Итак – музыканты стреляли неважно. Это если говорить деликатно. Плохо стреляли! Но Егоров был совершенно уверен в том, что его Яковлев, всегда толковавший о своём снайперстве, будет, конечно, одним из первых стрелков в полку, не только в оркестре. Но… всё оказалось по-другому. Яковлев стрелял плохо, даже больше… он просто совершенно не умел стрелять.
После того как он отправил «за молоком» несколько обойм, Егоров в очень строгой форме спросил его:
– Так как же, Яковлев? Вы же толковали, что вы снайпер, что на свете только два метких стрелка, Вильгельм Телль и вы? А на деле?
– Ну конечно же, я снайпер! Но из чего? Я снайпер из винтовки, из карабина, а быть сверхметким стрелком из автомата – это не моя специальность!
– Так почему вы не взяли карабин, когда мы получали оружие? Вы же столько мне говорили о ваших боевых качествах и достижениях, что я уже начал склоняться к мысли действительно сделать вас ординарцем!
– Все же брали автоматы, пистолеты, как же я мог взять карабин?
– Знаете, Яковлев? Теперь я вас уже до конца понял. Цена вам невысокая! И поэтому давайте так: чтобы я от вас никогда и ничего не слышал о снайперстве, о стрельбах и так далее. Извините меня, но в ваших устах эти понятия опошляются!
А старшина Королёв просто показал Яковлеву свой кулак. Кулак был внушительный. Ленинградский кулак!
Все понимали, что дело трудное, но никто не мог помочь в разрешении этой трудности. Нужно было время, спокойное, без рывков и напоминаний о том, что оно ограничено. Только в этих условиях можно было бы научить многие тысячи людей, впервые увидевших такое оружие, как автомат, безотказно и эффективно пользоваться им.
Но все люди упорно и настойчиво работали над освоением оружия и техники. План трёхмесячной подготовки реализовался. Но как это было трудно! Но, как показала история с Яковлевым, были люди, стремившиеся пройти мимо этого серьёзного дела боком!
И именно в эту ночь произошло то, что, хотя и ожидалось всеми, и все готовились к этому, всё же явилось неожиданным и грозным, тревожным событием.
Часа в два ночи посыльные штаба разбудили командиров и передали приказание немедленно явиться всем в столовую.
Времени прошло очень мало, а столовая была уже полна. Привычные вставать по тревоге командиры были аккуратно одеты, и по их виду было совсем не похоже, что они только что вскочили со своих постелей.
Начальник штаба, капитан Варламов, стоял на каком-то возвышении и проверял наличие командиров. Около него стоял дежурный по полку.
За столом сидели капитан Смеляк и комиссар Ураганов.
На этот раз Смеляк не улыбался, и лицо его было необычно сурово и будто бы замкнуто.
Ураганов сидел, положив на стол локти и сцепив пальцы.
Наконец Варламов подошёл к Смеляку, наклонившись к нему, что-то сказал, после чего Смеляк встал, выпрямился и сказал:
– Капитан Варламов, прикажите запереть входную дверь. Товарищи командиры! Говорить буду тихо и повторяться не буду. Прошу всех сидеть тихо и совершенно точно запоминать всё то, что я буду говорить. Записывать ничего не разрешаю. Вопросы и ответы только тогда, когда я разрешу их.
Мгновенно наступила тишина. Было слышно только, как дежурный по полку щёлкал задвижкой у двери.
Капитан Смеляк начал говорить, и с первых же слов его речи стала понятной необычность этого ночного сбора, требование ничего не записывать, требование усиленного внимания.
Совершенно неожиданно для себя Егоров почувствовал, что его спина покрылась мурашками, и стало немного тревожно.
Капитан Смеляк говорил:
– Завтра дивизия выезжает на передовые позиции. Место назначения неизвестно. Движемся тремя эшелонами. Первый батальон – первый эшелон. Второй – второй, и так далее. Первый эшелон выступает из лагеря в девять часов утра. Второй – в пятнадцать ноль-ноль, третий в двадцать три. Погрузка на разъезде В**. Приказываю командному составу, не поднимая людей, сейчас же подготовить всю документацию, всё хозяйство к отправке. Ни одного клочка бумаги не должно быть оставлено, брошено, что не нужно, что лишнее, что не представляет важности и ценности – сжечь, уничтожить. Не оставляйте после себя ни одного следа. Помещения вычистить, привести в состояние такое, чтобы те, кто придёт сюда после нас, могли бы сразу размещаться. И убрать всё по-настоящему. Выделите команду по уборке со старшим, назначенным вами по вашему выбору. Подъём в шесть ноль-ноль – и сейчас же готовьтесь к отправке. Отдельные подразделения, не входящие в состав батальонов, – тут он зачитал, кто с каким батальоном будет эшелонироваться.
После своего краткого, очень официального и сдержанного выступления он поискал глазами в гуще командиров, отыскал Егорова и сказал:
– Ваша задача, товарищ Егоров, проводить все эшелоны. Конечно, не до разъезда, а хорошо, с хорошими маршами, довести до выхода из лагерей. Сами поедете с третьим эшелоном. Времени собраться у вас будет больше чем достаточно. Берите с собой всё, что вам нужно, ненужное сожгите, не думайте, что ваши бумажки не представляют интереса тому, кому это нужно. Ничего не оставляйте после себя, ни одного намёка на то, что был здесь, между прочим, и оркестр. Ясно?
