё почтение! Так уж завтра мы и уедем! Да откуда вы можете знать все эти дела? Кухаров! Я ничего не знаю, а вы даже сроки отъезда знаете?
– Ну, может, послезавтра! Только дайте мне бумажку! Сами говорили, что без скандалов, а если бумажки не будет, скандала не миновать! Всё равно с вами уеду!
– Ладно. Тогда ждите. Надо ведь найти командира полка. Он ведь на месте не сидит.
– Да я же знаю, где он! На стрельбище ехал!
– Видите? До стрельбища-то добраться надо! Не перелетишь!
Егоров дал соответствующие указания Королёву и Белоножскому и пошёл в штаб полка. Трусков, улыбаясь, выслушал просьбу Егорова и лично на старенькой пишущей машинке нашлёпал ему отношение на имя Рамонова с просьбой перевести красноармейца Кухарова Д.А. из части майора Рамонова в полк капитана Смеляка. Бумажка украсилась лиловым штампом и подписью старшего лейтенанта Трускова, и. о. начальника штаба полка. Оставалось получить подпись Смеляка. Но Смеляк был, действительно, на стрельбище. И уходил оттуда редко. Полк отрабатывал стрельбы из нового оружия, и результаты были пока что далеко не блестящими. Командир полка очень тяжело это переживал и принимал все меры для того, чтобы красноармейцы достигли лучших результатов, вплоть до того, что подходил к отдельным стрелкам и помогал им и советом, а зачастую и личным показом.
Здесь же был и комиссар Ураганов. Он тоже лично помогал плохо обученным красноармейцам. И Смеляк, и Ураганов были красными, мокрыми от жары и волнения, фуражки у них были сбиты на затылок.
От треска автоматов болели уши. Люди работали сосредоточенно и упорно.
Наконец Егоров увидел капитана Смеляка и подошёл к нему. Смеляк лежал на земле рядом с каким-то красноармейцем и втолковывал ему правила стрельбы из автомата.
– Разрешите, товарищ капитан? – обратился к нему Егоров.
– Вы, Егоров? Что случилось? – он встал, поправил пояс и портупею. – Вы редкий гость на стрельбище. В чём дело у вас?
Егоров кратко изложил ему своё дело о переводе Кухарова и подал бумажку для подписи.
– А он действительно вам нужен? Что, он такой хороший музыкант? Или, быть может, это ваш родственник?
– Да нет, – тут Егоров покривил душой, – музыкант он неплохой, но очень хочет не расставаться со мной, очень просит взять его с собой!
– Вот как! Это бывает. Но боюсь, что моя бумажка не даст нужного эффекта! Может быть, вам лучше было бы обратиться к Прохоровичу? Это было бы вернее?
– Что вы, товарищ капитан! Вполне достаточно вашей подписи!
– Ну, пожалуйста! Но мало верю в успех!
Смеляк подписал отношение и сейчас же вернулся к прерванной беседе с автоматчиком.
Кухаров, дожидавшийся Егорова неподалёку от стрельбища, бережно взял отношение и, буркнув Егорову: «Порядок! Теперь всё законно…» – бегом бросился бежать в сторону расположения части майора Рамонова.
Вернувшись в оркестровое помещение, Егоров начал свою работу, спокойно и уверенно провёл репетицию, потом, пообедав, взялся за оркестровку.
Полк жил своей трудовой, напряжённой жизнью, раздавались почти не умолкающие выстрелы. Подготовка к боевым действиям шла полным ходом.
К вечеру в оркестр пришёл техник-лейтенант Абрамов, начальник артснабжения полка, которого Егоров просил помочь в ознакомлении музыкантов с оружием и в проведении с ними практических занятий по стрельбам, и увёл музыкантов на стрельбище.
Попозже пошёл туда и Егоров, он тоже принял участие в стрельбах, но так же, как и все остальные, во всяком случае – большинство, не порадовал Абрамова выдающимися успехами.
Абрамов был явно расстроен.
– Дела интересные! – говорил он. – Не успели получить оружие, а уже мои мастера завалены ремонтом. Оружие новое, люди с ним совершенно не знакомы, вот и поломки! Ну ладно, вы музыканты, у вас задачи другие, ещё научитесь стрелять, полагать надо, вас в первый бой как огневую силу не введут. Ну а в ротах? Там ведь тоже стреляют плохо! А ведь именно они и должны будут первыми идти в бой-то! Как пойдут? Трудное дело!