После всех разъяснений Смеляк спросил, есть ли у кого вопросы.
С места встал седой, осанистый капитан Неверов, командир третьего батальона.
– У меня один вопрос, но мне кажется, что он затрагивает интересы всех нас. Приказ есть приказ, и выполнять его мы будем, конечно, безоговорочно. Но бывают приказы, а следовательно, и исполнение приказов разумных и неразумных, безрассудных. В данном случае всем известно, что полк ещё не обучен, как, кстати говоря, и вся дивизия. Не только наши красноармейцы, но и многие командиры ещё не освоили нового оружия и, естественно, в силу этого положения не смогут представлять из себя определённой боевой силы. Как бывший юрист (до войны Неверов был судьёй в одном из крупных уральских городов) и человек с головой, могущей рассуждать, устанавливаю в этом приказе большой элемент злого умысла, превращающий громадное количество людей, могущих принести громадную пользу на полях сражений, в безвольную массу, в пушечное мясо. А для изменения этого положения надо всего только две недели усиленных занятий. У меня всё.
– Вопрос ясен! – сказал Смеляк. – Только это и не вопрос совсем! Это высказывание мнения. И, на мой взгляд, мнения абсолютно правильного. Но, капитан Неверов, ваше, моё, комдива мнение – это мнение отдельных людей, пользующихся мелкими, местными масштабами. В рамках наших масштабов – это именно так и получается! Как вы изложили. А вот в рамках масштабов Ставки Верховного Главнокомандующего это имеет другой вид, совершенно другую окраску. Числится по спискам частей №-я стрелковая дивизия? Числится! Полного состава? Так точно! Где она находится? Там-то! Что делает? Формируется! Как формируется, сколько времени формируется? Да вот столько-то! Да как вы можете такое допустить? Там жмут, там приходится отступать, а у вас сколько тысяч людей сидят и формируются! Всем дивизия снабжена? Так теперь-то ответ звучит гордо! Всем! Полностью? Так точно! Артиллерия есть? Есть! Пулемёты, миномёты, огнемёты? Есть! Так немедленно отправить и ввести в бой! Никто, уверяю вас, ни одна самая открытая душа, не скажет Верховному, что оружие дивизии дали неделю тому назад, что всё время дивизия занималась на палках вместо оружия! Смею вас уверить! Ну а что же дальше? Пошлёте вы хоть самую умопомрачительную телеграмму об этом положении, так ведь к Верховному-то она не попадёт, а читать её будут именно те, кто нас неделю тому назад снабдил оружием. Ну и что? В лучшем случае вы, автор реляции, пойдёте на тот же фронт, но уже не как заслуженный командир стрелкового батальона, а как разжалованный, да ещё плохо стреляющий, боец штрафного подразделения. А в худшем, по законам военного времени, за дезинформацию командования, и так далее, и тому подобное, сможете очутиться там, где, как в старину говаривали, «нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания»! Понятно всем? Думаю, что понятно! И поэтому давайте разговор на эту тему окончим и возвращаться к нему не будем, а приказ будем выполнять и постараемся его выполнить с честью. Будем с оружием дожимать в пути. Шут его знает, куда мы поедем, может быть, и близко, а может быть, и далеко! Не теряйте времени, позанимайтесь в вагонах. Есть уже и сержанты, и просто красноармейцы, постигшие премудрость автомата. Поручите им позаниматься с тугоподдающимися! Что же делать? Только не опускать рук, не впадать в безвольное состояние, в апатию. Тогда – конец!
Командиры разошлись. Лагерь спал. Со стороны и подумать было невозможно, что внутри этого мирно спящего лагеря идёт очень энергичная, деятельная работа, что в ночной тиши командиры проверяют и отбирают нужные документы, укладывают в планшеты и чемоданы всё необходимое для управления своими подчинёнными им подразделениями, что утром уже этот громадный, сложнейший коллектив, состоящий из многих тысяч людей, исчезнет отсюда бесследно, не оставив после себя ни единой памятки.
Белая ночь ещё витала над лагерем, спокойно стояли на своих местах дневальные, дежурные, и никто из них не думал о том, что близок, очень близок момент, когда им придётся встать лицом к лицу с ненавистным врагом, с оголтелым немецким фашизмом, ставшим против всего человечного в мире!
В шесть часов утра, как всегда, бодро и возбуждённо прозвучал сигнал подъёма.
Лагерь мгновенно ожил.
Подразделения быстро шли на физзарядку, затем умывались и двигались в столовую.
И вот уже под конец завтрака в расположении первого батальона Белоножский, высоко подняв трубу, звонко и тревожно отчеканил триоли тревоги.
Он повторил сигнал три раза.
Не прошло и трёх минут, как батальонный плац был уже заполнен построившимися ротами. Командиры, уже перетянутые ремнями, портупеями, с планшетами, биноклями на груди, подравнивали свои подразделения. На середину плаца вышел комбат, капитан Огнев со своим комиссаром, роты сделали пять крупных шагов, и комбат с комиссаром оказались в тесном квадратике, в плотном окружении красноармейцев.